В прежние времена Клементина, наверное, отвергла бы подобное дурацкое определение, теперь же она не только согласилась, но даже одобрила его.
— Мы, живущие без солнца, между горшков с красками, не имеем никакого понятия о красоте мира.
— Это верно, — подтвердил Томми.
— Когда мы устаем, мы воображаем, что хорошо было бы прогуляться в страну грез, которую представляем себе где-то к востоку от солнца и к западу от луны. Мы совсем не предполагали, что для этого достаточно только выйти из собственной двери.
— Это зависит от внутреннего зрения, не правда ли? — сказал юноша. — Даже от двойного внутреннего зрения двух личностей, зрительные лучи которых приходят в фокус. Вы понимаете, что я хочу сказать? Без вас я едва ли бы воспринял всю окружающую волшебную красоту.
— Вы так думаете, Томми? — спросила она, не отрывая глаз от Роны.
— Конечно, — серьезно подтвердил он.
Ее губы сложились в улыбку.
— Я никогда не могла предположить, что моя личность с чем-нибудь на Божьем свете может гармонировать.
— Ваша жизнь была сплошной, ужасной несправедливостью.
Она вздрогнула, как от удара.
— А! Не говорите этого!
— Дражайшая Клементина, раньше вы не предполагали за собой ни одного хорошего качества. Теперь вы начали разыскивать свои ошибки.
— Но когда разговор идет о том, что я гармонирую с окружающей красотой природы…
Томми расхохотался.
— Я никогда не буду отрицать то хорошее, что есть во мне. Если бы его во мне не было, я не был бы здесь. Вы не просили бы меня быть вашим компаньоном, — торопливо добавил он, боясь, что она выведет ложное заключение из его слов. — Когда хорошая женщина предлагает мужчине сопутствовать ей, он знает, что он хорош и чувствует себя еще лучше.
Локоть ее левой руки лежал на парапете моста, а лицо на ладони этой же руки. Несмотря на него, она протянула другую руку и дотронулась до него.
— Я вам благодарна за ваши слова, Томми, — тихо сказала она.
Их взаимные отношения значительно изменились в течение дня. Первоначальная перемена инстинктивно произошла со стороны Томми. До сих пор Клементина представлялась ему хорошим товарищем и выдающимся художником-портретистом. Он был в точно таких же отношениях со многими своими приятелями-мужчинами. Бессознательно он даже немного покровительствовал ей, как волшебные принцы в сказках покровительствуют тем, которые не так хороши, как они.
Он являлся с ней с какого-нибудь знатного обеда в ореоле собственного величия, совершенно забывая, что Клементина сама себе избрала свое социальное положение, и если бы она захотела, она сидела бы на лучших местах в таких знатных домах, в которые, он, Томми Бургрэв, еще в течение многих лет не мог бы надеяться попасть. Иногда он видел в ней старую баловавшую его няню, иногда бородатого учителя; он дразнил ее, смеялся над ней, нарочно ставил ей ловушки, чтобы вызвать ее острые словечки, здоровался с ней, крича: «Хэлло», а прощался, помахивая рукой.
С начала же путешествия произошла перемена, причем то, что он был ее гостем, играло наименьшую роль. Необходимость, как мужчине, взять на себя хлопоты, заставило его видеть Клементину в ином свете. Несмотря на всю свою непривлекательность — она все же была женщиной; несмотря на весь свой образ действий, она была настоящей, врожденной леди. Она так же была под его покровительством, как всякая знатная дама или барышня, которых бы он имел честь сопровождать; и бессознательно он стал обращаться с Клементиной так, как обращался бы с любой знакомой дамой или девушкой.
Возможно, что месяц или два тому назад, ему пришла бы мысль, что она могла устать; теперь же его серьезно заботило, что скитание по провинциальным городам может ее утомить. Он всячески заботился об ее удобствах. Наблюдал за чистотой в ее комнате, об исправности шкафов и дверей, внушал на ужасном lingua franca[8] страх Божий горничным и лакеям; приносил ей цветы; вскакивал спозаранку, чтобы Клементина могла иметь купленный им «Нью-Йорк-Геральд».
Изменилась и его манера разговаривать с ней, его речь выиграла в искренности и внутреннем содержании то, что она теряла в живописной бесцеремонности. Одним словом, чтобы охарактеризовать новое отношение Томми к Клементине, можно привести в пример отношение исключительно доброго племянника к исключительно доброй тетке.
Эта перемена оказала глубокое действие на Клементину. Но она ей понравилась. Вся ее годами подавляемая женственность — то, что она называла глупостью безумной женщины — потянулась к мужской силе и деликатности. Она, со своей стороны, также увидела Томми в новом свете. Из мальчика он развился в мужчину. Он стал практичным, предприимчивым, требовательным. Для одинокой женщины было новым удовольствием сидеть спокойно в машине и ни о чем не думать, зная, что все затруднения будут устранены. Однажды, когда громкий выстрел возвестил о лопнувшей шине, она невольно вскрикнула.
— Вот уж совершенно женская причина радоваться, — рассмеялся Томми.
Клементина грелась в своей женственности, как ящерица на солнце.
— Это потому, что вы можете спокойно сидеть и наблюдать, как мы с Джонсоном будем работать, как негры.
Она покраснела через свою смуглую кожу. Он был прав. Ей нравилось смотреть, когда он, сняв верхнее пальто, как юный геркулес, возился около машины. На более плодотворные усилия Джонсона она не обращала никакого внимания.
Ее сердце было полно новых наслаждений. Было наслаждением чувствовать себя леди; вызывать к себе соответствующее нежное и почтительное обращение; иметь свои желания исполненными прежде, чем они были окончательно выражены. Каждый день она открывала в нем новые и не подозреваемые качества и каждый вечер умилялась над мягкостью, свежестью и силой его характера. Все это находило отклик в хороших сторонах их натур, а когда он возвел ее в ряды ангелов, она была окончательно тронута и сказала: «Благодарю вас».
— Вы ничего не ответили на мое предложение навсегда остаться здесь, — спохватился Томми.
— Я готова, — машинально ответила она. — Почему нет?
Томми взглянул на видневшийся позади собора белый замок между деревьями.
— Вот это нам годится. Мы наполним его книгами, за исключением проповедей, и цветами, за исключением маков, будем курить вместо табаку гашиш и всю остальную жизнь будем спать и во сне писать картины.
— Вы, кажется, не можете представить себе жизни даже во сне без картин?
— Нет, — сказал он, — а вы?
— В грезах я бы не писала картин.
— А что бы вы делали?
Клементина не ответила. Она смотрела на бравого старого часового, загоревшего на солнце докрасна.
