"Может быть, это последнее, поэтому так сильно", - думал он.
- Тася, Тасенька, - шепнул он, глядя в спину шоферу.
- Не говорите ничего, я все понимаю, молчите.
Он устроит так, чтобы поехать куда-нибудь вместе, побыть с нею без посторонних глаз. Только надо соблюдать осторожность. Все всегда у него получалось просто, легко я весело. На этот раз просто не будет. "И все-таки, - сказал он себе, - это подарок".
- Ты просил там квартиру для своего брата, - обратился он к шоферу, пускай ко мне зайдет в приемный день с заявлением.
"Так, - сказал он себе, - страхуемся", - и посмотрел на Тасю, но она, казалось, не слышала его слов. Глаза ее были опущены, она незаметно дотронулась рукой до его руки, и у него забилось сердце.
- Останови машину, - приказал он. - Таисия Ивановна, вы хотели посмотреть книжный базар... Тася, я больше не могу. Я ничего делать не могу, клянусь честью. У меня больше нет другого дела, только ты. Смотреть, как ты идешь, как ты улыбаешься. Ты иди домой, я тебе буду звонить, ты сама бери трубку. Что-нибудь ты скажешь, я услышу твой голосок, и то будет счастье.
Даже когда Андрей Николаевич говорил с нею, она не переставала повторять про себя его имя. Когда оставалась одна, все время вспоминала его голос и его слова: "...Смотреть, как ты идешь..."
Она всегда была готова немедленно выбежать на улицу, если он позвонит и позовет. Она сидела в гостиной и следила, чтобы никто не взял телефонную трубку, если позвонит телефон.
Ничего не было больше в жизни, кроме этих обрывков встреч и необходимости притворяться перед шофером, перед всеми. Она не спрашивала себя, что будет дальше.
19
"Я люблю его, и все". А пока все сводилось к несложным, казалось бы, близким действиям, но они составляли жизнь. Телефонный звонок - успеть взять трубку, выбежать на улицу, надеть платье, которое он похвалил, вспомнить, что он сказал вчера вечером, что говорил вчера днем. "Убежать с тобой подальше куда-нибудь, от всех, от всех. Просыпаться с тобой, возвращаться к тебе, ничего больше на свете не надо".
Станет ли эта любовь счастьем? Или очень скоро придется раскаиваться в том, что так опрометью кинулась в эту любовь? Но это все будет потом. Стоит ли думать об этом сейчас?
Грустными глазами Клавдия Ивановна следила за Тасей, несколько раз вспоминала Тамару Борисовну Терехову: "А жена директора, и прекрасный же это человек!"
Однажды Тася по необходимости зашла в комнату Клавдии Ивановны. Надо было заплатить за номер. Клавдия Ивановна была помеле ванны, ее красное, распаренное лицо лоснилось, волосы закручены и повязаны вафельным полотенцем.
- Прямо сплю я беспощадно, - сказала она. - А сейчас мне сон такой наснился, что мы с Машей молоденькие, сидим в избе, и мама с нами, и ткем на маленьких станочках. И у нас с Машей плохо получается, а у мамы такая красота, какие-то человечки в шапках, и птицы, и цветы.
Раздался резкий звонок. Клавдия Ивановна бросилась открывать дверь. В кухню вбежала Мария Ивановна и повалилась на табуретку. Красные пятна горели у нее на лице, бледные губы были еще белее обычного, она задыхалась и не могла говорить.
- Что? - крикнула Клавдия Ивановна. - Говори, что?
- Дети, - простонала Мария Ивановна, - в деревне пожар...
- Что ты знаешь?
- Кажется, сгорел наш дом, - выговорила Мария Ивановна и стала раскачиваться на стуле, закрыв глаза.
- До деревни сорок километров, - сказала Клавдия Ивановна. - Где брать машину? Автобус уже не ходит.
- Я с вами поеду, я сейчас машину достану! - крикнула Тася и вызвала по телефону квартиру директора завода. К счастью, Терехов оказался дома и сам подошел к телефону.
- Говорит Таисия Ивановна, - назвалась Тася.
- Слушаю, - ответил родной низкий голос, и Тася почувствовала, что Андрей Николаевич взволнован. - Слушаю вас.
Она ничего не стала объяснять, попросила дать ей немедленно машину. Андрей Николаевич ответил, что машина сейчас будет.
- Только скажи, - шепотом проговорил он в трубку, - с тобой ничего не случилось?
- Со мной ничего.
Клавдия Ивановна уже стояла в прихожей.
- Спасибо вам, - сказала она Тасе. - Ну, поехали, - обернулась она к сестре.
- Можно еще попробовать в деревню позвонить, - тихо сказала Мария Ивановна и опять застонала. - О-ох-о-ох, горе, горе какое!
- Поедем быстро, - приказала Клавдия Ивановна. - Надо ехать, какие звонки еще!
- Я не поеду, я боюсь, я не поеду, я боюсь, - с лицом помешанной повторяла Мария Ивановна.
- Ну сиди здесь, бессовестная! - крикнула Клавдия Ивановна. - Какая ты мать после этого?
- Ой, ой, ой! - причитала Мария Ивановна и не двигалась с места.
- Но если дети живы и ты после этого не выгонишь своего квартиранта, ты после этого, ты...
- Никогда... никогда... я выгоню... деточки, - рыдала Мария Ивановна.
- Ну поедем, перестань, Маша, разве можно так, - попробовала успокоить сестру Клавдия Ивановна.
- Вы же мать, как вы можете?.. - стараясь сдерживаться, сказала Тася. Она стояла в плаще, волосы повязала розовой выгоревшей косынкой.
- Не могу, боюсь, - всхлипывала Мария Ивановна.
Беспомощная, не владеющая собой, жалкая, Мария Ивановна ничего не могла. Только плакать, вскрикивать и раскачиваться на стуле. Тася и Клавдия Ивановна ушли, а она осталась сидеть на стуле, бормоча:
- Выгоню его, выгоню... дети...
Машина еще не подошла.
- Ой, вы куда это собрались? - Люся в сопровождении высокого молодого человека шла мимо и увидела Клавдию Ивановну с Тасей. Люся сегодня навила кудри и выпустила их кольцами на лоб и на щеки, даже узнать ее было трудно.
Клавдия Ивановна ответила:
- В деревне пожар, а там дети, понимаешь.
- Ой, - тоненько сказала Люся и повернулась к своему спутнику. - Иди без меня в кино, а я с ними поеду.
Подъехала машина - крытый зеленый "газик". Женщины сели в машину.
- Я буду ждать, спать не лягу, я к тебе в парадное приду, - сказал Люсин знакомый и отдал Люсе свой пиджак с большими ватными плечами.
- А мы утром вернемся, не раньше, - это далеко. Иди-ка лучше в кино, сказала ему Люся. - За пиджак спасибо, конечно. Только один иди, на мои билет никого не води. Какому-нибудь мальчику отдай. Слышишь?..
Темная деревня спала, крайний дом, где жила мать Клавдии Ивановны, стоял "на месте, и приехавшие с трудом достучались, перебудили ребят, разбудили старуху.
Тревога оказалась ложной, у кого-то сгорел сарай. Проснувшиеся ребята сказали, что сарай горел быстро, хорошо - "р-раз - и нету", но бабушка прицыкнула на них.
- Сгорел сараюшек, а все одно страшно, - сказала старуха. - А ты чего переполошилась, доченька, ночью приехала, сполох такой?
При свете яркой лампочки Клавдия Ивановна разглядела, что племянники загорели, посвежели и глаза у них веселые, детские. Не то что в городе, там ей всегда казалось, что дети голодные и смотрят всепонимающе. Про мать они спросили только один раз, почему она не приехала.
- Мама дежурит, - ответила Клавдия Ивановна, зная, что дети гордятся, когда их мать дежурит.
Маленький старинный ткацкий станочек, который она недавно видела во сне, стоял в углу. На нем уже много лет никто не ткал.
На обратном пути Люся крепко спала на плече у Таси.
- С добрым утром, - сказала она, проснувшись, около своего-дома.
Войдя к себе, Клавдия Ивановна не удержалась и обняла сестру. Обе заплакали.
Потом Мария Ивановна уехала в поликлинику.
- Ты помнишь, Маша, что обещала? Теперь все по-другому будет? По-иному? - напомнила Клавдия Ивановна на прощание.
Мария Ивановна несколько раз кивнула и судорожно обняла сестру.
Тася посмотрела из окна и увидела, как, сгорбившись, мелкими шажками, семенила по улице Мария Ивановна и плечи ее вздрагивали.
Вечером Тася с Клавдией Ивановной пошли к ее сестре. Тася сама не понимала, зачем она идет.
В кухне за столом сидели квартирант без рубашки, в одной голубой майке, и раскрасневшаяся Мария Ивановна в шелковом платье. Перед ними стояли граненые стаканы, котлеты на сковороде и бутылка водки.
- Такая радость, выпей за такую радость, выпейте и вы, девушка, обратилась к вошедшим возбужденная Мария Ивановна. - А я думала, сгорел мамин дом, а это оказался простой сарай. Ха-ха-ха! А дети мои живы-здоровы и даже поправились, поздоровели. По такому случаю выпить надо. Вот он принес. Ты, Клаша, его не любишь, квартиранта моего. А он принес за детей моих выпить... И ты и вы, барышня... Да чего ж вы не присаживаетесь?
Клавдия Ивановна повернулась и, не сказав ни слова, вышла. На улице она говорила с Тасей о посторонних вещах, но глаза ее, круглые, всегда печальные глаза, были негодующими. Тася думала: "Вот настоящий человек, а та уже не человек. Душа распалась, и человек кончен".
- Если вы про сестру мою думаете, то не думайте нисколько, - сказала Клавдия Ивановна. - Она не стоит того, чтоб об ней думали, и я об ней больше уже думать кончаю. Потеряла она себя окончательно. Она мне не сестра. Мне Люся больше сестра.
