- А детишки хорошие. - Тася вспомнила соломенные головки ребятишек в избе.
- Я их постараюсь по суду себе забрать, а если не отдадут, я им все равно вырастать помогу. Встанут на ноги и без нее.
...Встретившись на улице с Тереховым, Тася рассказала ему, что произошло. Но на него это не произвело впечатления. Он больше всего удивился, что она поехала ночью в деревню.
- Значит, поехала ребятишек спасать? А между прочим, если бы толком объяснила, в чем дело, я бы туда дозвонился и вообще ехать не пришлось бы.
- Не в этом дело, - попыталась объяснить Тася. - Какое это имеет значение, поехала я или нет? Я о другом говорю, об этой женщине, ты подумай.
Она старалась растолковать Терехову, как поразил ее душевный распад человека. Что-то тревожное для нее самой было в этой истории. Терехова все это не трогало.
- Я тебе, моя дорогая девочка, таких историй могу сколько хочешь рассказать, и еще похлестче. Что такого особенного? Пьяная баба с кем-то там путается. Ребятишек, конечно, жалко. Но ничего, вырастут не хуже других. Ты слишком впечатлительна.
Тася покачала головой: он не понимал ее.
- Знаешь, ты бы ко мне на прием пришла, таких человеческих историй бы наслушалась, что куда твоей медсестре.
Терехов весело расхохотался, он был в прекрасном настроении.
- Сейчас я тебе скажу приятную вещь - мы с тобой послезавтра едем вместе в Москву.
Тася молчала.
- Ты не рада?
Каждый день приближал разлуку. Что будет потом?
- Еще одна приятная вещь заключается в том, что мы поедем на теплоходе.
Это сообщение она тоже восприняла безучастно.
- Что с тобой? - нежно спросил Терехов. - Неужели из-за медсестры этой ты расстроилась? Скажу тебе как старый опытный дядя: все бывает в жизни, хуже, лучше... Расстраиваться, во всяком случае, не следует. Другое дело, что ты села и поехала. Молодец, что захотела помочь. Мы с тобой в этом, оказывается, похожи, Р-раз - и влезть в драку! Правильно? Но после этого уже голову вешать нехорошо. Даже если тебе нос в кровь расквасили. Ну, улыбнись, и я побежал.
Терехов уехал, а Тася медленно пошла в гостиницу по темной улице. Послезавтра они поедут вдвоем. Это могло считаться радостью, но она не радовалась.
Она понимала, что не уступить этой любви труднее, чем уступить, отказаться достойнее, чем принять.
Передавая Тасе билет на теплоход, Терехов сказал:
- Давай сделаем так, чтобы никто не видел, что мы едем вместе. Соблюдая осторожность, мы многое облегчим себе. Приезжай пораньше и оставайся в каюте, а я приеду в последний момент. Я знаю, это очень неприятно, но что же нам делать, бедные мы, несчастные, - засмеялся он. - Не сердишься?
Тася покачала головой, она не сердилась. К этой обиде она подготовила себя давно.
Что-то она наврала Лидии Сергеевне, которая хотела ее проводить, наспех попрощалась с Клавдией Ивановной, стыдясь смотреть в глаза, взяла чемодан, села в автобус. Уехала, как убежала.
В автобусе ей вспомнился приезд сюда. Это было очень давно: молчаливо-счастливый Алексей, она сама, Казаков. То - открытое, ясное она променяла на тайное и воровское. И пускай!
Любой пассажирский теплоход имеет праздничный, сверкающий вид, потому что вокруг вода, солнце, зеленые берега.
Тася поднялась по трапу. Голоса, звучащие у воды, перед отплытием всегда кажутся взволнованно приподнятыми, а люди, которые должны сейчас уплыть куда-то по зеленой воде, - особенные счастливцы. Они сами себе готовы завидовать, и Тася, несмотря на то что щемило сердце, улыбалась, идя коридором и отыскивая среди кают первого класса нужный ей номер.
Она положила чемодан и слегка отодвинула занавеску иллюминатора. Мимо двигались люди, смеялись, кричали, а она сидела на диване и, остерегаясь быть замеченной, не поднимала головы.
Она услышала энергичный, начальственный голос Терехова:
- Ну, решили так, а теперь решите иначе.
Фраза была типична для него. Скажи ее кто-нибудь другой и таким вот голосом, Тасе бы наверняка не понравилось, но она любила этого человека и даже поверила, что так можно говорить.
Сейчас он должен постучаться в дверь. Наконец случилось так, как они оба хотели, - они убежали.
В щель слегка открытого иллюминатора прорывался речной воздух, пахло свежестью и нефтью.
Когда Терехов постучался в дверь, она бросилась к нему, он обнял ее, отшвырнув чемодан. И они долго стояли молча, прижавшись друг к другу. Потом Андрей Николаевич предложил пойти посмотреть теплоход, выйти на палубу, в салон, поужинать в ресторане. Тася вышла в маленькое соседнее отделение каюты, переодеться.
- "Ты скоро, Тасенька? Я уже соскучился! - крикнул Андрей Николаевич. Я не могу так долго быть без тебя.
Она причесалась, вымыла лицо холодной водой.
- Какая ты красивая и молодая, - задумчиво сказал он. - Это невероятно.
Они пошли вдоль палубы. Тася чувствовала, что им смотрят вслед. Сейчас в довершение всего они встретят кого-нибудь знакомого - и что тогда?
- Я забыл папиросы в плаще, я сбегаю.
Терехов быстрыми шагами вернулся в каюту, а Тася остановилась возле лестницы, ведущей на капитанский мостик. На капитанском мостике стояли два похожих друг на друга мальчика. На лесенке внизу была прибита надпись: "Посторонним вход запрещен".
- А вы разве не посторонние? - с улыбкой спросила Тася: ей хотелось доставить мальчикам удовольствие.
- Мы не посторонние, - скрывая бешеную гордость, сдержанно ответили мальчики.
- А-а, - протянула Тася, - все понятно. Вы дети капитана.
Мальчики посмотрели на нее участливо, они понимали, что она завидует. Так же сочувственно посмотрели они и на Терехова, когда он подошел. Она услышала, как один из мальчиков сказал:
- Дяденька такой старый, а тетенька такая молодая-молодая.
Они прошли несколько шагов, и Терехов спросил:
- Ты слышала?
- Слышала. Глупости. Мальчишка не понимает ничего.
- Нет, понимает. Ты меня бросишь. Я знаю, я старый. Ты меня очень скоро бросишь. Найдешь себе молодого красивого моряка. На что я тебе?
"Если бы ты знал", - растерянно думала Тася, глядя ему в лицо.
К вечеру у Терехова началась мучительная, до черноты в глазах, мигрень. Он лег и заставил Тасю лечь, просил ее заснуть, сказав, что пирамидон ему в таких случаях не помогает и что он попытается заснуть, чтобы прошла головная боль. Она задремала, но, открыв глаза, увидела, что он не спит, лежит, закусив губы, с резко обозначенными морщинами на лбу и на щеках. Она вскочила, босиком, в ночной рубашке, нагнулась над ним.
- Не можешь заснуть?
- Спи, Тасенька, - ответил Терехов и погладил ее по руке, - спи, миленькая. У меня разболелась голова.
Тася разыскала в его чемодане анальгин, налила воды в стакан, подала ему.
- Прости меня, - прошептал он, закрывая глаза и сдвигая брови, - прости меня, я никуда не гожусь.
- Что ты говоришь! - воскликнула Тася, опускаясь рядом с ним на колени. - Спи, пожалуйста, сейчас тебе станет легче, сейчас все пройдет. Тебе уже лучше.
- Как мне стыдно, что ты не спишь из-за меня, - медленно проговорил он. - Доктор мой милый, не стой босыми ножками, ложись.
Он вздохнул.
- Ножки босые у тебя, ложись, - повторил он.
У Таси сжалось сердце. Она легла, натянула одеяло, но спать не могла. Скоро у нее заболела голова. Это случалось редко, и она подумала, что теперь, наверно, всегда она будет испытывать то же, что испытывает он.
- Потом она стала угадывать его мысли.
На следующий день за завтраком Андрей Николаевич ей сказал:
- Я хотел бы подарить тебе колечко.
- Я знаю какое, - улыбнулась Тася.
- Ну?
- Бирюзовое колечко?
- Кто ты? Ведьма?
- Ясное дело, ведьма, - прошептала она.
Путешествие продолжалось несколько дней. Но им казалось, что оно началось давным-давно, и они старались не думать, что скоро оно кончится.
- Странно, стоит мне проснуться, как ты тоже открываешь глаза. Отчего это? - спрашивал Андрей Николаевич.
- Потому что я люблю тебя, - отвечала Тася.
- А я тебя. Но что это за чудо: когда б я ни проснулся, ты открываешь глаза. И глаза совершенно чистые, ясные, прозрачные, как будто и не спала. Птица моя родная. Как бы хорошо, если б сломался винт. Что-нибудь бы сломалось, и мы бы с тобой так плыли и плыли, - повторял Андрей Николаевич. - Плыли бы и плыли.
В другой раз он сказал:
- Я бы хотел за борт вниз головой.
Только раз он сказал:
- Имей в виду, что я все понимаю. Все абсолютно. И как тебе трудно, и то, что ты молчишь. Но, честное слово, жизнь человеческая достаточно тяжела и печальна - стоит ли нам самим делать ее еще сложнее и печальнее? Не надо ни о чем горевать. Спасибо тебе за твое молчание и за твою веселость. За твою молодость. Ты счастье, которого я не заслужил. Как это в стихах? "И может быть - на мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной". Вот ты мне блеснула и светишь мне. И, пожалуйста, никогда не думай, что я чего-нибудь не замечаю, чего-нибудь не вижу. Я все вижу, все замечаю и за все благодарен тебе.
