Вопреки широко распространенному в нашем обществе мнению выяснилось, что Наполеон Бонапарт первоначально рассчитывал захватить обе наши столицы. Это было для меня совершенно ошеломляющей новостью. По диспозиции, разработанной императором Франции еще в Париже, наступать на Северную столицу должны были два отборных корпуса, специально созданные для выполнения столь ответственной задачи. И вот война началась. И очень скоро основная группировка русских войск поспешно отступила к Смоленску в то время как столицу государства – Санкт-Петербург – остался прикрывать лишь один корпус.
О нем в журнале так прямо и было написано: «слабый корпус графа Витгенштейна». Это было неудивительно: между Францией и Россией был заключен мирный договор, и, следовательно, армия комплектовалась по меркам мирного времени, то есть по минимуму. И против единственного нашего корпуса ускоренным маршем выдвигались сразу два французских, да еще каких! Первый Отдельный гренадерский корпус под командованием маршала Удино даже в одиночестве имел подавляющее превосходство. Имевшие многолетний опыт профессиональные солдаты, собранные в так называемый «Адский легион», энергично окружали наших воинов с юго-запада, двигаясь по Псковской дороге. Одновременно с этим второй корпус, сформированный в основном из воинственных прусаков, приближался с юго-запада по Курляндской дороге. Замысел оккупантов был прост, но эффективен. Планировалось, что войска маршалов Макдональда и Удино окружат Витгенштейна и затем без каких-либо помех захватят нашу Северную столицу, причем задолго до того, как сам Наполеон успеет приблизиться к Москве.
Не знаю, о чем думал, переходя Неман, маршал Макдональд, но Николя Удино был столь уверен в успехе, что, откланиваясь, сказал Наполеону с обыкновенным французским самохвальством: «Ваше Величество, мне очень совестно, что я прежде Вас буду в Петербурге!»
С формальной точки зрения он был прав на все 100 процентов. Его элитный корпус имел едва ли не двукратное превосходство сил и средств над оставшимся без всякой сторонней помощи корпусом Витгенштейна. Но наш полководец вовсе так не думал. Как известно, дома и стены помогают. Спасти Витгенштейна могло либо чудо, либо высочайшее воинское искусство, которое он вскоре проявил во всем блеске. Пока остальная наша армия спешно отходила на восток, он яростно бросился на сорокапятитысячный «Адский легион» и в трехдневной битве под Клястицами нанес ему жесточайшее поражение. Потеряв в сражениях менее 4000 человек, он уменьшил количество своих противников на целых 13 000! И хотя корпус Удино по-прежнему по численности превышал наши войска в полтора раза, французы вынуждены были перейти от победного марша к глухой обороне.
Победы, как известно, окрыляют. Ободренный столь знаменательной викторией граф Витгенштейн быстро оттеснил неприятеля к Западной Двине в намерении переключиться потом на Макдональда. Но тот, прознав об участи своего товарища, быстро отступил к стенам Риги, защищаемой гарнизоном и гребной флотилией. До конца войны прусаки так и не отважились ни на какие активные действия. Поняв, что западный противник не рискнет атаковать, наш великий полководец снова устремился на разбитого, но все еще превосходящего его в силах Удино. Встретив неприятеля у местечка Коханово, русские войска 30 июля в ожесточенной битве принудили того отступить к самому Полоцку, где французы получили сильное подкрепление. Желая загнать неприятеля, остановившегося перед Полоцком, в самые его укрепления, граф Витгенштейн успешно атаковал его 5 августа. После четырнадцатичасовой битвы неприятель принужден был укрыться за стенами города, очистив весь занимаемый им правый берег (реки) Полоты и мызу Спас, в которой победитель учредил свою Ставку.
6 августа битвы за город продолжились с новой силой. Теперь уже генерал Сен-Сир, сменивший на посту раненого главнокомандующего Удино, двинул шесть пехотных колонн в контратаку. Их поддерживали не менее шестидесяти орудий крупных калибров. И французские позиции, и даже некоторые улицы Полоцка неоднократно переходили из рук в руки. Но и на этот раз победа досталась русским! Но впереди было самое сложное – форсирование реки Полоты и штурм городских укреплений в лоб.
И здесь нашим командующим было проявлено подлинное военное мастерство. Поставив пушки у самого берега реки, Витгенштейн приказал стрелять по городу раскаленными ядрами. В результате возникшего вскоре пожара и начавшейся паники небольшому отряду добровольцев (раньше их называли «охотниками») удалось пробраться к городским воротам и взорвать заграждения, перекрывающие дорогу через мост. После такой смелой вылазки начался ночной штурм, который завершился полной и решительной победой русских войск.
Было понятно, что крупные, из многих десятков тысяч человек, воинские контингенты действовали не только вдоль дороги Борисов – Москва и в окрестностях Днепра. Они несколько месяцев воевали и на севере современной Белоруссии, а основной рекой, около которой велись боевые действия, была Западная Двина! И раз так, то следовало присмотреться к району Полоцка внимательнее.
Оперативно закончив пересъемку брошюры и вернув книжечки мрачному Леониду, я вышел на улицу и быстро зашагал вдоль Двины, стараясь поскорее согреться после слишком долгого сидения в промозглом помещении. На какое-то мгновение сквозь рваную облачность пробился худенький лучик солнца, и я машинально взглянул на часы. Была половина первого и, следовательно, солнце находилось почти на юге.
В этот момент, будто повинуясь чьей-то тайной команде, я решил повторить тот прием, которым, по моим предположениям, некогда воспользовался гренадер, определяя направление по сторонам света, – раскинул руки в стороны и повернулся к светилу спиной. Лицо мое теперь было обращено к северу, а река… простиралась как раз с запада на восток! Невольно задрожав от обуревающих меня предчувствий, я, не разбирая дороги, помчался вниз. Нужно было срочно прояснить, куда же именно течет вода. Внезапно меня осенило, что та широкая река на карте гренадера была вовсе не Днепром!
– Ну конечно же, – бормотал я, почти кубарем скатываясь с крутого и скользкого откоса, – каким нее легковесным дураком я был до сих пор! Поверил какой-то надписи на карте, прячем единственной и ничем не подтвержденной! Одно это должно было меня насторожить! Глупо было рассчитывать на ее достоверность! То-то Яковлев ни черта не нашел! Тоже был хитро сбит с толку! Ничего больше на карте не было обозначено, а слово «Днепр» выведено четко и ясно! Но кем? Когда? С какой целью? Возможно, это была преднамеренная дезинформация. И как все складно вышло в итоге! Ведь каждому российскому военному было известно, что французы в основной своей массе отступали именно вдоль Днепра! Но тогда бы они зарыли там свою «большую кассу». А они почему-то закопали только «малую»! Уж не потому ли, что денежки прятали вовсе не подразделения основной армии, а те, кто вырвались из объятого пожарами Полоцка!
Едва не соскользнув в ледяную воду, я остановился у самого уреза серо-стальной жидкости и принялся вглядываться в ее хаотически колеблющуюся поверхность. Но на глаз понять направление течения воды практически недвижимой Двины было совершенно невозможно. Поискав вокруг себя глазами, я поднял валяющуюся под ногами пластиковую бутылку и, размахнувшись посильнее, метнул ее подальше от берега. Через несколько секунд стало ясно: река текла на запад. Ровно так, как и было указано стрелочкой на французской карте…
Если моя догадка была верна и Днепр в этой истории не играл никакой роли, то, может быть, на роль большой реки подходит Западная Двина?… Она действительно широкая, течет с востока на запад, вблизи нее происходили нешуточные бои. К тому же, по словам рыбака, добывающего обед для большого кота, глубина реки в летний период не превышает полутора метров. А ведь это как раз и есть те самые 5 футов, о каких было упомянуто в одном из документов «Дела».
Итак, следовало как можно скорее вернуться в гостиницу, где была возможность тщательно обмозговать новую догадку. Что, собственно, я тут же сделал.
В номере, к счастью, никого не было, и я вольготно расположился со своими бумагами и картами сазу на двух кроватях, намереваясь тщательно обобщить все собранные за сегодня сведения. При этом я вновь ощущал себя этаким матерым шпионом, ведущим глубокую разведку на вражеской территории. И пусть в данном случае я сам назначал себе цели и задачи, сути дела это не меняет, – драйв и азарт все равно остаются.
Довольно скоро я отыскал еще одно подтверждение своей свежепридуманной гипотезе. Сварив с помощью походного кипятильника в стакане первую порцию кофе и размешивая в нем молоко, я одновременно просматривал листы «Дела». И тут, словно по заказу, глаза натолкнулись на строки, написанные на первой же странице «Дела № 31» и как бы предваряющие все дальнейшие изыскания: «О зарытых в землю между Дорогобужем и Смоленском или Оршею деньгах».
