К черту сумасшедших психопатов, которые, похоже, охотятся за мной. Они не должны заставлять меня съеживаться и прятаться в своей гребаной спальне, как слабачку.
Но даже когда я думаю об этом, волна страха, которая все еще остается после того, как меня заперли в той камере — пусть и ненадолго, — пронзает меня.
Не в силах ответить на его требование, но и не желая просто игнорировать его после всего, что только что произошло, я начинаю набирать ответ.
Эмми: Спокойной ночи, Тео. Спи спокойно. x
Я немедленно перевожу свой телефон в режим полета и вздыхаю с облегчением, прежде чем сбросить одеяло и броситься к окну. Я опускаю глаза, не желая рисковать и видеть его там, если он действительно там, когда задергиваю шторы.
Я надеялась, что почувствую какое-то облегчение, отрезав себя от него, от внешнего мира, но когда я иду через комнату, не обращая внимания на старую футболку Жнецов, которая была на мне, и вытаскиваю свою пижаму, единственное, на чем я могу сосредоточиться, — это тугой узел тревоги. Тяжесть поселилась у меня в животе.
Я останавливаюсь, кладу ладони на комод и делаю несколько глубоких вдохов.
Я должна была уйти. Чтобы разорвать то, что было между нами. Быть твердой в своем стремлении доказать, что Тео, его отец, мой дедушка — все они, черт возьми, ответственны за всю эту ситуацию.
Меня не волнует, что Тео был так же ошеломлен этим, как и я. Он принял это и последовал папиным указаниям. Он лгал, использовал меня, играл со мной, мучил меня.
Все из-за нее и ее дурацких гребаных решений и жизненного выбора.
— Ааа, — кричу я в тишину своей комнаты.
Почему меня так тянет к тем, кто плохо ко мне относится?
Почему я продолжаю возвращаться снова и снова, независимо от того, как сильно они причиняют мне боль?
Что со мной не так?
С моим сердцем, разорванным в клочья, и телом, все еще слабым после потрясающего оргазма, я убираюсь и готовлюсь ко сну.
Мой телефон издевается надо мной, но я не включаю его снова.
Я не могу.
Мое хрупкое состояние не выдержит того, что он мог бы сказать в ответ на мое последнее сообщение.
Вместо этого я просто лежу в темноте, прокручивая в голове события последних нескольких недель.
Переезжаю сюда. Начинаю сначала в Найтс-Ридж. Это должно было стать началом новой жизни. Начало нового будущего, которое могло бы даже включать в себя некоторый успех, в отличие от того, в котором мне было суждено жить, если бы я осталась в Ловелле. Но… Я испустила вздох. И все же я здесь, запутавшись в гуще трех банд, ни с одной из которых я на самом деле не хочу иметь ничего общего.
Я ворочаюсь с боку на бок, но мне так и не удается заснуть, и я все еще бодрствую, когда папа заканчивает свою смену в студии где-то за полночь.
Он часто останавливается и стучит, но обычно я отвечаю, только если все еще не сплю, работаю или смотрю телевизор. Если я сворачиваюсь калачиком в постели, то обычно притворяюсь, что сплю.
Но не сегодня вечером.
Сегодня вечером что-то заставляет меня окликнуть его.
Толкая дверь, он просовывает голову в проем.
— Привет, малышка. У тебя все хорошо? — Спрашивает он, проскальзывая внутрь.
— Да, не могу уснуть.
— Я бы подумал, что ты устанешь после всех этих упражнений, — язвит он.
Застонав, я зарываюсь лицом в подушку.
— Круз прислал это тебе?
— Да, он очень гордится своей непутевой племянницей. Должен сказать, я тоже. Ты убила его на этом ринге, малыш.
Я пожимаю плечами, рискуя взглянуть на него. — Я проиграла.
— Против мальчика, который тренируется с тех пор, как впервые научился ходить, и, должно быть, вдвое тяжелее тебя. Ты держалась как профессионал, и тебе следует гордиться.
— Ммм, — бормочу я, переворачиваясь на спину. — Что это? — Спрашиваю я, заметив сверток в его руке.
— Понятия не имею. Нашел его у входной двери. На нем твое имя, — говорит он, протягивая его мне.
Мой лоб морщится, когда я смотрю на это.
— Значит, ничего не ожидаешь? — Шутит он.
— Н-нет, я не знаю, что это, — бормочу я, рассматривая черную оберточную бумагу, в которую он завернут.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Это само по себе должно было стать подсказкой, но я не могу утверждать, что в данный момент я действительно работаю на полную катушку, поэтому, когда из упаковки выпадает очень знакомая рубашка, я ахаю от шока.
Я смотрю на это сверху вниз, мое сердце колотится в горле, а слезы жгут мне глаза.
Моя рубашка. Я имею в виду… рубашка Тео.
Мое сердце колотится в груди, как сбежавший поезд, когда я думаю о том, что он принес ее.
Почему он не постучал? Почему он не попытался убедить меня впустить его?
— Надирает парню задницу и все равно получает подарки. Ты обвела его вокруг своего мизинца, да? — Беспечно говорит папа, изучая мою чрезмерную реакцию на дурацкую рубашку.
— Я… я… — заикаюсь я, но оставляю попытки даже начать объяснять, что я чувствую.
— Жизнь сложна, Эмми. Любовь — это еще хуже. Потрать время, чтобы разобраться во всем этом. Тебе не нужно принимать опрометчивых решений. У нас есть время придумать, как вытащить тебя из всего этого, если это то, чего ты хочешь?
— А если я этого не хочу? — Спрашиваю я, чувствуя себя странно, даже слыша, как этот вопрос срывается с моих губ.
— Это тебе решать, малышка. Это твоя жизнь, твое будущее. Все, что я могу сделать, это посоветовать тебе все, что в моих силах, но только ты знаешь, что на самом деле у тебя на сердце.
Я смотрю на своего отца, слезы опасно повисают на моих ресницах. — Кто ты такой и что Пайпер сделала с моим твердолобым отцом?
— Эм, — выдыхает он, опускаясь на край моей кровати и беря мои щеки в ладони. — Я любил Пайпер больше жизни, когда был ненамного старше тебя. Возможно, тогда у нас ничего не получилось, но я никогда не забывал и не отпускал это чувство. И никто другой никогда бы не заполнил ту дыру, которую она оставила после себя.
— Я думаю… Что я пытаюсь сказать, так это то, что я это понимаю. Люди могут сказать, что ты слишком молода, чтобы понимать, чувствовать так сильно, как это делают взрослые, но я знаю, что все это чушь собачья. Я влюбился молодым, и я знаю, насколько это может быть реально, насколько грубо, насколько болезненно.
Когда мои слезы наконец капают, папа вытирает их большими пальцами.
— Доверься своему сердцу, Эмми. Ничье другое мнение по этому поводу не имеет значения. Ни мое, ни Дэмиена, ни твоих друзей. Только вы двое знаете, каково это на самом деле, и только вы двое можете решить, к чему это приведет дальше.
— Если ты захочешь уйти, я буду рядом с тобой и найду тебе лучшего адвоката в стране, чтобы вытащить тебя из этого. Ты хочешь остаться, посмотреть, что из этого может получиться, что ж, тогда я тоже буду здесь.
Рыдание, вырывающееся из моего горла, совсем не привлекательно, но его слова ранят меня наилучшим из возможных способов.
Его непоколебимая поддержка значит для меня больше, чем я когда-либо могла бы начать объяснять.
— Я мог бы подумать, что он титулованный придурок, — бормочет папа, заставляя меня смеяться. — Но я видел, как он смотрит на тебя. Ему не все равно, Эм. Действительно, черт возьми, не все равно. — Его губы приоткрываются, чтобы сказать что-то еще, но он решает этого не делать. — Я не могу просить ничего большего для моей маленькой девочки.
Он притягивает меня в свои объятия и снова прижимает к себе, пока я плачу, мои слезы пропитывают его рубашку насквозь.
Я понятия не имею, как долго мы так сидим, но когда он, наконец, отстраняется и целует меня в макушку, на меня накатывает изнеможение.
— Поспи немного, малышка. Тебе предстоит принять несколько важных решений. Начиная с завтрашнего дня.
Еще раз поцеловав, он встает и оставляет меня наедине с маленькой частичкой Тео.
Взяв рубашку в руки, я подношу ее к носу и глубоко вдыхаю его запах.
В ту секунду, когда оно упало мне на колени и до меня донесся его запах, я поняла, что он носил это. Он носил его, чтобы вернуть, зная, что оно будет пахнуть им. Если бы только он понимал, как много это для меня значит.
