будем?
– Думаю, ближе к выходному.
– Только не в субботу! Я как раз в воскресенье дежурю.
Начал Игнат с людей более-менее порядочных и законопослушных – с Коськова и Хренкова. Насчет исчезновения Тамары Марусевич оба ничего конкретного пояснить не смогли, а только – независимо друг от друга – вспомнили, что у Тамары в Тянске есть какая-то подружка и, вполне возможно, она сейчас у нее.
Вот в этом инспектор, честно говоря, сомневался – Тамара производила впечатление девушки хоть и скрытной, но вполне здравомыслящей. Если уехала в другой город, так, верно, мать-то предупредила бы! Тем более на автостанции ее не вспомнили – билеты она не покупала. Хотя, конечно, могла уехать и на попутках, как делали многие – билет-то стоил недешево. Такую-то красавицу любой подвезет!
Что же касается ухажеров, то с Хренковым Тамара сильно поругалась на танцплощадке – все видели, Вениамина Коськова же на танцах не было. Честно сказать, если бы с момента пропажи Тамары Марусевич прошло два дня, Игнат бы особенно и не переживал – ну, загуляла молодая девчонка, и что с того? Однако за четверо-то суток матери на работу позвонить вполне бы могла!
Именно поэтому Ревякин тщательно проверил возможное алиби Коськова с Хренковым. В субботу вечером обоих дома не было. Ну, Хренков сначала – на танцах, а потом? Коськов же сказал, что был на рыбалке, что, опять же, подтвердить было некому: соседи Вениамина по бараку отсутствовали целый день – ездили к родственникам в деревню. Такие вот непонятные дела… Предчувствия у Игната складывались самые нехорошие.
Евсюков-Дылда проживал в самом конце Школьной улицы, в двухцветном бараке. Вернее, был там прописан на одной жилплощади вместе с родным дядькой Елистратовым Николаем Петровичем, трудившимся на цементном заводе бригадиром.
Увы, в бараке никого не оказалось, даже соседей, о чем красноречиво свидетельствовали навешенные на входные двери замки.
Что ж, нет так нет… нужно будет заглянуть утром, а ночью пусть дежурка съездит – проверит. Сейчас же…
Игнат расслабленно потянулся…
Сейчас отогнать мотоцикл к милиции… а затем… Кто-то ведь звал в гости? Мебель двигать…
– Дяденька милиционер! А Никитка Мымарев велик крадет!
Ревякин с удивлением обернулся. Из-за забора высунулся тощий круглолицый пацан лет десяти в штопаной рубашке апаш и старых трениках с «пузырями» на коленках.
Учетчицу промкомбината Валентину Терентьевну Мымареву – Мымариху – опер хорошо знал, проходила по кое-каким делам, правда пока свидетелем. А потому оставлять сигнал без внимания не стоило, тем более велик…
– А ты откуда знаешь, что я милиционер? – положив руки на руль, усмехнулся Ревякин.
– Так мотоцикл-то у вас – милицейский!
Ну да, тяжелый «М-62», синий, с красной полосой и белыми буквами «Милиция» на коляске. Все правильно, согласно приказу МВД (еще МВД!) от 31 декабря 1953 года – под цвет формы. Правда, сейчас в хозуправлении выдавали новомодные серо-голубые рубашки… Вон и милицейскую технику некоторые уже начали красить в голубой цвет, правда, до Озерска подобные нововведения еще не добрались.
– Глазастый! – Игнат похвалил паренька и тут же спросил: – А ты вообще кто такой, юный друг милиции?
– Я Геня Светлов. Из пятого «Б».
– Ну, Геня Светлов… – спрятав улыбку, инспектор сделал самое серьезное лицо, – с чего ты решил, что Никитка чужой велик крадет? Может, это его велик, собственный?
– Он так и сказал, – философски заметил пацан. – Только вот другие так не считают.
– Это кто это – другие?
– Ребята: Юрик Рыщук и Сима, Симаков Паха… Они мне всегда кататься давали, не то что этот жмот!
– А, вот оно как! И Мымарев, значит, у них…
– У них! Уволок средь бела дня от сарая, – возмущенно подтвердил «юный друг милиции». – А сейчас к себе в землянку потащил – я видел. Подержит там велик дня три, потом перекрасит и скажет: всегда его был. Как Юрик с Пахой делали.
Вот тут инспектора озарило! Судя по всему, это и был тот самый пресловутый велосипед, на который жаловался Дорожкин. Что ж, на ловца и зверь…
– В землянку, говоришь, поволок? А где у него землянка?
– Да рядом тут. За третьей ямой.
«Ямами» в Озерске традиционно называли выносные погреба, устроенные жителями близлежащих бараков для хранения картофеля и прочих овощей, а также солений. Каждый погреб имел надстроенную сверху будочку с дверью и навесным замком от воров. Бывало, вскрывали и ямы…
Что же касается землянок, то они имелись у каждой уважающей себя ребячьей компании, конечно, состоящей отнюдь не из круглых отличников. Там играли в войну, в казаки-разбойники и в карты, а в старшем возрасте – пили дешевое вино, так называемые «чернила». Обычно каждая компания хранила место своей землянки – чаще всего это был оставшийся еще с войны окоп или капонир – в тайне. Разорить чужую землянку считалось делом чести, доблести и геройства.
– Значит, за третьей ямой… – протянул инспектор. И тут же спросил про Дылду.
Пацан лишь хмыкнул:
– Митька-то Евсюков? Конечно, знаю! У Таньки Щекалихи он, где же еще? А тут с месяц уже не живет, как с дядей Колей поссорился. Глаз не кажет.
Ах, вон оно что! Кивнув мальчишке, Игнат усмехнулся и запустил двигатель…
Татьяну Максимовну Щекалову, Таньку Щекалиху, разбитную особу двадцати с чем-то лет, Ревякин хорошо знал. Получив в наследство от недавно умершей бабки небольшую покосившуюся избу на окраинной улице Нагорной, сразу за старой церковью, Танька подолгу нигде не работала и вела, так сказать, антиобщественный образ жизни, привечая всякую местную шваль типа Ваньки Кущака с дружками или вот Дылды. Дорожкин давно уже собирался упечь ее за тунеядство, да все как-то не доходили руки. Тем более после недавно полученного условного срока Щекалиха присмирела и вела себя тише воды ниже травы. По крайней мере, соседи на нее не жаловались.
У Щекалихи Дылды тоже не оказалось. Зато оказался Ванька Кущак, которого опер тут же начал «плющить» за краденых кур. Просто вспомнил недавно списанный Дорожкиным материал и справку с метеостанции… Интересно, подписал отказные и. о. прокурора Алтуфьев? Да должен был. Если что не так, позвонил бы, чай, не чужой отделению человек – чваниться да пальцы гнуть не будет.
– Ты зачем кур сожрал, гад? – завидев сидевшего на крыльце Ваньку, грозно вопросил Ревякин.
Забулдыга тут же и раскололся:
– Так мы это… на закусь…
– На закусь! – желчно передразнил инспектор. – Все! Теперь давай в тюрьму собирайся.
– Да зачем же его в тюрьму-то?! – испугалась выскочившая из избы Танька.
Если бы не испитое лицо, не сальные спутанные волосы да не бланш под левым глазом, была бы
