до неузнаваемости. Экон попытался сохранить лучшие воспоминания – как вокруг папиных глаз, когда он улыбался, возникали морщинки, или о том, как громко звучал его смех, когда он смеялся. Но эти образы, как и слабые воспоминания о матери, никогда не задерживались в сознании. Вместо них его преследовали более жуткие картины. Он представлял заросли джунглей, тело, лежащее лицом вниз среди листьев. Экон крепко зажмурился, стараясь снова отогнать счетом нарастающий кошмар, но он не отставал. Он видел, как папино тело поднялось из земли, открыв рот в беззвучном крике, а существо выступило вперед – тварь с нечеловеческими черными глазами и кровью, капающей из пасти. И вот Экону уже не семнадцать – он просто маленький мальчик – мальчик, который видел все.
Мальчик, который ничего не сказал.
– Я так и думал, что найду тебя здесь.
Экон повернулся. Он не слышал, как Камау вошел в зал. Лицо брата было непроницаемым. В мерцающем свете факелов он заметил, что он выглядит даже более усталым, чем обычно. Глаза покраснели, волосы растрепаны, и он слегка пах чем-то сладким, возможно, вином.
– Мне не удалось нормально поспать, – сказал он, будто прочитав мысли Экона. – Отец Олуфеми созвал нас на экстренную встречу несколько часов назад.
– Насчет чего?
– Не могу сказать. – Невозмутимое выражение лица Камау не изменилось. – Это конфиденциально.
Конфиденциально. Опять это слово встает между ними, как стена. Экон вспомнил другие времена, когда они с Камау преодолевали все вместе. После того как мама ушла, а папу убили, именно Камау нашел им новый дом в храме. Они оба создали себе новую жизнь здесь, они строили надежды и мечты вместе, бок о бок. И теперь всему этому настал конец.
– Я поговорил с отцом Олуфеми и о тебе, – тихо произнес Камау. – Он согласился разрешить тебе остаться в храме.
– Что? – Экон вытаращил глаза. – Как?
– Я напомнил ему, что ты работал здесь десять лет и по-прежнему можешь быть полезен. Он сказал, что для тебя найдется место.
– Правда?
Камау не смотрел ему в глаза.
– Брат Апунда стареет, ему нужна помощь, чтобы присматривать за хозяйством в храме, особенно с учетом того, что Связывание через два месяца…
Экон нахмурился, не скрывая эмоций. Брат Апунда, главный по хозяйственной части в храме, был строгим стариком, от которого всегда пахло прокисшими бобами.
– Кам, я правда благодарен, что ты вступился за меня, – искренне сказал он, – но я не хочу помогать по хозяйству. Я хочу быть воином.
Впервые на лице Камау проявилась искренняя грусть.
– Это все, что я смог сделать. Извини.
Между ними повисло молчание, и Экон на мгновение отвел глаза. Когда он снова поднял взгляд, то увидел, что Камау рассматривает мемориальную стену. Не впервые он задался вопросом, думает ли брат о том же, о чем и он всегда думал, когда приходил сюда.
– Мне его не хватает. – Ему показалось, что он сказал это слишком тихо, чтобы брат услышал, но тот медленно кивнул.
– Да, – сдавленно ответил Камау. – Мне тоже. – Брат переступил с ноги на ногу. – Слушай, Экки, я понимаю, как сильно ты хотел стать Сыном Шести, и знаю, тебе всегда казалось, что ты должен добиться этого, чтобы папа тобой гордился. Но папа любил больше всего не униформу и не титул – для него было важно служить своему городу и людям. – Камау поднял взгляд. – А это ты можешь делать, помогая по хозяйству в храме. Если ты будешь работать здесь, то все равно сможешь служить Лкоссе, быть как папа…
Камау продолжал, но Экон перестал слушать. Его взгляд снова отвлекся на высеченное на стене имя отца. В мыслях отдавались только три слова из всего, что произнес Камау.
Быть как папа. Быть как папа.
В семнадцать лет он мечтал о многом – поцеловать девушку, иметь больше времени на чтение в библиотеке, полакомиться чем-то из храмовой кухни, – но превыше всего остального было единственное желание: он хотел быть как папа. Он отчаянно хотел пойти по его стопам, по стопам рода Окоджо, и добавить к этому наследию что-то значимое. В этом и была суть его пути, который с детства простирался перед ним, прямой как стрела. Камау удалось последовать этому пути, а у Экона путь был отнят – и не потому, что он его не заслужил или желал недостаточно сильно.
Путь у него украли, и это сделал монстр.
Шетани отняло жизнь у его отца, а теперь и у Экона, пусть и другим способом. Его планы, его надежды – все, ради чего он трудился столько лет, пошло прахом из-за этой твари. Его пальцы выбивали ритм, стараясь найти новый счет, но впустую. Нет никакого способа рассчитать потерю такого масштаба, измерить такую боль. Он никогда не наденет голубой кафтан, никогда его имя не высекут на стене рядом с именем отца после того, как он однажды умрет. Его жизнь кончена до того, как началась, и в этом виновато Шетани. Все всегда сходится на Шетани. Пальцы перестали отбивать ритм и сжались, так что ногти впились в ладонь. Он хотел, чтобы эта богопротивная тварь умерла, желал этого всем сердцем, чтобы кто-то…
Он застыл.
– Экон? – Краем глаза он заметил, что Камау смотрит на него. – Ты в порядке?
– Ага. – Экону пришлось приложить усилия, чтобы сохранить невозмутимость. Идея, которая появилась у него в голове, была лишь слабым ростком. Маленькая, невозможная, но… она была. Ему было страшно подумать об этом даже как о возможном варианте, но он обнаружил, что, как только он признал ее, она пустила в него корни и теперь отказывалась уходить. Он тщательно подбирал слова:
– Думаю… я… только что… понял.
– Что? – Камау нахмурился, явно ничего не понимая. – Что ты?..
– Мой ритуал перехода, – пробормотал Экон себе под нос. – Убийства… Я мог бы… Да, и тогда все будет как надо… – Не обращая внимания на то, как брат вскинул брови, он принялся расхаживать взад-вперед. Он понимал, что это наверняка выглядит странно, но ему лучше всего думалось на ходу, когда он что-то считал. Его пальцы тут же подхватили ритм с того места, на котором остановились. Он слушал, как сандалии шлепают по каменному полу храма, позволяя идее развернуться в воображении.
Раз-два-три. Это будет глупо.
Четыре-пять-шесть. Это будет опасно. Семь-восемь-девять. Это все исправит.
– Экки.
Экон резко остановился, чувствуя, как кружится голова. Камау пристально смотрел на него, и в его лице смешивались легкое удивление и искреннее беспокойство.
– Не закрывайся, – мягко сказал он. – О чем ты?
Экон сглотнул. Они были одни в коридоре, рядом
