— Яну?
— Ну типа, да. Говорят, что она дочка нашего придурочного. Ну — историка.
— Яна? Дочь историка?
— Слышь, че ты пристаешь ко мне? За что купила, за то продаю.
Рябова развернулась и ушла. Казалось, она обрадовалась, что с Сашей не нужно больше разговаривать. И это было обидно. Очень обидно.
Саше захотелось быть сейчас с людьми; обсуждать, переживать и искать в разговорах подтверждение мысли, что она не виновата. Но никто не хотел принимать ее в свой круг.
Тогда Саша стала подслушивать. Села на свое место в классе и начала вытаскивать из придуманных шкафов густо исписанные шелковые платки. И на одном прочитала: Янку отбивал… Говорят, трое было… У самого Янкиного дома… Чуть ли не в подъезде…
Янка. Историк. Две крохотные фигурки — клякса, вытекшая из его нарисованного плеча.
Она была виновата. И Вадим умирал сейчас в больнице из-за нее.
Глава десятая
ВАДИМ
1
Их и в самом деле было трое. И, в принципе, они были не агрессивными. Орали, переругивались, играли мышцами, носили при себе ножи, были всегда слегка, а иногда и очень пьяны, но докапывались до кого-нибудь редко.
— Я ваще не понимаю, че на меня нашло вчера. — Силин помотал крупной головой на манер циркового медведя. — И ладно, была бы девка прикольная, а то фиг что, смотреть не на что. Че ты, Гера, к ней прицепился, а?
— Да лана тебе, Силыч, — вместо Геры ответил ему Груздев. — Ну бывает, че. Главное, вчера так по приколу казалось, да?
— Найдут нас, — сказал третий, и по интонации было непонятно, спрашивает он или утверждает.
— Молчи, Гера, — ответил ему Силин, — кто нас найдет? Свидетелей не было, следов вроде не оставили. Девка напуганная была, не узнает никого. А пацан, скорее, кони двинул. Не рыпайтесь, главное. И на месте на том не тритесь. Пронесет.
Гера всхлипнул. Он не мог не думать о том, что случилось вчера, когда они сидели на детской площадке и пили пиво. Было темно и морозно.
Когда пиво ударило в голову, Гера начал чувствовать легкое возбуждение. Секса у него не было уже недели три, и он, в который уже раз, начал думать, как найти себе подходящую бабу: добрую и без заморочек. Он и сам считал себя добрым парнем, который если и ругается, то по делу, а руку поднимает только в исключительных случаях.
Гера хлебнул еще пива и понял, что сейчас как раз такой исключительный случай. Он уже давно смотрел на парочку, которая целовалась возле соседнего дома. Гера думал про себя, что мог бы стерпеть один поцелуй, но эти лизались уже минут пятнадцать. Казалось, пацан нарочно дразнит его.
— Смори, Силыч, — сказал Гера Силину, — какая там девка прикольная. Как думаешь, не жирно пацанчику будет?
Силин встал и с усилием разогнулся. Он все делал медленно и основательно, и Гере с Груздем это нравилось.
— Ну пойдем, глянем, — сказал он. И действительно пошел вперед. По пути швырнул в снег опустевшую пивную бутылку, и она беззвучно зарылась в белое. Силин отер и размял руки, как гимнаст, который готовится к упражнениям.
— Слышь, — сказал он, подходя, — поделись девочкой, мужик. А то мы чего-то заскучали.
Яна вздрогнула. Вадим тут же прикрыл ее плечом и, отступая, стал теснить назад.
— Ребят, вы чего? — спросил он, выигрывая время. — Это же моя девушка.
И Вадим сделал вид, что целует ее в щеку, а сам шепнул:
— Я отвлеку, ты — за помощью.
Яна кивнула. Ей стало очень страшно.
— Так я и не говорю — отдай. Я говорю — поделись, — заржал Силин. — Мы маленько попользуемся и вернем.
— Ну хорошо, давайте договоримся, — мирно сказал Вадим.
— О как! — Силин обернулся к Герычу с Груздем, словно приглашая удивиться вместе с ним. Повернувшись, он подставил Вадиму левую щеку, и Вадим ударил.
Вадим ударил Силина и толкнул оцепеневшую от ужаса Яну, крикнув ей: «Беги!» И если бы он не отвлекся на Яну, то, вероятно, не пропустил бы удар от Геры и выиграл бы время. Этот удар повалил его на снег.
— Девку держи! — крикнул очухавшийся Силин, Груздь побежал за Яной. Забыв о себе, Вадим повернул голову посмотреть, успеет ли она уйти, но тут же получил ногой в живот.
Встать ему не дали. Просто молча и жестоко били.
Яна бежала к проспекту. Она не чувствовала, как ноги касаются земли, как морозный воздух врывается в легкие — не чувствовала почти ничего. Даже звуков не слышала, и были только огни домов, ветер в лицо и страх за Вадима. И было чувство, как будто она — птица, которая летит над бушующим морем в стремлении достичь маяка.
Яна выскочила к проспекту и остановилась. Тут было людно. За дорогой темнела школа с освещенным окошком раздевалки, где не ложился еще спать ночной сторож. Поодаль сгрудились на дороге машины. Вплотную к заднему бамперу темного высокого джипа стояла старая иномарка. Рядом была припаркована гаишная машина со включенной мигалкой. Гаишник ходил тут же и что-то записывал на закрепленном на планшете листе.
— Помогите! — крикнула Яна и бросилась туда.
Гаишник, крупный мужчина с выступающим даже из-под зимней формы животом, увидел ее и удивленно вскинул бровь. Яна подбежала и схватила его за рукав.
— Там человека бьют! Ну скорее, ну пожалуйста!
— Дее-евочка, я ж не полии-иция. Звони 02,— протянул гаишник. — У меня тут — видишь?.. — И он сделал широкий жест рукой, очерчивая место аварии.
— Ну пожалуйста! — Яне уже не хватало воздуха. — Вы же… Вы же… Его же там…
Гаишник поколебался. Яна пристально смотрела ему в глаза и видела, что сейчас он ей поможет, сейчас…
И тут из-за джипа вынырнула еще одна фигура, такая же рослая и пузатая, но уже в дубленке и с толстыми перчатками, зажатыми в одной руке.
— Чего еще случилось? — спросил мужчина.
— Там Вадима бьют. Помогите, — шепнула Яна.
— Так чего ж ты стоишь, командир? — крикнул мужчина. Он подхватил Яну под мышки и поставил ее на тротуар, а потом рявкнул: — Где?
Яна побежала во дворы, а он схватил ее за руку и, поняв направление, поволок за собой, а сзади бежал гаишник, и Яна краем глаза видела его зеленый светоотражающий жилет. И, кажется, следом бежал водитель старой иномарки, но это Яна помнила уже совсем смутно.
Во дворе было безлюдно. Силин, Груздь и Гера сбежали сразу, как только Груздь вернулся и сказал, что девка смылась, и надо сваливать.
Только Вадим лежал на снегу с разбитым лицом, в странной позе, больше похожий не на человека, а на мистическое существо с гравюры Гойи.
2
Рите понравилось писать рассказ вместе с Вестником. Ей казалось, что так она узнавала человека лучше, чем узнала бы на свидании. Рита ловила его настроение, входила в его ритм, начинала дышать и думать как он.
Она была счастлива до той минуты, когда увидела рассказ в Интернете: ей показалось, что Вестник начисто переписал весь текст. Рита открыла файл у себя на компьютере, стала сравнивать и обнаружила потрясающую вещь: Вестник менял совсем немного: тут слово, там — короткую фразу. Но интонация, оттенок, а иногда даже смысл предложения от этого становились иными.
Рита не знала, как к этому относиться, и сначала немного обиделась. Но обидно было до первых отзывов. Читатели пришли в восторг. Жюри тоже было в восторге. Рассказ победил с огромным отрывом. Рита была счастлива. Раньше она никогда не побеждала.
— Спасибо тебе за подарок, — написала она Вестнику в аське. — Самый лучший в мире подарок.
— Не за что, — ответил он. — Ты все сделала сама. Я только помог.
Рита подумала, что так происходит и в жизни: приходит кто-то совершенно твой, любимый, единственный. Приходит и корректирует — по слову, по строчке, и ты незаметно становишься другим человеком. Наверное, это и есть любовь.
— Что ты делаешь? — спросила она.
— Слушаю музыку.
— Какую?
— Сейчас покажу.
Вестник прислал файл.
Это оказалось танго. Сыгранное на синтезаторе, лишенное оттенков — пустая мелодия, как винная бутылка без вина, как мертвая лошадь, как корона, где от бриллиантов остались лишь мелкие выемки.
— Как тебе? — спросил он, выждав пару минут.
— Замечательно, — Рита вынудила себя написать это. Настроение ушло, но она держалась за Вестника изо всех сил. Одиночество было страшнее. И к тому же, подумала Рита, все это мелкие придирки: Кейдж вместо Траволты, выхолощенная музыка… Все это не делает человека хуже. Ей, в конце концов, уже не семнадцать, она взрослая женщина и знает, что люди не идеальны и надо принимать их такими, какие они есть.
Вестник печатает… — сообщала аська, но Рита не стала дожидаться его реплики.
— Знаешь что, — написала она и выключила надоедливое безжизненное танго, — мне неважно, что ты подумаешь, но я должна сказать. Я должна сказать, что ты — единственное, что есть у меня в жизни. Самое лучшее, самое светлое. Никто не говорил мне, что я красивая, уже, наверное, сто лет. Никому не было интересно со мной разговаривать. Все считали, что я пишу отвратительные рассказы. Я только с тобой почувствовала, что не жалкая, что красивая и что хоть что-то еще могу. Я живу с тобой. Живу тобой. А без тебя — умираю.
