В контексте же ВОВ основными темами, где скрестились копья, стали, пожалуй, превентивная война (дискуссия, поднятая книгой В. Суворова «Ледокол») и многочисленные – и в целом неудачные – попытки переосмыслить роль генерала Власова и ведомого им коллаборантского движения, кадровой базой которого во многом стали советские военнопленные.
Участниками этого процесса анализа впервые стали и иностранные ученые, в том числе и российские эмигранты. Среди них и Владимир Константинович Буковский, сыгравший ключевую роль в одном из главнейших сражений этой революции, а именно во взятии на абордаж архивов аппаратов ЦК КПСС и ЦК КП РСФСР. На их основе уже в 1991 году был создан Центр хранения современной документации Комитета по делам архивов при правительстве РФ (нынешний РГАНИ), вобравший в себя около 30 млн единиц хранения, охватывающих период с 1952 по август 1991 г.
Она началась и без, и до Буковского (очень многие, хотя и не все, архивы и сами воспользовались новой ситуацией), но то, что Буковский и несколько коллег из «Мемориала» сделали как эксперты, заслуживает похвалы. Закрепиться же на достигнутых ими плацдармах, расширить их и пойти дальше широким фронтом, увы, не удалось.
Отметим: для ельцинского этапа характерна и определенная честность и даже мужественность в извлечении тех уроков, что, безусловно, содержатся в неотвратимо приоткрывающемся – страница за страницей – историческом прошлом.
Вот пример: материалы особых папок Политбюро ЦК КПСС по Катыни, впервые преданные гласности при Горбачеве, так и не были задействованы или введены в научный оборот. Передавая в декабре 1991 года дела Б.Н. Ельцину, Горбачев передал ему и конверт с катынскими материалами, предупредив о необходимости осторожного к ним отношения. Через год, как известно, материалы этого конверта фигурировали на процессе по делу КПСС, а 14 октября 1992 года копии этих документов были переданы российской стороной в Варшаве президенту Польши Леху Валенсе. И хотя Ельцин сделал это не лично, а через специального представителя, – это серьезный и ответственный поступок. Он был воспринят в Польше и во всем мире как знак исторического раскаяния новой России – правопреемницы СССР – за одно из тяжелых государственных преступлений своей правопредшественницы.
После чего начался совершенно иной этап российско-польских отношений – этап исторической реконструкции событий и политического примирения, поиска и нахождения морального консенсуса на тезисе типа: «Это не Россия виновата, это все НКВД, это Берия да Меркулов». Не в последнюю очередь – и этап строительства мемориалов и произнесения речей на их открытиях[181].
Этапы путинский и медведевскийСерьезные перемены произошли в историографии шестого – «путинского» – этапа. Внешне – особенно поначалу – он напоминал «ельцинский»: поток публикаций на историческую тему – как монографий, так и сборников документов – не иссякает до сих пор. Но книги эти готовились по нескольку лет, и их корень, как правило, еще в той демократичной и плюралистичной общественной атмосфере, а также в либеральной архивной ситуации, что были свойственны именно для эпохи Ельцина.
Поинтересуемся: что стало с «катынским делом» в новом столетии? В 2004 году Главная военная прокуратура подтвердила вынесение «тройкой НКВД» 14 542 смертных приговоров польским военнопленным, после чего объявила дело закрытым, а личные дела – засекреченными и отказала родственникам в реабилитации (под предлогом, что непосредственно именные приказы о расстрелах отстутствуют). После трагической гибели в 2010 году близ Смоленска президента Польши Леха Качинского, летевшего в Катынь на 60-летие катынского расстрела, и принятия Госдумой резолюции «О Катынской трагедии и ее жертвах», не поддержанной только коммунистами, к вопросу о реабилитации вернулись в 2011 году, но прокуратура так до сих пор и не рассекретила свои материалы. В 2013 году в Варшаве по-польски, а в 2015 году в России по-русски вышла составленная А. Гурьяновым 865-страничная книга «Убиты в Катыни. Книга памяти польских военнопленных – узников Козельского лагеря НКВД, рассстрелянных по решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 года», изданная Международным обществом «Мемориал» (Москва), Центром «Карта» (Варшава) и издательством «Звенья», содержащая 4415 биограмм расстрелянных поляков, каждая из которых состоит из юридически релевантных данных.
В 2000-е и 2010-е гг. работа в российских архивах ощутимо усложнилась. Даже если отвлечься от таких конфузно-казусных ситуаций, когда для исследователей фактически «закрываются» фонды, с которыми они работали десятилетие назад и которые уже в значительной мере опубликованы, архивы постепенно снова становятся по другую сторону незримых «баррикад», за которыми продолжают свой нелегкий труд явно вошедшие во вкус историки.
Казалось бы, давно пора как можно шире раскрыть ведомственные военные архивы. В одном только ЦАМО хранится около 10 млн документов, из которых только 2 млн на открытом хранении.
8 мая 2007 года, то есть за день до 62-летней годовщины Победы, министр обороны РФ А.Э. Сердюков издал приказ № 181 «О рассекречивании архивных документов Красной Армии и Военно-Морского Флота за период Великой Отечественной войны 1941–1945 годов», отменяющий предыдущий аналогичный приказ[182] и предусматривающий снятие грифов секретности с архивных документов Красной армии и Военно-Морского Флота за период Великой Отечественной войны 1941–1945 годов, находящихся на хранении в ЦАМО, в Центральном военно-морском архиве и архиве военно-медицинских документов ВММ[183].
Казалось бы, объявлено о начале массового рассекречивания, под которое подпадает несколько миллионов дел – ура, о чем еще мечтать историку! Ура!!!
Но… перед тем, как уйти, министр обороны Сергей Иванов подписал приказы, которыми в разы расширил перечень категорий сведений, которые не подлежат рассекречиванию в документах о ВОВ: «Если в приказе Минобороны 1997 года подобных категорий сведений было восемь, то благодаря Иванову их количество увеличилось до двадцати. Таким образом министр обороны Иванов на многие годы вперед ограничил круг источников, с которыми смогут работать исследователи. <…> Архивная служба Вооруженных Сил в своем письме № 350/292 от 01.03.2007 отказалась перечислять все категории сведений военного времени, отнесенные Ивановым к не подлежащим рассекречиванию…»[184]
Фацит: «В ЦАМО, по официальным данным, хранится 10 миллионов дел военного времени, из них лишь 2 миллиона было официально рассекречено, поэтому поштучное рассекречивание архивных фондов растянется на столетия, если не будет принято волевое политическое решение, позволяющее снять все эти документы с секретного хранения скопом, оговорившись, что поштучного рассекречивания не требуется за давностью лет и в связи с особой общественной значимостью изучения военной истории»[185].
Назначение В.В. Путина премьер-министром, а потом и переизбрание его президентом было воспринято многими архивными функционерами как сигнал к замораживанию работ по рассекречиванию и к сворачиванию «вседоступности» архивов и «вседозволенности» анализа, ставшими в ельцинское десятилетие нормой. И даже неважно, посылал ли президент этот сигнал или нет, важно, что он был так услышан и понят. Важнейшая новость на этом фронте – так называемое «архангельское дело»: следствие, в сентябре 2009 года открытое против историка М. Супруна и архивиста полковника А. Дударева, на тот момент директора Информационно-аналитического центра УВД по Архангельской области и входившего в его состав архива, обвиненных в якобы незаконной передаче Германии архивных данных о немцах, репрессированных в СССР (Дударева уволили в результате следствия)[186].
Но как можно считать «личной тайной» банальные установочные данные о нескольких тысячах репрессированных, ничем не отличающиеся от сведений, миллионы раз использовавшихся в сотнях российских региональных Книг Памяти?
Тем не менее слушания в Архангельском суде, к большому сожалению, так и не были выиграны. Само это дело создало опаснейший для истории прецедент: с того момента архивы в аналогичных случаях будут перестраховываться и не станут выполнять свою миссию посредников между исторической наукой и государственным хранением эмпирики. Подтверждений этому более чем достаточно.
К сожалению, в России еще не выработалась практика в спорных случаях идти в суды. Такие случаи единичны, но даже поражения в судах оборачиваются изменениями в архивах к лучшему. Так, после встречи в суде Георгия Рамазашвили и ЦАМО (чем не битва Давида и Голиафа?) этому ведомственному архиву пришлось сбросить шкуру мастодонта и взять равнение на государственные. А до суда ты не мог пользоваться ноутбуком и должен был показывать уполномоченным девушкам, тетушками и бабушкам свою заветную тетрадку, чтобы они проверяли, что это ты там записал и нет ли там чего-то такого, чего тебе не то что знать, а и читать не надо. И еще много прочих вещей, которые делали работу там унизительной и малопродуктивной.
