Может быть, это наивно, но мне кажется, что многие элементарные вещи могли бы легко и цивилизованно решаться именно судами. При всем скепсисе, которого заслуживает басманное судоговорение, вертикаль российских судов восходит к Кремлю все же не повсеместно, и правовое поле местами скорее существует, чем отсутствует, то есть оно имеет форму архипелага, а не материка.
Суды не будут делать под козырек Комитету «Победа» и прочим эманациям и ипостасям коллективного ГлавПУРа. Имеет значение и статус истца: существенно, если туда будут обращаться не индивидуальные читатели архивов или историки, хотя бы и с именем, а их группы. «Идеальный», с точки зрения защиты интересов, истец – это некая условная Ассоциация читателей архивов (организация крайне целесообразная, но, увы, не существующая). В таком случае это будет игра почти на равных, а самое главное – на нейтральной территории. В противном же случае, то есть на своем поле, ГлавПУРовская линия легко побеждает. И то: если надо, ворота передвинут, и если захотят, будут одиннадцатиметровый бить с семи метров. Но, перенесись этот спор в суд, им было бы уже не так легко.
Кстати, определенные сигналы президент подает, нет-нет да уделяя время для «прикладной истории» и историографических впечатлений. Так, 17 июля 2004 года он первым из первых лиц посетил даже не исторический музей, а археологические раскопки в селе Старая Ладога Волховского района Ленинградской области – одном из исторических мест Древней Руси[187]. В начале 2004 года он пригласил к себе директоров двух московских академических исторических институтов (академиков А.О. Чубарьяна и А.Н. Сахарова) – и обсуждал с ними вопросы «совместимости» различных российских учебников истории, или, иными словами, построения «вертикали» и в историческое прошлое как преподаваемой дисциплины.
Поиск ободряющего исторического позитива также является непременной составляющей «путинской историографии». За дефицитом исторического «позитива» в текущей современности вновь востребованными становятся и занафталиненные, часто полумифические герои, вроде «28 панфиловцев» или Павки Корчагина. Не одно поколение советских людей и политиков воспитывалось на следующей фразе: «Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так, чтобы…». И вот роман Николая Островского «Как закалялась сталь» вновь вернулся в обязательную программу московских школ[188]. Творчеству заслуженно забытого «классика» предписано посвятить открытые уроки и творческий конкурс «Николай Островский – героический образ мужества и служения Отечеству». Сама же «Как закалялась сталь» переиздается массовым порядком, pendant к ней задумана новая книжная серия «Богатыри духа» о людях «корчагинской судьбы».
Надо отдать должное: президент последователен. Выстроенная им из Кремля властная вертикаль дает в политике «Единую Россию» и 86 % заединщиков и патриотов. Будучи опущенной в историю, она не может не затребовать себе «единую историю», в литературу – «единую литературу», в географию – «единую географию» и т. д. В логике такой пирамидальности несчастным 14 % с их открытостью для критического усвоения истории и освоения ее целины, конечно, не слишком уютно. Но на то она и демократия, чтобы решало большинство.
Поначалу казалось, что отдельного «медведевского» периода не прослеживается, настолько третий российский президент хорошо и полностью вписался в рамки, установленные вторым.
Потом я пересмотрел это мнение, ибо обратил внимание на попытки инструментализации исторического знания во внешнеполитической деятельности России. В конце 2000-х гг. в историографическом ландшафте России произошло знаменательное событие – возникновение (как бы снизу) негосударственной общественной организации – фонда «Историческая память» под руководством Александра Дюкова. Бросалось в глаза, насколько хорошо деятельность фонда скоординирована с усилиями МИДа.
Возникновение «Исторической памяти» – до известной степени еще и признание своего рода «банкротства» официальных военных и гражданских историков – министерских и академических, более не способных «обслужить» родное государство на требуемом в XXI веке уровне и с требуемой скоростью. «Историческую память» сразу же привлекли и к парламентским слушаниям по поводу бесславной борьбы с зарубежными фальсификаторами российской истории, и к массе других мероприятий, в том числе инициируемых и самим фондом. У фонда – внушительная издательская программа, включая издание собственного журнала, причем пропагандистское начало сочетается здесь с научным.
Ну и сама Комиссия Нарышкина-Затулина о фальсификациях – факт более чем нетривиальный по своему цинизму и глупости, но вместе с тем и по замаху. Через историю, с помощью «ручной» и «прикормленной» истории она пыталась осуществлять внешнюю политику государства (взлету и падению соответствующей Комиссии посвящена в этой книге отдельная глава).
ФацитГолоса против этого главпуровского противопоставления так и не были услышаны. Равноуважительного отношения ко всем участникам и жертвам войны – и к ветеранам-красноармейцам, и к поневоле военнопленным, и к гражданским жертвам нацистских преследований (евреям и неевреям) добиться не удалось.
Война – общенародная трагедия, и память о ней, как и храмы на Поклонной горе, нельзя позволять узурпировать.
И с этой точки зрения информационная политика нынешних властей прекрасно вписывается в российско-советские информационно-пропагандистские традиции, к которым она все более и более приближается и по внешнему антуражу. Как объяснить иначе время от времени забрасываемые в общество «шары» типа предложения вернуть Волгограду его историческое имя (но не Царицын), Лубянской площади – ее недавний исторический облик (но не фонтан для жаждущих лошадей), а праздничному оформлению улиц и площадей майской Москвы – портреты генералиссимуса (но не Суворова)?
Сохранение вчерашнего «статус-кво», «нулевое решение» сегодня – эта все та же тяга к забвению и беспамятству.
В чем, собственно, заключаются сквозные советско-российские историографические и неотделимые от них информационно-пропагандистские традиции?
Прежде всего – в фальсифицирующей установке на Войну как на Победу и только Победу. Вопрос о «Цене Победы» при этом сознательно замалчивается или обходится.
Историческая идиллия и непрерывные победы русского оружия в прошлом, историческая преемственность и, стало быть, государственная непогрешимость и настоящем и, наконец, блистательные перспективы в будущем, причем чем будущее отдаленней, тем перспективы блистательней.
Идея государственного преступления, сознание исторической вины и, особенно, потребность в историческом покаянии Российского государства в России крайне непопулярны. Признание чего-либо, бросающего тень на государственный мундир, будь то существование секретных протоколов к соглашению, заключенному родным государством с собственным врагом, или скрупулезно доказанный факт изнасилования и убийства российским офицером на допросе девушки-чеченки – даются, если их уже не удается скрыть и замолчать, с колоссальным трудом. Первая, органическая и почти рефлексивная (по Павлову) реакция – концы в воду.
Вспомните Катынь: признания выдавливались только с неимоверным напряжением, только под нажимом неотвратимой бесспорности, только в последнюю секунду и никогда не полностью, только маленькими порциями. Они и оглашались как бы через губу, без формальных, по возможности, извинений и, как правило, без учета вытекающих из них последствий. В признании и оглашении исторической вины и в произнесении вытекающих из этого извинений первые лица государства также не были замечены.
Все эти особенности вполне можно обозначить как отчетливую тягу к забвению и беспамятству, то есть как историомор.
История, этот «пороховой погреб», всегда рискует не только взорваться, но и быть поставленным под усиленную охрану, быть оцепленным или даже затопленным.
Но никому не удавалось и никому не удастся ни насильно удержать ее в архивных казематах, ни навечно выхолостить в казенных изданиях. В сущности, этот порох уже взорвался, и нет такой большой тайны, о которой не было бы известно ничего или ничего правдивого.
Правда истории не принадлежит государству и его политике.
А историомор – дело, увы, почти неизбежное, но априори временное и заведомо преходящее.
2000 || «Гитлер капут?..» (Заметки на полях книги отзывов)
Неожиданная выставка, но как нужно это напоминание не столько о войне и фашизме, сколько о фюрерах и их конце.
