Ночевать внутри домика мне не хотелось, там пахло сыростью и какой-то дрянью. Тут бы надо было закурить, но курить я бросил лет десять назад. В Америке курящему человеку плохо, не жизнь ему там. А вот теперь я жалел, что не обзавёлся трубкой, табаком и прочими табакокурительными принадлежностями.
Но сожаления не было. Главное, голова у меня не болела, да и ничего не болело — страх смерти был не в счёт.
Я отчего-то перестал бояться смерти. А пару лет назад я, видимо, из-за кризиса среднего возраста, серьёзно затосковал и начал думать, не наложить ли на себя руки. Это не было серьёзными раздумьями, но всё же, всё же… А тут я чувствовал себя прекрасно, сердце мерно билось, не болело ничего и приходили мысли о бессмертии. Это было какое-то свойство рождённого в СССР, хотя я был гражданином двух стран, это была даже не Россия, а иная страна, хоть и братская, да что там! Я уже был не на Украине, на экстерриториальной земле, временно отчуждённой от всякой власти. Мечта анархиста, я бы сказал.
Проснулся я резко, в прекрасном самочувствии.
Приведя себя в порядок, я ещё раз оглядел местность. Что-то заставило меня ещё раз заглянуть в домик — ничего внутри не изменилось, но вдруг я посмотрел вверх.
То есть не просто посмотрел вверх, но и оглянулся. Там, на потолке у входа, я увидел странное образование. Будто гигантская клякса приклеилась к бетонной поверхности, но самое в ней неприятное было то, что эта слизь жила. Она дышала, подрагивала, будто огромная мембрана метрового диаметра непонятного динамика. Я с лёгким ужасом слышал, как свистит воздух, выходящий по краям этого явно живого образования.
Хорош бы я был, если бы допустил саму мысль о ночёвке внутри! А с другой стороны, многое, чего мы боимся, просто непонятная вещь.
Но никакого желания потыкать слизистого осьминога на потолке палочкой у меня не возникло. Я на всякий случай сфотографировал его и описал в комментарии координаты и размеры.
Это у меня превратилось тут в привычку вроде бритья. Именно потому что путешественник записывает то, что видит, он живёт дольше.
Ну, если его не съедят туземцы.
Хотя и тогда он будет жить дольше — благодаря тому, что записи кому-то могут пригодиться. Я быстро собрал рюкзак, закинул его за спину и зашагал вперёд.
Утро было по-летнему ранним, всё вокруг было в сером свете, но даже на фоне этих унылых облаков выделялась гигантская, совершенно чёрная туча.
Я понял, что меня начинает тревожить. Слишком тихо стало вокруг. Не было слышно даже комаров, а комаров тут боялись многие сталкеры, и из самых вменяемых.
Но нужно всё же дойти до узкоколейки, а не гадать, что готовят мне эти небесные явления.
Я шёл долго, и кажется, однажды всё-таки свернул не на ту тропинку, но всё же вышел к железной дороге.
Никого я не встретил, только кто-то иногда дышал в кустах рядом. Или это мне чудилось?
Это дыхание, которое я про себя назвал «Ослабленным дыханием Дарта Вейдера» могло быть просто шумом у меня в ушах.
ПДА у меня в кармане вдруг пискнул и определил координаты. Затем он принял несколько сообщений, в том числе два рекламных, а потом определил ворох аномалий справа и слева от тропы.
Я принялся их обходить, начал прыгать с кочки на кочку, и к вечеру так умаялся, что постелил свой спальник просто под деревом. Дождь так и не пролился, но в воздухе было тепло и сыро.
Я опять не стал залезать в спальник, а просто завернулся в него.
Я лежал в сгущающихся сумерках и понимал, что сейчас что-то произойдёт.
Где-то в отдалении кто-то завыл.
Непонятно, кто это был — слепой пёс Зоны или что похуже. Но как он завыл, так и заткнулся. С шумом пробежал мимо, метрах в пяти, какой-то зверёк — не то крыса, не то какой-то другой грызун.
Лес жил своей отдельной, непонятной жизнью. Кладезь для биолога, которым я в общем-то не являюсь.
Тихо в лесу,Только не спит хомяк,За ночь хомяк устал и обмяк,Только не спит хомяк.
— пришёл мне в голову детский стишок. В лесу действительно что-то происходило, и вдруг на меня стал сыпаться какой-то песок. Сначала я решил, что это снег, но потом стало понятно, что это именно песок, какой-то прах.
Да-да, прах, будто наверху открыли огромный люк. Прах был не активен, ничего страшного в нём не было, но я из психотерапевтических соображений обнял автомат, как единственного друга.
Но уже наваливался сон — съедят меня, так съедят, чёрт с ними.
Я понемногу отплывал в сновидение, где был океан, и наша яхта разворачивалась у островов, а на горизонте болтался катер береговой охраны, и я помнил, что к берегу мне сейчас нельзя, к берегу пока рано, и заходить можно только в специально отведённый порт.
В кронах деревьев зашумело, и снова посыпался песок.
Я решил не подсвечивать экраном или фонариком, а изучить эти атмосферные осадки поутру. Я прополоскал горло водой из фляжки, а потом сглотнул.
Вот так, ведёшь нравственный образ жизни, не пьёшь, а во рту поутру всё равно кошки насрали, как если бы всю ночь пьянствовал.
Лес был засыпан чёрным снегом.
Я тоже описал его, потому что про чёрный снег много говорили — одна из прозаических идей была в том, что особая гравитационная обстановка держит в небе над Зоной большое количество пыли и частиц земли, что никуда не могут улететь. Именно поэтому в Зоне почти всегда дурная погода.
А иногда эта супесь просыпается на землю — чему я сейчас был свидетелем.
Но дело было в том, что природа чёрного снега была вовсе непонятна. Никакого такого грунта никто не знал, отчего и как он просыпался на землю, было непонятно. И больше всего это напоминало работу гигантского крематория на общественных началах.
…Когда я вышел к железной дороге, то поразился тому, что передо мной вырос ровно такой же домик, у стены которого я ночевал накануне. В домик я заходить не стал, тем более, что рядом с ним я увидел то, что нужно — рядом с рельсами стояла на боку ржавая дрезина. То есть, маленькая тележка с ручным двигателем.
Рядом высилась стопка пластиковых коробок неизвестного происхождения. Странные это были коробки — с тросиком, пропущенным через крышку.
Для чего они служили в прежней жизни, было непонятно, но я решил прибарахлиться.
Но вот когда я подошёл к дрезине, то чуть не расхохотался.
Оппаньки! — вот они, следы человека: к тележке была привязана растяжка с вечной гранатой системы «лимонка». Вечная она была оттого, что прошёл уже почти век, а эта граната всё служит одним людям и убивает других. Я аккуратно снял гранату с проволоки, и воткнул самодельную чеку из проволоки на место.
Теперь у меня три гранаты, но я бы не стал, пожалуй, полагаться именно на эту.
Зачем минировать дрезину, да таким кустарным способом, для меня осталось загадкой.
Чёрного снега тут навалило сантиметров пять, и местность представляла собой довольно страшное зрелище. Перед новой дорогой стоило передохнуть, и я снова разжег костер. Греясь у огня, я выпил полный котелок очень крепкого чая, затем ещё один, запивая им консервы.
Я с напряжением перевернул дрезину и поставил её на рельсы.
Прямо передо мной начинался изгиб дороги, торчали вверх, будто перья, куски оплавленного грунта.
По другую сторону дороги начиналось торфяное болото с идущей внутри какой-то бешеной жизнью. В болоте что-то хлюпало и поминутно всплывали и лопались огромные пузыри.
Смотреть туда не хотелось, но из соображений безопасности я туда всё время оглядывался.
Вдруг там произошло какое-то шевеление, и на рельсы выскочил заяц.
Это был либо тот самый заяц, которого я видел третьего дня, или же его брат. Я бы их не отличил.
Интересно, перебежит ли заяц мне дорогу, будто Пушкину, едущему в Петербург из Михайловского?
Заяц смирно сидел на рельсах, время от времени открывая свою зубастую пасть. Ещё интереснее, может ли быть скрещен местный заяц с собакой. Зубы-то у него либо акульи, либо собачьи. Никакого желания приблизиться или перебежать дорогу заяц не выказывал.
Мне это было только на руку.
Хоть я был и не суеверен, но психологический настрой одиночки — штука тёмная, зайцев туда пускать не стоит.
Сталкеры так вообще, как мне кажется, стихийные мистики. Более суеверных людей я не встречал. Даже Мушкет, признавая себя материалистом, исполнял десятки неписаных ритуалов Зоны. Я когда указал ему на это, он лишь скорчил рожу и стал отбрехиваться:
— Вовсе нет, никаких суеверий, никогда, ты чё?
И сразу же мелко, пулемётной очередью сплюнул через левое плечо.
Я понял, что без этого никак, и Мушкет не будет никогда обижать чьих-нибудь богов, наоборот — будет приносить жертвы всем, до кого он сумеет дотянуться.
Итак, дрезина была поставлена на место, механизм, сколько можно было судить по пробным качкам, работал, и я поехал.
