— Всегда восхищался твоим умением мгновенно отыгрывать очки, — сказал Иван Сергеевич. — С кем меня еще не сравнивали, так это с собакой.
— Так уж и не сравнивали, — посмеиваясь, усомнился Пермяков, — при твоей-то работе! Это же у наших горцев любимое ругательство: умри, неверная собака!
— Ну, эти не в счет, — с улыбкой, на этот раз вполне искренней и дружелюбной, ответил Буров. — Эти у меня, как правило, сами подыхали раньше, чем успевали помянуть неверного пса. Ну вот взгляни. По-моему, помещение вполне подходящее.
Они стояли на пороге небольшого банкетного зала. Помещение было прямоугольное, сильно вытянутое в длину, с двумя рядами колонн вдоль продольных стен. Стены были глухие, с вмонтированными в промежутки между колоннами фальшивыми окнами. Буров щелкнул выключателем, и за матовыми стеклами вспыхнул мягкий ровный свет. Протянувшийся почти от самой двери до дальней стены зала стол был пустым и голым, напоминая о том, что до вечернего наплыва посетителей еще далеко. Время для встречи было выбрано с умом: персонал заведения отсыпался после трудовой ночи, а утренняя обслуга уже ушла, предварительно вылизав до блеска посуду, полы и вообще все, что нуждалось в вылизывании.
— Недурно, — одобрительно повторил Пермяков. — Дверь придется перенести, чтобы был отдельный вход, а в остальном все просто превосходно. Здесь мы и будем встречаться, когда придет время. Разговаривать-то тут можно, товарищ Филер?
— Обижаешь, начальник, — сказал Иван Сергеевич. — Все десять раз проверено и перепроверено. Можешь говорить совершенно спокойно — никто, кроме меня, тебя не услышит. А мне, если честно, просто невтерпеж узнать, что это за информация, которой ты хотел со мной поделиться. Если ты получил ее от Мента, могу побиться об заклад, что она мне давно известна.
— Поспорим? — предложил Политик.
— На три щелбана, — с готовностью принял вызов Филер и протянул для пожатия руку.
* * *
Василий Иванович Саблин отзывался на не блистающую оригинальностью кличку «Чапай», сколько себя помнил, а помнил он себя давненько — без малого шестьдесят годков. Иногда его называли Чапаевым или даже товарищем Чапаевым, что не раз приводило к забавным казусам, особенно с молоденькими подчиненными, которые, наслушавшись разговоров старших коллег, случалось, так к нему и обращались: «Товарищ Чапаев, разрешите вопрос?»
В пору своего расцвета Чапай служил особистом в войсковой части, номер которой никому не интересен, незадолго до ухода на заслуженный отдых был переведен в столичный военный округ и, демобилизовавшись в чине подполковника, осел в свой московской квартире. Ни жены, ни детей Чапай не имел, пенсию получал вполне себе приличную, за большими деньгами не гнался и жил тихо и скромно, временами, когда приходила такая охота, подрабатывая ночным сторожем то на какой-нибудь стройке, то на расположенной недалеко от дома платной автомобильной стоянке.
Когда позволяла погода, Чапай проводил львиную долю своего свободного времени во дворе, где в компании других пенсионеров и прочей праздношатающейся публики мужского пола развлекался настольными играми — шашками, шахматами, а чаще всего демократичным домино. Забивая козла, Василий Иванович попутно мотал на ус разговоры партнеров по игре — не затем, чтобы кому-то их пересказать, а просто по старой армейской привычке. Ему нравилось знать, чем дышат окружающие, и за годы, проведенные на пенсии, он досконально изучил подноготную всех, от мала до велика, жильцов своего пятиэтажного дома.
Лет пять назад у него появился еще один побочный заработок. О заработке этом не подозревали ни его партнеры по домино и шашкам, ни даже участковый Сидоркин, который частенько консультировался с всезнающим Чапаем по различным вопросам — кто, с кем, сколько приняли, в котором часу разошлись, и не было ли после этого во дворе какого-нибудь подозрительного шума.
Тогда, почти ровно пять лет назад, по дороге из магазина с Василием Ивановичем заговорил какой-то представительный гражданин приблизительно одного с ним возраста — вежливо обратился по имени-отчеству, назвался сам и спросил, не хочет ли Чапай немного поработать по основной специальности. Стелил он мягко, но Чапай не зря оттрубил в особом отделе полных двадцать лет, и предъявить документики вежливому гражданину все же пришлось. Сделал он это с готовностью, охотно согласившись, что порядок должен соблюдаться во всем. Показанное им Василию Ивановичу удостоверение было выдано на имя генерала ФСБ Потапчука. Звали генерала Федором Филипповичем; именно так он и представился, и такая генеральская откровенность в сочетании с его информированностью о профессии и месте службы собеседника, а также тем обстоятельством, что удостоверение у него было самое настоящее и даже не просроченное, сразу расположила к нему недоверчивого Чапая.
Так Чапай вернулся в органы — с пакетом, где лежали две бутылки кефира и нарезной батон, в одной руке, и тросточкой, которой обзавелся на случай внезапного обострения артрита, в другой. Ни формы, ни служебных документов, ни, тем паче, оружия вежливый Федор Филиппович ему не выдал. Каких-то особенных полномочий Василий Иванович тоже не получил, да он во всем этом и не нуждался. На пенсии оказалось до чертиков скучно, и было приятно сознавать, что о нем не забыли, вспомнили и сочли возможным доверить какое-никакое дело — причем, судя по тому, что вербовать его явился не зеленый лейтенантишка, а целый генерал, дело весьма ответственное, невзирая на кажущуюся его простоту.
Впрочем, по поводу простоты отставной особист нисколечко не заблуждался. Автомат Калашникова образца тысяча девятьсот сорок седьмого года тоже устроен сравнительно просто, а с того самого года и по сегодняшний день был и остается самым продаваемым и распространенным в мире оружием. Что уж говорить о работе компетентных органов! В этой работе никакой простоты, кроме кажущейся, не бывает — это Василий Иванович усвоил, как таблицу умножения.
Работа его заключалась в следующем. Время от времени ему на мобильный поступал звонок. Звонили всякий раз с нового номера, и главной обязанностью Василия Ивановича было этот звоночек не пропустить. Голос в трубке тоже менялся от раза к разу — иногда он был женский, иногда мужской. Со временем Чапай преисполнился уверенности, что звонит ему один и тот же человек, голос которого изменяется с помощью одного из новомодных электронных устройств, в которых отставший от движущегося семимильными шагами прогресса Василий Иванович абсолютно не разбирался, да и о самом их существовании знал только из детективных сериалов.
Звонивший просил пригласить к телефону какого-нибудь Ивана Ивановича или Самуила Яковлевича, а затем, обнаружив, что ошибся номером, извинялся и клал трубку. Иногда извинений не было; время от времени у Василия Ивановича спрашивали, когда же явится вызванный три дня назад водопроводчик, или просили прислать на дом такси. Все эти якобы ошибочные звонки всегда означали одно и то же, а именно, что надо одеваться, брать в руку тросточку и отправляться на бульвар.
Там, на бульваре, где распивающая пиво и слабоалкогольные энергетические напитки молодежь мирно соседствовала с вездесущими доминошниками и шахматистами пенсионного возраста, его уже дожидался Федор Филиппович. Не здороваясь и вообще не подавая вида, что знаком с ним, Чапай присаживался на его скамейку, доставал из полиэтиленового пакета большой почтовый конверт со специально припасенными хлебными крошками и принимался кормить голубей, которых, откровенно говоря, горячо и искренне недолюбливал. Рядом с Федором Филипповичем на скамейке всегда лежал точно такой же желтый конверт; разбросав крошки, Чапай клал свой конверт подле генеральского, любовался голубями еще минуту или две, а затем прятал в полиэтиленовый пакет конверт Федора Филипповича, вставал, и, не прощаясь, уходил. Рядом с генералом на садовой скамье оставался лежать пустой конверт из-под хлебных крошек, о дальнейшей судьбе которого Василий Иванович мог только гадать.
Придя домой, он вынимал из большого желтого конверта другой, поменьше, и откладывал его в сторонку. Достав из секретера презентованную генералом шариковую ручку, включал вмонтированный в ее нерабочий конец ультрафиолетовый светодиод и направлял фиолетовый лучик на пустой конверт. В ультрафиолетовом свете на лицевой стороне конверта становилась видна надпись: адрес, по которому надлежало доставить меньший конверт, и имя человека, которому будут «по ошибке» звонить в следующий раз.
В ожидании этого следующего раза Чапай убирал пустой конверт в ящик кухонного стола, чтобы, когда придет время, накрошить туда хлеба, а второй, ради которого и производились все эти конспиративные манипуляции, клал во внутренний карман спортивной курточки, застегивал карман на пуговку и отправлялся по указанному адресу.
