Я иду быстро, чуть ли не бегу в сторону Инари. Слепни, точно облако, окружают меня, и я тщетно пытаюсь отогнать их березовой веткой. Олень, заметив меня, широко раскрывает рот и кидается прочь, издавая хриплые звуки.
В животе тяжесть от съеденной морошки. От голода и жажды не осталось и следа. Я испытываю только смутную тревогу.
Микко, Микко, куда же ты теперь подался?
В один из ясных дней середины августа я сижу на вершине Моргам, одной из самых высоких гор финской Лапландии. Передо мной открывается великолепный вид — к югу до самого Рованиеми — бескрайние лесистые просторы, к востоку, близ русской границы, округлые и голые кряжи Саарисселькя. На севере, словно гигантское серебряное украшение, сверкает Инари, а к западу, по ту сторону огромных оленьих пастбищ равнины Финмарксвидда, встают прибрежные норвежские горы, и строгая цепочка ледово-синих вершин едва-едва заметна в тонкой солнечной дымке горизонта. Волнистые леса на равнинах. Голые, обнаженные горы. Лапландская грусть и тоска. И вместе с тем эта красота оставляет неизгладимый след в душе, вызывая благодарность и смирение.
Я долго любуюсь этим пленительным пейзажем с голой вершины Моргам и, лишь когда день начинает клониться к вечеру, быстро спускаюсь по круче в долину реки Лемменйоки. Чуть выше лодочной стоянки, дальше которой вверх по реке подняться уже невозможно, я перехожу вброд на другой берег реки. Уровень воды сейчас невысок, и мне хорошо видна форель, которая носится между камнями.
Холодная вода обжигает кожу, а острые мелкие камешки так и впиваются в подошвы.
Перейдя на другую сторону, я натягиваю сапоги и, пройдя несколько шагов, натыкаюсь на Альфреда и Эйно. Они сидят у догоревшего костра и над чем-то смеются. Оба видели, как я спускался с горы, и сидели совсем тихо. Если бы я их не заметил, они, конечно, меня бы окликнули.
Встреча обещает быть приятной. Мы не виделись с тех самых пор, когда, поджидая у Патсойоки медведя, неожиданно встретили Микко. Сейчас оба снова охотятся на медведя. Эйно достал свой маузер — возможно, просто затем, чтобы усесться поудобнее,, а может быть, и на случай, если вдруг покажется медведь. О планах своих они говорить не любят.
Альфред подбрасывает веток в догоревший костер и наливает воды в кофейник. Мы заводим разговор о медведях, и Эйно рассказывает, что после нашей встречи он несколько раз видел косолапого, однажды совсем близко.
— Одного выстрела было достаточно. Пуля попала в глаз и вышла через затылок. Шкуру я натянул дома на стене, скоро, видно, подсохнет.
Эйно обнажает зубы и радостно смеется. Своим выстрелом он очень доволен, это была опасная игра со смертью. Эйно стрелял без упора, но ведь он недаром лучший стрелок из пистолета во всей Лапландии. Он никогда не употребляет кобуру маузера для упора, как это делают здесь другие охотники, а всегда стреляет с руки и точно попадает в цель.
Когда мы всласть наговорились о медведях, я решил спросить, не слыхали ли они про Микко. Эйно удивленно смотрит на меня и спрашивает:
— Ты что, и в самом деле ничего не знаешь?
Я отрицательно качаю головой, а он кидает на Альфреда быстрый взгляд. Глаза у того загораются, и он не спеша говорит:
— Так вот, послушай. Микко нашел свой корунд!
Оба разражаются таким неудержимым хохотом, что в конце концов оказываются в вереске. Они лежат на спине, рычат и гримасничают, держась за животы. Наконец немного успокаиваются, но от смеха у них по щекам все еще катятся слезы.
— Понимаешь, — разъясняет мне Альфред между приступами смеха и икоты. — Микко долго носил в кармане камень. Размером такой же, как корунд, который он когда-то «нашел». В конце концов Микко внушил себе, что этот камень и есть та самая пропавшая Звезда. Он так боялся потерять его снова, что всегда ходил, засунув руку в карман.
Альфреда и Эйно опять охватывает гомерический хохот.
— Если верить его рассказу, то он нашел Звезду на Екелепяя, — продолжает Альфред.
— Можешь себе представить! Никто ведь никогда не находил на той горе корунды. И Микко прямиком через лес бросился вниз в Ваотсо. Хотел дойти до Хельсинки, чтобы продать там камень, так он сам всем говорил. Ну и ну!
Эйно отпивает глоток кофе, жидкость попадает в дыхательное горло, вызывая приступ кашля. Альфред вытирает слезы ладонью и продолжает свой рассказ:
— Но далеко, конечно, он уйти не мог. Где-то у Рованиеми его задержала полиция и отправила в дом умалишенных. Микко, говорят, считает, что живет в гостинице, а доктор — это геолог, который исследует камень, потом отшлифует его и продаст ювелиру. Камень он по-прежнему держит в кармане, а ночью берет к себе в кровать.
Они смеются, словно Альфред рассказал один из своих самых веселых анекдотов.
Я спрашиваю, где находится больница и как она называется, но этого они не знают. Зато Эйно вспоминает коё-какие детали из жизни Микко в больнице.
— Он страшно боится за камень, который носит в кармане. Ты ведь знаешь, кого держат в сумасшедшем доме, — каждый там свихнувшийся на свой манер. Они весь день скандалят и мучают друг друга. Живут они так же, как и мы, но совладать со своими страстями никак не могут.
В один прекрасный день этим слабоумным пришла в голову идея отнять у Микко его Звезду, чтобы хоть посмотреть на нее, подержать в руках. Окружив его плотным кольцом, пять самых отчаянных пошли в атаку.
А Микко только кажется тщедушным, он очень сильный и проворный. Мигом переложив камень в правую руку, он стал раздавать зуботычины. Нападавшие полетели кувырком, как захмелевшие сороки, а кое-кто из них был так нокаутирован, что лишь через несколько часов пришел в себя. Не один зуб и не один клок волос остались лежать на поле боя. Микко вышел из него без единой царапины, и камень теперь остался у него навсегда, никто, конечно, не решится снова на него напасть. Эта история попала в газету.
Эйно хохочет, прихлебывая остывший кофе. Альфред молчит и задумчиво смотрит в тлеющие угли. Лицо у него серьезное. Наконец он произносит медленно и неуверенно:
— А ведь в Микко, собственно, ничего такого странного и нет...
Эйно бросает на товарища удивленный взгляд, ухмылка так и застывает на его лице. Затем, швырнув палку, на которой висел кофейник, в затухающие угли, бормочет:
— Что за чертовщина! Ничего нет странного в этом придурке Микко, который всю жизнь гоняется за воображаемой Звездой!
Альфред даже не поднимает глаз, но лицо его сурово и задумчиво, он медленно поглаживает себя по подбородку.
Тишина становится гнетущей. Эйно тяжело дышит, он пытается что-то сказать.
Наконец, взглянув сначала на Эйно, потом на меня, Альфред произносит:
— Ты и я, Эйно, мы оба охотники. Мы стреляем в медведя, когда беззащитный зверь вылезает из берлоги, убиваем медведицу, когда та пытается защитить своих детенышей. Ты, швед, гоняешь по лапландским лесам, своим фотоаппаратом ты до смерти пугаешь медведей и волков. Почему же Микко не может иметь свою Звезду Лапландии, искать ее, мечтать о ней? Быть может, среди всех нас он самый безобидный чудак. Вреда-то он никому не причиняет.
У костра снова воцарилась тишина. Эйно бросает на меня испуганный взгляд. Затем смотрит на часы.
— Ну, нам пора, — говорит он.
Мы поднимаемся. Эйно споласкивает кофейник, Альфред собирает рюкзак. Похоже, он уже забыл о Микко.
Мы сердечно прощаемся. Альфред и Эйно скрываются в лесу, направляясь к болотам у Наукуссуо. Сам я иду к лодочной стоянке у Культы, чтобы подождать там почтальона и вместе с ним спуститься вниз по реке в сторону озера Инари.
До конца лета я не встретил больше никого, кто мог бы рассказать мне что-нибудь новое про Микко. Стоит кому-нибудь исчезнуть из этих мест, и никто им уже больше не интересуется. В глубине души я надеялся, что там, в психиатрической больнице, Микко наконец успокоится. Ведь он нашел свою Звезду Лапландии, и незыблемая вера в то, что он в любой момент — сегодня, завтра, может быть, через неделю — сумеет продать этот камень за баснословную сумму, одна эта мысль должна наполнять его радостью и счастьем. Теперь его, наверно, больше не мучает и то, что он, возможно, украл эту Звезду у другого.
Но как он чувствует себя в больнице, лишенный уединения, без ароматов леса и пустынных равнин, не слыша крика журавлей, тявканья лисицы и легких всплесков гуляющей по вечерам форели?
Прошла зима. С наступлением тепла, когда я снова собирался в Лапландию, мне попалась газетная заметка. В ней говорилось о корунде, на редкость большой и красивой Звезде Лапландии, которую через посредника продали в Германии крупнейшему в мире торговцу драгоценными камнями. Цена не называлась, но отмечалось, что более высокой цены за европейский корунд никогда еще не давали. Строились догадки, что камень был найден где-нибудь на финских приисках, вероятно, в районе Лемменйоки, ибо только там еще встречаются подобные корунды.
