Ресторан с неярко горевшим дровяным камином, наполнявшим помещение приятным ароматом дымка, имел по-домашнему привлекательный вид. И еда была отменной, как и обещала Джемма. Они съели горшочек папарделле с соусом из белых грибов, затем жареное ассорти из кролика, ягненка и курицы с приготовленными на пару пряными овощами. Вино оказалось вполне сносным, и миндальный пирог неплохим, и только кофе чуточку разочаровал, но в конце хорошего обеда кто обращает внимание на такие мелочи?
За сигаретами и неотвратимой рюмкой местного ликера «Амаро», чье свойство способствовать пищеварению хозяин ресторана долго расхваливал, Джемма достала распечатку увеличенных цифровых снимков, полученных от Джильберто Ньедду.
– Он что-нибудь приписал? – спросил Дзен, бегло просмотрев фотографии.
– Там была лишь короткая записка, я не подумала, что ее тоже нужно распечатать. Он только просил тебе передать, что метка на руке – та же самая.
Дзен понимающе кивнул. На снимках была показана татуировка в разных ракурсах и разных цветовых гаммах, а также ее оригинальное изображение на охряном фоне усохшей руки. Татуировка представляла собой голову молодой женщины, заключенную в жирную прямоугольную рамку. Спутанные волосы, незрячие глаза, непроницаемое выражение лица.
Дзен передал листки Джемме.
– Как ты думаешь, что это?
– Медуза, – не задумываясь, ответила она.
– Медуза?
– Ну да, одна из Горгон. Медуза – самая известная из них благодаря легенде о Персее. Всякого, кто осмеливался взглянуть на нее, она превращала в камень. Персей не стал на нее смотреть, а, глядя на ее отражение в своем медном щите, отрубил ей голову. Это один из известных греческих мифов. Я где-то читала, что это классический символ мужского страха перед женской чувственностью.
– Но я-то не боюсь твоей чувственности, правда?
Джемма улыбнулась и поцеловала его.
– Ничуть. Более того, тебе она, судя по всему, нравится.
Дзен забрал у нее бумаги, сложил их и засунул во внутренний карман.
– Спасибо за обед, – сказала Джемма, когда они ехали обратно по лесной долине.
– Настоящий подарок я тебе преподнесу, когда вернусь.
– Мне ничего не нужно, Аурелио, я же говорила.
– Ладно, но неужели тебе ничего не хочется?
– Мне хочется быть счастливой.
На вокзале Лукки Джемма проводила Дзена в кассовый зал, где он громким голосом попросил билет до Флоренции, несколько раз повторив название пункта назначения, будто кассир был глух или туп, или то и другое вместе.
– А вон наш газовщик, – заметила Джемма, когда старательно проведенная операция по покупке билета была завершена.
– Что? – переспросил Дзен, засовывая в карман билет и сдачу.
– Один из тех рабочих, которые приходили чинить газовые трубы. Там, в углу.
Дзен незаметно бросил взгляд в указанном направлении. Мужчина являл собой чуть более благообразную версию пьяницы, которого он видел утром на скамейке на виа дель Фоссо.
– Так-так. Мир тесен.
Джемма одарила его одной из своих очаровательно-снисходительных улыбок.
– Город тесен, хотел ты сказать. – И поцеловала его в щеку.
Дзен сел на прибывший с побережья поезд, хотя и не собирался ехать во Флоренцию. В составах межрегионального сообщения курить запрещалось, поэтому не было ничего удивительного в том, что во время остановки в Пистоле он вышел в тамбур, чтобы подымить, стоя перед открытой автоматической дверью. Сумку он захватил с собой из соображений безопасности. Но когда раздалось предупреждение, что дверь сейчас закроется, Дзен, дождавшись последней секунды, выпрыгнул на платформу через уже сужавшийся проем.
Как только поезд отошел, он купил другой билет, на сей раз до Песаро через Болонью, и пошел в кафе, располагавшееся напротив вокзала, ждать последнего в тот день поезда, следовавшего на север по ветке, которая одной из первых была проложена через Апеннины и теперь уже крайне редко использовалась для перевозки пассажиров.
XI
Стоявшие в дальнем конце пещерообразного помещения напольные часы с гирями и маятником, в футляре, формой напоминавшем гроб, показывали семнадцать минут одиннадцатого. Таксист ясно дал понять, что будет ждать звонка лишь до одиннадцати.
Свет снаружи не проникал сквозь маленькие окошки, а внутри горели лишь слабые лампочки, желтые, как газеты полувековой давности. В комнате было так холодно, что изо рта у обоих мужчин вырывались струйки пара. Пробиравший до костей северо-восточный ветер то и дело налетал на дом, хлестал и ранил его, издавая потусторонние стоны и завывания, сопровождаемые размеренным трамбующим звуком часов, наводившим на мысль об охраннике, вышагивающем взад-вперед перед камерой смертника. Сцепив руки, Дзен перегнулся через пустой трапезный стол.
– Повторяю, сеньор Ферреро, единственный реальный для вас шанс узнать, что случилось с вашим отцом, – это я.
– С каким отцом?
При иных обстоятельствах Дзен мог бы заподозрить, что над ним хотели подшутить, но к тому моменту у него уже не осталось никаких сомнений в том, что его собеседник начисто лишен чувства юмора.
– С тем, чью фамилию вы носите и выдачи останков которого добиваетесь. В пределах своих возможностей я готов способствовать вам в этом, но взамен прошу вашего полного содействия.
Нальдо Ферреро посмотрел на Дзена с нескрываемой ненавистью.
– А вам какое до всего этого дело?
Дзен не ответил. Устав за последний час от безостановочного потока речей о пороках глобализма, зарождении движения «Медленное питание» и необходимости новой сельской экономики, основанной на систематизированной поддержке фермерских хозяйств, он был совершенно уверен, что долгого молчания Нальдо не выдержит.
– Я не нуждаюсь в помощи полиции, – выпалил Ферреро. – Моя жалоба составлена юридически грамотно, и законность моих притязаний может быть доказана анализом ДНК. И вообще, с каких это пор вы, полицейские, стали такими заботливыми?
Дзен иронически улыбнулся, что было ошибкой.
– Таково следствие административной реформы новой власти. Нам приказано служить обществу.
Лицо собеседника еще больше напряглось и помрачнело.
– Ах, вот как! Вы позволяете себе шутить? Так знайте же, что я предпочитаю неприкрытое обличье старой власти этой новой маске, доктор Дзен.
– Я тоже, но по какой-то причине с нами забыли посоветоваться. Короче, вы будете играть в карты или валять дурака?
– Не понял?
– Венецианский анекдот. Бог играет в скопу со святым Петром. Проигрывает. Тогда он быстренько совершает чудо и меняет карты так, что у Петра они оказываются слабее. Мой вопрос – это реплика апостола.
Ферреро тупо уставился на него. На шутки бедняга умел реагировать не лучше, чем на молчание. Единственным для него способом противостояния миру была безудержная говорливость без тени юмора.
– Я уже рассказал вам все, что знаю, – вяло произнес он.
– Хорошо, давайте попробуем отделить зерна от плевел и подытожим то, что вы мне рассказали, опуская все, что относится к сельскому хозяйству, пищевым продуктам и росткам движения, призванного вернуть общину на стезю коммунизма. – Дзен заглянул в блокнот, лежавший на столе между ними. – Из телевизионных новостей вы узнали о неопознанном теле, найденном в системе заброшенных военных туннелей. Ваша мать, Клаудиа Комаи, проживающая в Вероне, сообщила вам после смерти своего мужа Гаэтано, что вашим биологическим отцом является некто Леонардо Ферреро, погибший еще до вашего рождения в авиакатастрофе над Адриатическим морем. Теперь она звонит вам и говорит, что тело, обнаруженное в Доломитовых горах, принадлежит ему, и побуждает вас подать официальный запрос о выдаче вам этого тела.
– Да, таковы факты.
– Очень хорошо, но давайте попробуем на эти голые факты нарастить немного мяса. Хочу еще раз напомнить, что вы не находитесь под присягой и не должны подписывать никаких протоколов. Разумеется, дело обернется совсем по-другому, если я заподозрю, что вы, кого-то покрывая, пытаетесь что-то утаить.
Особенно резкий порыв ветра рубанул по дому словно топором. Под этим ударом, казалось, задрожал даже неподвижный, спертый воздух внутри помещения.
– Мне нечего скрывать! – воинственно заявил Нальдо Ферреро.
– Возможно. Но вашей матери – несомненно, есть.
– Не вмешивайте сюда мою мать!
– Боюсь, это невозможно, учитывая, что именно она рассказала вам правду. Вы ей поверили?
– Зачем ей придумывать подобную историю?
– Ну, можно предположить целый ряд причин. Допустим, у нее был роман с этим Ферреро, она его искренне любила, он ее бросил, а потом погиб. Она могла убедить себя, что вы – его сын, чтобы у нее хоть что-то от него осталось.
– Моя мать не сумасшедшая!
– Ладно. Тогда давайте предположим, что ее версия верна. Мы знаем, что Леонардо Ферреро погиб в авиакатастрофе. Не безумие ли с ее стороны в таком случае спустя столько лет велеть вам претендовать на выдачу неопознанного тела, обнаруженного глубоко под землей, на том основании, что тело это якобы принадлежит Ферреро?
