– Ну... Чего ты? – прошептал Николай Макарыч старухе на ухо.
Но старуха не слушала.
– Батюшки!.. Помоги-и-ите! – кричала она. – Что ж это деется... Господи!.. Я уж восьмой десяток живу, а он лезет... Кобель облезлый…
Пассажиры зашевелились. Николай Макарыча оттеснили от старухи. Кто-то больно ударил его по лицу. Одновременно принялись утешать старуху, освободив ей место. Она всхлипывала и причитала:
– Восьмо-о-ой деся-а-аток...
Николай Макарыч разозлился. Он забыл уж, чего хотел от этой воющей старухи и не понимал, за что ударили его.
– Штаб дивизии огненных пулемётов!!! – закричал он.
Все повернулись к нему и замерли. Наступило молчание. Николай Макарыч обвёл пассажиров взглядом и, потрясая кулаками в воздухе, прокричал:
– Это львы Господни! Львы Господни!..
Его вытолкнули из автобуса и повалили на землю. Потом опять втолкнули в машину и долго куда-то везли. А он плакал и шептал:
– Как львы Господни...
В истории болезни Николай Макарыча Пыткина среди прочего записано:
«...Больной подолгу стоит в одной позе со склонённой головой. Часто неадекватно смеётся, делает неопределённые жесты руками. На момент помещения в клинику был возбуждён, выкрикивал набор фраз, не связанных между собой по смыслу. Ноздри больного были замазаны мылом «от воздействия ядовитых газов». Слизистая носа воспалена. Состояние больного время от времени меняется: заторможенность переходит в возбуждение, во время которого больной дурашлив. При появлении в палате медперсонала, садится на пол, машет руками и утверждает, будто он «домашняя курица...»
Анамнез
В воскресенье Наденька Егорова подалась на каток. Но поскольку кататься она не умела, то остаток дня ей пришлось провести в травматологическом отделении ближайшей поликлиники, подозревая у себя перелом правого запястья…
В травматологии тоскливо. На хромых стульях, прибитых спинками к длинной деревянной рейке, сидят больные. Сидят молча, не без любопытства наблюдают за тараканами, украдкой пробегающими вдоль плинтуса. Больных человек пять. Ближе всех к приёмной сидит очень пьяный джентльмен, явившийся за помощью в сопровождении матери. Глаза у джентльмена мутны и, похоже, не могут сфокусироваться ни на одном из предметов. Сам он, судя по всему, не вполне понимает, где находится, и оттого то и дело обращается к матери со странными вопросами:
- Мишка ушёл, что ли?
Мать этого джентльмена поминутно ворчит и отирает какой-то тряпицей окровавленный лик своего дитяти. Дитя же отмахивается и вновь интересуется судьбой Мишки:
- Да где Мишка?.. Ушёл?.. Пить дай!..
Мать вздыхает:
- Смотри, выродок… Дождёсся когда-нибудь… Сёдня вон нос своротили, а завтра, глядишь, и башку проломят… Алкаш чёртов!..
«Алкаш» внезапно поворачивается к матери и, пытаясь остановить взгляд на её лице, ласково вопрошает:
- Что вы врёте, мама?..
В это время из приёмной раздаются раздирающие душу крики. Очередь вздрагивает, и все головы, как по команде, поворачиваются в одну сторону, точно надеясь увидеть, что происходит там, за дверью, и кто же так зычно кричит. Голос молодой, женский. Одновременно слышны ещё два голоса. Один мужской, другой докторский.
Мужской уговаривает:
- Ну, потерпи, Машенька… Надо же снять ботинок… В ботинке нельзя…
- А-а-а! – страшно, по-звериному орёт Машенька.
Докторский голос не расположен к нежности:
- Да хватит ор-рать!.. Терпи, надо ботинок снять… Устроила истерику, горнолыжница хренова… Глаза б мои на вас не глядели…
- Бо-ольна-а! – ревёт Машенька.
- Больно, больно… Любишь кататься… Да замолчишь ты?!.. Терпи, говорю…
Из-за двери слышится возня, Машенькин рёв и мужской голос:
- Ну, Машенька!.. Потерпи… Ну, немножко осталось… Ну, ну…
Наконец Машенька испускает последний истошный вопль и умолкает.
- Родила, наверное! – острит прыщавый парень с перевязанным пальцем. Острит и сам смеётся.
Меж тем, дверь приёмной распахивается, и в коридор вывозят Машеньку. Машенькой оказывается девочка лет четырнадцати. Мужской голос принадлежит её папе, высокому, холёному мужчине в дорогой спортивной амуниции. В руке он держит Машенькин ботинок.
Горнолыжники почему-то очень раздражают доктора, мужеподобную молодую женщину. Она отвозит Машеньку в соседний кабинет на рентген и, воротившись, обращается к очереди:
- Видали?.. Горнолыжница хренова!.. Не успела на лыжи встать – нога сломана… Истеричка…
Очередь кивает головами:
- Да-а-а! Их теперь много развелось… Горнолыжников-то…
- Ну? Кто тут следующий?..
Следующим оказывается пьяный джентльмен с окровавленным ликом. Он плохо понимает, что происходит вокруг и оттого на призыв доктора не отвечает, а сидит так, будто зашёл скоротать время, и ничего ему ни от кого не нужно. Его мать, пылая гипертоническим румянцем, начинает объяснять доктору, что же случилось с её незадачливым сыном. Доктор молча выслушивает старушку, изредка кивает, давая тем самым понять, что улавливает суть дела, затем брезгливо, двумя пальцами берёт пьяного за рукав:
- Давай, заходи… Чо расселся?..
- Слышишь, чего тебе врач говорит?.. А ну, вставай…
Мать с доктором совместными усилиями запихивают пьяного в приёмную. Он мычит и отмахивается от них, как от надоевшей мошкары. А обе женщины, увлёкшись, ругают его, на чём свет стоит, выбирая при этом самые отвратительные, самые богомерзкие выражения.
- Считайте его коммунистом! – острит прыщавый вьюнош с пальцем. И снова смеётся в одиночестве…
Наконец подходит очередь Наденьки. Доктор долго осматривает руку. Щупает, нажимает, дёргает. И отправляет «на рентген».
Рентгенолог молода и жеманна, говорит с ленцой, не глядя на собеседника. Она устала и оттого сердита на весь белый свет. Люди и темнота раздражают её.
Она подводит Наденьку к огромному аппарату, сконструированному, судя по размерам и стонам, которые он издаёт при малейшем к нему прикосновении, еще Поповым.
- Сюда руку…
Поверхность, на которой больные призваны расплющивать повреждённые конечности, подставляя их икс-лучам, располагается на уровне колен взрослого человека. Поэтому, укладывая руку под рентгеновскую трубку, Наденьке приходится сгибаться в три погибели.
- Может, мне присесть?..
- Не старуха, не развалишься…
Наденька вздыхает и покорно скрючивается.
Предположительный вектор рентгеновских лучей намечен верёвочкой, сученной из подручных средств – из бинта. Каким-то образом верхний конец верёвочки крепится к рентгеновской трубке. На нижнем конце завязан узел величиной с орех, который, благодаря своей тяжести, не позволяет верёвочке раскачиваться, и таким образом служит системой наведения…
- В коридоре подожди… Будет готово – тебя позовут…
Наденька снова присоединяется к наблюдающей за тараканами очереди.
Шум, внезапно возникший и нарастающий, привлекает всеобщее внимание. Все головы поворачиваются в одну сторону, все взгляды устремляются в одном направлении. Входная дверь с треском разверзается, и на пороге отделения появляется необычная пара. На первый взгляд может показаться, что двое друзей, принявших лишнего, совершают прогулку. Но едва ли эти двое могут быть друзьями. Один из них одет в серую форму. На рукаве у него яркие нашивки, выдающие его принадлежность к некой организации. Человек, которого он заволакивает за собой, физиономию имеет распухшую, одежду оборванную, дух смердящий. Оба они пьяны. Внезапно человек в серой форме, схватив своего приятеля за шиворот, бьёт его, приятельской личиной об стену. Затем разжимает руку, и приятель в одно мгновение оседает и расплывается по полу. Возле него немедленно образуется кровавое озеро.
Доктор, очевидно заслышав шум, выходит из своего кабинета и, остолбенев, наблюдает за сценой избиения. Придя в себя, она обращается к человеку в серой форме:
- Э, козёл! Ты что делаешь?
Серая форма, направившийся было к выходу, возвращается и докладывает:
- Это я доставил… Вы того… заберите… помощь нужна…
У доктора от такой наглости глаза округляются до невероятных размеров.
- Да ты что, охренел? Я что, не видела, как ты его, семь-восемь, об стену того…
- Вы это… госпитализируйте…
- Я тя щас госпитализирую, семь-восемь… Козёл вонючий… Я щас милицию сюда вызову… Они тя жива госпитализируют…
Серая форма, оскорблённый таким неучтивым обращением, пробует возмущаться:
- Ты чо, дура, орёшь, восемь-девять… Я теэ щас поору… Я теэ щас так, восемь-девять, того, ты у меня рядом с этим ляжешь…
- Что ты сказа-а-ал?!.
Разговор принимает забавный оборот. Очередь, потупив глаза, делает вид, что не слышит этой милой беседы. В воздухе на парах хлора и спирта повисает неловкость. Ни в чём не виноватые больные чего-то стыдятся и избегают смотреть друг на друга.
