Трудно объяснить, зачем я сжег письмо. Возможно, хотел доказать себе, что мне нечего бояться. Или стресс последнего времени был так велик, что я просто не мог больше ни о чем думать.
Моя мать стала вести себя гораздо лучшее. Она прекратила бродить мимо двери моей спальни, сама поменяла батарейки в слуховом аппарате и даже была для меня приятной компанией.
Мы рассказывали друг другу истории о моем отце.
Он был странным человеком. Увлекался крикетом, что весьма необычно для испанца. Не желал подключаться к спутниковому каналу, поэтому проводил дни, читая в телевизоре телетекст со спортивными результатами. Большие, приземистые буквы медленно менялись на экране, подчиняясь определенному ритму, и при этом никому не позволялось разговаривать, хотя мы не понимали почему.
– Иногда он бывал остроумным, – рассказывала Джанси. – Помню, в тот день, когда мы купили телевизор, он встал перед ним и заявил: «Знаешь, если закрыть глаза, это не хуже, чем радиоприемник»…
Мы были вынуждены несколько месяцев ждать решения властей, и у нас появилась возможность получше узнать друг друга.
Я старался понять, чем мать так меня раздражает. Это имело отношение к моему детству, но после стольких лет я не мог вспомнить ничего конкретного. Я чувствовал, что она не обращала на меня внимания? Дело было в том, что мои родители слишком много ссорились? Я не имел понятия.
Работа, как и раньше, представляла собой смесь причудливых событий и банальной рутины. Люди переживали смерть Олаи, но я был посторонним, и никто особенно не обсуждал это со мной.
Мне поручили разобрать вещи в ее столе. Это было странное и угнетающее мероприятие. У меня был мешок для мусора и коробка для вещей, которые следовало передать ее семье.
Ей явно нравились ручки. Там скопилось не менее восьмидесяти ручек разных форм и размеров. Валялись ненужные ключи от давно забытых замков. Женские журналы месячной давности. Один был открыт на тесте, в котором отвечаешь на разные вопросы, а в конце получаешь оценку своей личности. Один из вопросов звучал так: «Когда вы занимаетесь любовью, сколько оргазмов у вас обычно бывает?» Олая отметила строчку: «От трех до пяти». «Вы когда-нибудь занимались анальным сексом?» Она выбрала ответ: «Мой парень все время меня уговаривает, но мне приходится ему отказывать».
Следовало ли мне выбросить журнал в мусор или положить в коробку? Это было личное, след, который остался после нее. Но в то же время это была ерунда, и ее семье необязательно читать такое.
Я нашел подарок, завернутый в зеленую бумагу и перевязанный фиолетовой лентой. Коробочка примерно четыре на четыре дюйма. Не было никакой этикетки, так что это мог оказаться как подарок, полученный Олаей, так и вещь, которую она сама собиралась кому-то вручить. Я потряс коробочку. Не знаю, что я надеялся услышать. Я положил ее в коробку для семьи.
Еще я обнаружил два словаря: испано-баскский и англо-испанский. Мне стало любопытно, в каком языке она не чувствовала себя уверенно. На ее компьютере не было программы, проверяющей правописание, поэтому наличие словарей могло объясняться и этим. Или она упорно старалась достичь совершенства в языках? Всегда казалось, что она говорит легко и без усилий, но тем не менее некоторые страницы словарей были сильно истрепаны.
Больше ничего интересного не было, и ее стол быстро опустел. Я отнес коробку к двери, но, когда начал работать за своим столом, обнаружил, что она находится в поле моего зрения, и передвинул вещи за ее стул.
Коренастый, маленький Хуан Крусие должен был заменить Олаю на месяц или два. Это выражалось в том, что почти каждое утро он приходил и занимал ее стол. Он появился у нас на второе утро после ее смерти.
Я по-прежнему сражался с компьютерной программой, загружая параметры помещений на наш сайт, но теперь не было Олаи, чтобы прийти мне на помощь в трудную минуту.
Когда я в третий раз попросил Хуана помочь мне, он вышел из себя, рванул через комнату и выхватил у меня мышь, извергая поток баскских слов, которые лучше было не понимать. Я почувствовал себя, как моя мать с ее слуховым аппаратом.
Я сделал тогда нечто очень важное – договорился о временном перемирии с двумя банками, которые утверждали, что я им должен. Доказав, что это ошибка, я мог бы вернуть потраченные деньги, поэтому я не слишком волновался.
На самом деле у нас осталось не так уж много вещей. Поэтому мы поехали и купили новый телевизор и видеомагнитофон. Мать и сын в магазине электроники, спорящие о преимуществах широкого экрана.
Кроме того, я старался регулярно звонить Габриэль. Она никогда не звонила сама, но ей нужно было по-новому устроить свою жизнь, и, без сомнения, у нее было много забот. Я по-прежнему пытался наладить отношения, несмотря на отсутствие ответной реакции. В конце концов мне нужно было думать о ребенке. В те дни у меня появилось ощущение, что проблемы стали отступать. Полиция уже давно не связывалась со мной по поводу Олаи, хотя они и не отдавали паспорт, что мешало моим планам.
Преследующее меня все лето предчувствие, что завтра может разразиться катастрофа, стало ослабевать. Жизнь входила в свое русло. Кроме того, больше не было писем. Пришло шесть, и все прекратилось. И да, теперь я проверял свою почту.
Мои телефонные беседы с Габи не стали легче. Она не желала рассказывать ничего из своей повседневной жизни, чтобы мы могли обсудить новую тему, когда я позвоню в следующий раз, и в то же время была явно нерасположена предаваться воспоминаниям о былых любовных шалостях.
Габриэль проговорилась, что пыталась устроиться на канцелярскую работу в военизированный отряд полиции, в котором у нее были знакомые. Упомянув об этом однажды вскользь, она потом уклонялась от темы, и мне оставалось подозревать, что вероятнее всего у нее ничего не получилось.
– Тебе уже известна определенная дата? – спросил я.
– Пятое ноября, – ответила она.
На целых два месяца раньше, чем я предполагал.
– Если родится мальчик, мы можем назвать его Гай, а если девочка – Катрин, – сказал я. – Как они определили число?
– По сканированию. Они измеряют окружность головы ребенка и длину бедра. Оказывается, это единственные верные показатели.
– А почему все произойдет раньше, чем мы рассчитывали? – Я позволил себе такую вольность.
– Думаю, это статистически обосновано, – ответила она. – Ребенок мог родиться восьмимесячным, но сканирование показало, что вероятнее всего все случится на месяц раньше, понимаешь?
Я не понимал. Потому что в этом не было смысла.
Глава 28
Позже, в ходе полицейского расследования, выяснилось, что Алекс Лоренс подал несколько заявлений в полицию. Привожу первое, хотя оно и было записано только через несколько месяцев.
Это первое заявление, сделанное мистером Александром Лоренсом, проживающим по адресу 49, Харрингтон-роуд, Лондон Е8, Великобритания, в присутствии инспекторов Хопсвейна и Лидла по поручению Главного управления Бильбао, Испания.
«Габриэль Гонгола, известная мне как Джина Габриэль Тримейн, навестила меня, Алекса Лоренса, в сентябре прошлого года в моей лондонской квартире.
Она была обеспокоена и сообщила, что хочет рассказать мне о последних событиях в своей жизни на случай, если, как она выразилась, «с ней что-нибудь случится».
Незадолго до этого она вышла замуж за Сальвадора Гонголу и переехала с ним на север Испании. Она утверждала, что его поведение становилось все более эксцентричным и что недавно он ее ударил, поэтому она вернулась в Англию. Однако в то время она еще надеялась восстановить отношения с ним. Она рассказала только об одном случае, когда ее муж напал на нее, но у меня сложилось впечатление, что и раньше у нее возникали с ним проблемы, но ей не хотелось делиться со мной такой информацией, то ли из преданности мужу, то ли из гордости; она не желала, чтобы я, ее предыдущий партнер, знал худшее.
Затем она спросила, может ли она вернуться ко мне. Я чувствовал, что это невозможно, и когда объяснил ей это, она впала в истерику.
Несмотря на разрыв, нас связывали семь лет отношений, и она была беременна моим ребенком, поэтому я интересовался ее состоянием и беспокоился за ее безопасность. По опыту моей работы в полиции я знаю, что часто женщины слишком поздно сообщают о случаях домашнего насилия. Я предполагал, что на самом деле подобных инцидентов было больше.
Я был удивлен ее приезду ко мне в Лондон, потому что когда до этого я навестил ее в Испании, она заявила, что не хочет больше меня видеть. Ранее она сообщила мне о ребенке, и в июне прошлого года у меня появилась возможность побывать в Бильбао. Я приехал к ней домой, когда она занималась ремонтом. Она показалась мне расстроенной и обвинила меня в том, что я краду их корреспонденцию и присылаю письма. Я не видел упомянутые письма, но она пересказала их содержание. Письма содержали угрозы ее мужу и выглядели так, будто были написаны ею, Джи-ной Тримейн. Но она утверждала, что это не так. Она считала, что письма писал я, чтобы убедить мужа в ее безумии. Я решил, что история слишком запутанна, и высказал ей свое мнение. Я упоминаю об этом в моем заявлении, потому что она собиралась обратиться с соответствующей жалобой в местную полицию; это также объясняет то, почему в дальнейшем я предпочитал не контактировать с ней лично, но тем не менее хотел помочь косвенным образом. Я чувствовал, что она ведет себя странно, и было неясно, в чем меня обвинят в следующий раз, но мне хотелось оказать ей какую-то помощь, при этом не общаясь с ней напрямую.
