Ужас овеял все живое, ютившееся вблизи дороги, по которой шествовала в Петербург коронованная особа, ужас глядел из чащи лесов, из придавленных серым небом сумрачных полей; из занесенных сугробами, похожих на кучу разбросанного по снегу мусора, убогих деревушек; из мертвенно-унылых окон обывательских домов в городах; ужас в глазах детей, их матерей и отцов.
Таков был путь царицы...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Чертово Городище - лесная трущоба на правом берегу Волги пониже Васильсурска, у Хмелевских островов. Место дикое, защищенное.
В давние времена здесь укрывались черемисские мольбища; со временем черемисы перешли на противоположный берег, забросив Чертово Городище.
Это место и выбрал для своего становища атаман Заря. Посоветовали новые его ватажники - черемисы. Они же указали и все потайные тропинки для прохода к берегу Волги и к Большой Казанской дороге. Это та самая дорога, по которой после покорения Казани победоносно шествовал с войском в Нижний царь Иоанн Грозный.
Деловито осмотрел Михаил Заря городище, его рвы и овраги. Верхом на конях он и его есаулы объехали окрестности. Побывали и на Казанской дороге, проехали вдаль по направлению к Васильсурску, расставив караул близ дороги. И на других подходах к урочищу кое-где тоже вырыли землянки для часовых. Им дали рожки, купленные на Макарьевской ярмарке, на случай тревоги.
Зимовье еще более сближало атамана Зарю с его ватажниками. Свыше двухсот человек насчитывалось теперь в ватаге. Самый сильный, самый выдающийся был великан - беглый дьякон Тобольского собора Яков Никитин. Волосат, басист и угрюм. Поутру вылетал из землянки голый, падал в снег, рычал по-звериному, растирал свое обросшее волосами тело докрасна, а потом мягкой крадущейся походкой возвращался вновь в землянку. И так каждый день. Товарищам говорил, что делает это, дабы избегнуть "наистрашнейшего в жизни - сластолюбия"; разбойник не должен поддаваться бабьим чарам. "Многих из нас губили они".
Цыган Сыч со вздохом невинно пожимал плечами:
- Дурак ты, дурак, а еще дьякон! Господи!
Дьякон глядел на него честными глазами. Ватажники почему-то его за это жалели, но втайне гордились тем, что среди них оказался такой подвижник. Им даже нравилось в нем его нравственное превосходство над ними. В их ушах как музыка звучали слова дьякона:
- Кто тайно грешит, тот омрачает печалью лик пресвятой богородицы...
Михаил Заря любил беседовать с дьяконом. Он прозвал его Пересветом. За ним эта кличка и повелась.
Полюбил еще атаман двух братьев Лукиных - Василия и Вавилу, бежавших с каторги. Молодые, похожие один на другого, как близнецы; всегда веселые и расторопные. Оба крестились двумя перстами, староверы. В ватаге они были добытчиками продовольствия, шныряли по селам и деревням, водили ватагу в леса на охоту, били рыбу в прорубях.
Много было и беглых солдат в ватаге, и дворовых, и посадских людей; рекруты, помещичьи и экономические крестьяне, купеческие приказчики, но больше всего бурлаков, давно забывших и родину свою, и семьи, и едва ли помнивших имена, полученные при крещении, - слишком часто приходилось менять имена по обстоятельствам и по паспорту, попадавшему в руки. Михаил Заря и Рувим вновь проверили у всех паспорта и опросили каждого - чье имя теперь носит он, какой губернии, уезда и села. Не попал бы в случае чего впросак. У кого паспортов не было, тех зачислили в разряд "беспаспортных", обязав их добыть себе паспорт на большой дороге. В землянках урочища были большею частью "беспаспортные". Люди с паспортами разбредались "на хлеба" по деревням.
Однажды на рассвете среди сугробов ватажники схватили какого-то человека. Повели к атаману. Оказалось - Несмеянка Кривов. Дорогу в Городище указал ему один чувашин, хорошо знавший эти места.
- Тучи на нас надвигаются... - покачав грустно головой, произнес Несмеянка, войдя к Заре, и провел в волнении ладонью по своему затылку.
Он рассказал о том, что в Нижнем, узнав об ограблении губернаторской расшивы, снаряжают роту солдат в мордовские земли на постой. Может быть, и врут, но слух такой есть. Рассказал, что старец Варнава оказался ловким человеком и, несмотря на худую славу, сбивает многих на свою сторону.
Наслушавшись, Заря послал в деревню за цыганом. Сыч не внял голосу посланных, отказался идти в урочище. Насилу вытащили. Атаман не на шутку рассердился на Сыча, чуть звания есаула его не лишил.
Дело в том, что Заря надумал по ту сторону реки Суры, вблизи мордовских деревень, заслон поставить, сторожевую охрану. Она должна служить местом встречи с окрестными жителями, с чувашами и мордвой, и для разведки.
Несмеянка взялся проводить ватажников в одно подходящее место опустелое селение Керлей. Там заброшенные дома - глушь непроходимая.
Михаил Заря смягчился, хлопнул цыгана по плечу.
- Кого же и послать, кроме тебя. А Хайридин под Казань пойдет. Бегут и оттуда. Он встречь им.
Цыган тяжело вздохнул: он с грустью на лице показал в сторону деревни:
- Там она, бедняжка!
- Ладно. Только скорее! - улыбнулся атаман. - Видать, тебя не исправишь. Седина в бороду - бес в ребро.
- Любить не люблю, а отвязаться не могу. Что поделаешь?..
Цыган скорехонько помчался на лыжах в деревню.
С Ванькой Каином творилось неладное. Похудел, осунулся, бородатым стал.
- Ну, и что тут за жизнь? Ну, и чего же ради разбойничать! - плакался он. - В берлогах живем, яко зверье. Холодно и душно. И грабить некого. Что же мы собою представляем? Не воры и не добрые люди. А по-моему, вору воровское, а доброму - доброе. И на кой нам сдалась мордва? И какая нам польза от войны с губернатором?
Михаил Заря терпеливо выслушал эти жалобы. В землянке горела лучина. Слезились глаза от дыма. На воле бушевала вьюга. Атаман лежал на койке, покрытой ковром, и внимательно разглядывал Каина.
Ванька стал хвалиться веселой и "порядочной жизнью" в Москве, где есть многие домы со множеством достояния, принадлежащего зело глупым людям. Он звал с собой Михаила Зарю "промышлять совокупно". Уверял атамана, что в России наступило время "малых воров". Власть занята ловлею царицыных врагов, разбойников и искоренением крамолы, а ворующих по домам и лабазам наказывают "нечувствительно" и врагами их не считают. А главное - надо быть набожным. За это все грехи ворам прощаются. Недаром в Москве и в Санкт-Петербурге с главных улиц иностранные церкви снести приказано. Самое главное - богомолье! На нем трон царицы держится. Да еще на князьях и дворянах, и то лишь на русских. Ванька сказал после этого, оживившись:
- И проживать в Москве есть где добычу, наравне с добрыми горожанами. И веселиться в Москве куда как хорошо! Кукольные комедии и райки, медведи с козами тешат народ на гулянье, и народу там бывает превеликое множество, тысяча карет разъезжает за городом на Немецких Столах... И нет веселее гулянья, кое бывает на Трех Горах... Вся Москва стекается туда для забавы... Народу, словно маку насеяно, а на прудах разукрашенные лодки с шатрами плавают... Музыка на них. И множество девок и женок в Марьиной роще песни поют и любят. Только монету покажи! За каким же бесом в дикой дебри тут далее пребывать? Могу ли я теперь страдать здесь вместе с вами, не ведая чего ради?! Да и тебе охота ли с оною ордою разбойников старость доживать? Брось их, уйдем от них в Москву. Ну их к черту!
Выслушав Ваньку, атаман сказал спокойно:
- Довольно! Оставь нас. Прошу тебя! Свет не баня - места всем хватит. Не держим. Иди в Москву.
На лице Ваньки блеснула радость.
Утром он исчез, захватив пистоль, лыжи и у некоторых товарищей деньги.
Турустан с Рувимом, выслеживавшие в оврагах волков, видели, как мчался Ванька на лыжах с горы к Волге. Всем веселее стало, когда узнали, что Ванька совсем покинул ватажников. Тоску он на всех своим нытьем наводил.
Поутру явился цыган Сыч. Как сказал, так и сделал, но явился с подбитым глазом. По его словам, в темноте о косяк нечаянно ушиб. А там кто его знает! Да и не до этого ватажникам, чтобы о синяках его думать. Мысль об устройстве заставы близ мордовских деревень была одобрена всей ватагой. Все, что будет делаться в Арзамасском или Сурском воеводствах, либо на дорогах к Нижнему, - все станет известно заставе через мимоходящих людей. И нетрудно, послав гонца в случае опасности, уведомить обо всем и главное становище ватаги.
Сыч по своему вкусу подобрал людей. Взял Турустана и Рувима. Грамотей ведь всюду нужен. В заставе, пожалуй, нужнее, чем в урочище. Ватага зимует, отсиживается, а у заставы многие дела могут быть. Атаман согласился, велел лучшую одежду, лучшее оружие выдать уходившим за реку Суру товарищам. Трех самых бойких коней взял Сыч, для доноса о могущих случиться происшествиях. Несмеянка обещал в Терюшеве раздобыть еще новых коней.
Полтора десятка самых отчаянных парней вошло в артель к Сычу. Среди них были три башкирца, двое черемисов и трое чувашей, остальные русские беглые, крепостные. Все были довольны, что окончилось их скучное, бесплодное сидение в ямах. Несмеянка вскочил на лошадь. Сыч тоже. На третьего коня, по общему согласию, сел Рувим, "войсковой писарь", как его назвал Заря. Бодро тронулись в путь.
