XVII
25 апреля 1742 года в торжественной обстановке в Москве совершена была коронация царицы.
Ликовало дворянство. Ликовало духовенство.
Когда в Успенском соборе Елизавета стала на императорском месте, а выписанный ею в наследники из-за границы герцог Голштинский, переименованный в Петра, - на царицыном месте, - знаменитый оратор, архиепископ новгородский Амвросий, захлебываясь от радости, обратился к царице:
"Прииде, о Россия, твоего благополучия твердое и непоколебимое основание! Прииде крайне частых и весьма вредительских перемен твоих окончание и разорение! Прииде тишина твоя, благосостояние и прочих желаний твоих несомненная надежда!.. Церковь православная радуется, яко своего благополучия крепкую получила защитницу... Радуется и весь правительствующий синклит, что как чести и достоинства своего утверждение, так и живой образ милости и правосудия от нее восприемлет. Горит пламенем любви и несказанной ревности к своей природной государыне и все воинство, яко праведную за обиды свои в произведение рангов отомстительницу и мужественную в освобождении России от внутренних разорений героиню приобрести сподобилось. Радуются и гражданские статы, что уже отныне не по страстям и посулам, но по достоинству и заслугам в чины свои чают произведения"...
Находившийся в Успенском соборе в это время с генералитетом Петр Рыхловский искоса посматривал на вновь испеченного обер-егермейстера фаворита Алексея Григорьевича Разумовского. Совсем недавно был он всего только простой певчий. Теперь удостоился носить за Елизаветой шлейф ее платья. Ему завидовали многие. Кроме придворного чина он в тот же день удостоился еще другой награды: получил через плечо александровскую ленту.
Ревнивыми глазами смотрел Петр то на царицу, стоявшую во всем великолепии на возвышенном государевом месте, то на Разумовского. Высокий, румяный, он вытянулся во весь рост у подножия царского трона. Оглядывал окружающих с явною надменностью.
Амвросий прослезился, прославляя новую царицу. В то же время он свирепо обрушился на Россию, на весь русский народ.
"...но, о Россия! - сверкая белками, гремел он. - Посмотри притом и на себя недремлющим оком и рассуди совестно - как-то бог милосердный не до конца гневается, ниже ввек враждует? Наказал было тебя праведный господь за грехи и беззакония твои самым большим наказанием, т. е. отъятием Петра Второго, первого же внука императора Петра Великого. И коль много по кончине его бед, перемен, страхов, пожаров, ужасных войн, тяжких и многотрудных гладов, напрасных смертей и прочих бесчисленных бедствий претерпела ты! Будь впредь осторожна, храни аки зеницу ока, вседражайшее здравие ее императорского величества, тако же и его императорского высочества. А притом бойся всегда бога и страшного суда его! Трепещи крепких и неизбежных рук божиих! Бежи от греха, яко от лица змеиного, перестань беззаконствовать!.. обманывать!.. насильствовать!.. пьянствовать!.. блудствовать!.."
Амвросий обвел гневным взглядом генералитет и всех присутствующих вельмож.
"...похищать!.. обижать!.. прелюбодействовать!.. и прочих творить грехов и беззаконий, да не понудише опять бога к наказанию!"
Ни с того ни с сего Петр Рыхловский перекрестился, а затем тайком взглянул на императрицу. Величественная, неподвижная, как всегда слегка улыбающаяся, Елизавета смотрела на все снисходительно, и Петр, зная ее, почувствовал, что происходившее в соборе ее не трогало, а лишь забавляло. Косой луч дневного света падал сверху на ее горностаевую накидку, на украшенную бриллиантовым ожерельем грудь. Елизавета любуется собой.
"Амвросий со своими обличительными словами обращается к России, к народу, - думал поручик Рыхловский, - но народ их не слышит, а если бы и услыхал, то все равно не понял бы ничего. Не есть ли перечисленные архиепископом грехи - плод роскоши, произрастающей во дворцах, около трона? Не хитрит ли старик? Не намекает ли на дворцовые порядки? Не намерен ли святой отец изменить нрав царедворцев?"
Разумовский слушает, насмешливо сложив губы, будто слова Амвросия не касаются его. "Тупой хохол! Плюет он и на Амвросия, так же как и на Фридрихов, и на короля французского и английского, и на других королей!.. Кто уж больше его пьянствует и блудит при дворе?"
Прошли дни торжества.
Коронация во многом изменила Елизавету. В этом скоро все убедились. Убедился и он, Петр Рыхловский.
"Капитан гренадерской роты" (как звали ее в казармах), шеф возведших ее на престол лейб-компанцев, раньше она поощряла посещение ее в разное время знакомыми ей офицерами и даже прощала им, если они бывали в нетрезвом состоянии. Теперь она ввела определенное время для посещения дворца офицерами, издав к тому же следующий приказ: "...штаб- и обер-офицеров, пропуская в покои накрепко того смотреть, чтобы оные были во всякой приличной по офицерской чести чистоте и убранстве, и ежели кто не убран, в разодранном платье или не в состоянии (пьяный) придет, таковых не пропускать".
В полках было много разговоров об этом, - уж не хочет ли отшатнуться царица от лейб-компанцев?!
Петр Рыхловский и тут винил всесильного Алексея Григорьевича.
Солдатчина не хотела подчиняться вводимым строгостям. То там, то тут гвардейцы допускали бесчинства, наводя страх на население Москвы. Обыватели усердно просили бога: поскорее бы он убрал царский двор из Москвы.
Полицейские и те начали роптать на гвардейцев. При отправлении полицейскими обязанностей, команды солдат нередко набрасывались на них и отбивали людей, взятых под караул. Самих же полицейских били и всячески ругали. Мало того, они разбивали съезжие дворы и освобождали сидевших там под замком воров. Солдаты от заздравных чарок по случаю коронации перешли к грабежам винных погребов. Пьяные, опухшие, в синяках, с песнями посреди улиц, толпами, бродили они, не давая никому прохода. Обыватель голову потерял: что же это такое творится?!
Много слухов было о насилиях гвардейцев над женщинами, об ограбленных ими путниках и домах...
Начали поговаривать даже об опасностях, якобы угрожающих и самой императрице.
15 июля в церкви Московской духовной академии ректор Кирилл Флоринский во всеуслышание стал громить каких-то заговорщиков:
"Как же ужасно и подумать, что осьми месяцев не протекло, егда провозсия на престоле венценосица Елисавет и уже на иное торжники* устремляются. Странная весть: давно ли вожделенная и уже ненавидима Елисавет. Давно ли в сердцах и устах сладка и уже ныне горька Елисавет! Давно ли оживотворившая нас, уже опасна жизнь ей посреди дому! Давно ли обрадовавшая нас и уже в слезах опечалеяма посреди дому! Давно ли матерь и уже тяжка и немилосердна! О, непостоянство злоковарных торжников!"
_______________
* Люди, торжествовавшие победу.
Тайная канцелярия начала обнюхивать каждый уголок в Москве и раскрыла заговор. Обличены были: камер-лакей Александр Турчанинов, Преображенского полка прапорщик Петр Ивашкин, Измайловского полка сержант Иван Сновидов и другие. Поставили они своей целью схватить Елизавету и умертвить. Подобное же - и с ее наследником, никому неведомым герцогом Голштинским. На престол возвести вновь младенца Иоанна Антоновича. Заговорщики всячески позорили Елизавету, утверждая, что она и сестра ее Анна прижиты были вне брака и потому незаконные дочери Петра Первого. (Когда царице сообщили это, она горько расплакалась, говоря: "Я не могу перенести сего тяжкого оскорбления, которым оные воры позорят моего отца!")
Тайная канцелярия наказала обвиняемых кнутом, кое-кому вырезала языки и ноздри и выслала всех их в сибирскую тайгу.
Пожары и грабежи в Москве разрослись до того, что люди по ночам не спали, ходили вокруг домов с дубинами, молились о своем благополучии и ворчали на петербургские порядки, перенесенные в Москву.
С отъездом царицы в Петербург утихнут и грабежи и пожары и вообще станет гораздо спокойнее!
Наконец-то Москва дождалась этого!
Случилось это в декабре.
Петр Филиппович с великой радостью уселся в свою кибитку, рядом с музыкантом Штроусом. Они сговорились ехать вместе. Петр заметил, что Штроус теперь стал к нему особенно льнуть.
Царица, выйдя из дворца в сопровождении Разумовского, застегнула ему у всех на глазах шубу и поправила шапку, - к великому удивлению сопровождавших. Наследник, принц Петр, стоял тут же, дожидался, когда Елизавета отойдет от Разумовского.
Царский обоз густо облепило духовенство с хоругвями и иконами. На морозе стояли попы красноносые, волосатые, в одних ризах, и униженно, жалобно, дрожа от холода, тянули:
"Тебе, бога, хвалим, тебе, господа, исповедуем..."
Царица усталая, недовольная, поместилась в одном возке с наследником, который с оскорбительным любопытством и глупой улыбкой разглядывал поющих попов и хоругви.
Штроус бубнил Рыхловскому на ухо:
