— Не обольщайтесь! Я пришел по делу! — спокойно ответил Дмитрий Перов, обходя скамью и садясь на соседний унитаз.
Заметив, что он сел ровно посередине, Перов поморщился и придвинулся ближе ко мне, нарушая скамеечные пропорции.
— Я уже слышал рассказ о серебряном дожде, — без предисловий сказал он.
— Что же в этом удивительного? Дождь прошел в мае. Наверное, этот человек не раз рассказывал?
— Нет, Наташа! Я слышал при других обстоятельствах, — сказал Дмитрий, и сердце мое учащенно забилось — «Вот оно!»
— Не забывайте, что я появился на этом судне всего на один день раньше вас. И в эти сутки всем было не до разговоров. У нас катер тонул…
— Спасибо, что потрудились напомнить! — ядовито отозвалась я.
— А рассказ этот я слышал раньше и от другого человека, — не обращая на меня внимания, продолжил Перов.
— От водолаза? — воскликнула я.
— Все — таки и среди женщин попадаются иногда умные экземпляры! — отомстил мне Дмитрий за предыдущее замечание.
Я промолчала, чтоб не дразнить его.
— С Сергеем Костровым я был знаком и прежде. Мне приходится работать со всеми водолазами, — говорил Дмитрий. — Близко я с ним, конечно, не был знаком, но, как специалист, он свое дело знал. Про серебряный дождь — это было что — то вроде спора. Шел какой — то треп про летающие тарелки и другие загадки природы. А он возьми, да и скажи, что все эти случаи не к добру бывают. Как — то необычно это прозвучало. Друг его, тоже водолаз, я имени его не помню, сказал тогда: «Это когда девчонка пропала?» Он на него посмотрел с укором, вроде как одернул, но ничего не ответил. Никто не обратил внимания на их перепалку. Подумали, что речь о какой-нибудь сбежавшей подруге идет. Сейчас я вспомнил эту фразу — как будто бы смысл совсем другой был в его словах.
— Вы сказали об этом следователю?
— Нет, конечно! Во — первых, я только что об этом вспомнил. Во — вторых, что я скажу? Что убитый говорил о серебряном дожде? Ну и что? Это может вообще не иметь никакого отношения к делу. Просто мне показалось странным, что два разных человека в разных обстоятельствах рассказывают одно и то же.
— Да! Вы правы! — ответила я. — Тут загадок больше, чем отгадок! — Хотите, одну разгадаем вместе?
— Хочу! — подскочила я со скамейки. — Ту, которая в трюме? Я там сегодня была и слышала плеск воды.
— Может, за бортом?
— Нет, за бортом глухой звук. А этот — внутри. Такой, более — резкий.
— Удалось что — либо увидеть необычное?
— Нет! Меня не пустили дальше их гостиной, где чай гостям подают.
— Знаю, знаю, — ответил командир. — Плеск в сочетании с испугом моей собаки — это уже что — то!
— Что? — вырвалось у меня.
— Судя по реакции собаки — либо злобное и опасное животное, либо — труп!
— Как? Еще один!? — воскликнула я. — Надо идти туда и все узнать самим! Давайте — в полночь! — с круглыми от предстоящего ужаса глазами, — сказала я и вскочила со скамейки.
— Нет, идти надо сейчас! — ответил Перов. — Там всегда дежурят, даже ночью. Тем более, что ночью наше вторжение вызовет подозрения. Идти надо сейчас, пока ребята на камбузе. Они еще долго там пробудут, ждут, когда чайник вскипит, я заходил, — он помолчал. — Конечно, мне тебя не следовало бы туда тащить, но…
— Но я единственная, кто вне подозрений! — закончила я за него и прикусила свой нетерпеливый язычок.
Командир странно на меня посмотрел и задумчиво сказал:
— Почти единственная? Откуда ты знаешь время убийства?
— А вы? — я почему — то испугалась, впервые осознав, что убийцей может оказаться кто угодно, даже тот, кто не внушает подозрений.
— Предположим, я был на корабле и мог сравнить некоторые данные.
— К примеру?
— К примеру, я видел Кострова как раз накануне твоего представления за бортом, я имею в виду, когда ты тонула. И не видел его потом.
— Допустим! А что означает — почти?
— То и означает, что некоторые члены команды все это время находились на моих глазах. Но я допускаю, что внешние впечатления — штука обманчивая. И потому я выбрал тебя. Тебя на борту точно не было. Объективно не было.
— Спасибо за доверие! — мне почему — то стало холодно от его логичных рассуждений и совсем расхотелось идти в трюм, но любопытство перевесило чашу весов.
— Ты уже раздумала? — спросил меня Перов, заметив на моем лице разочарование. — Конечно, ночью туда никого калачом не заманишь.
— Нет, не раздумала! — ответила я. — Просто здесь сырой ветер, озябла, — я застегнула воротник куртки до самого конца и для убедительности сложила руки крест — накрест. — Фонарик есть?
— Вот! — показал Перов на свой карман, откуда выглядывал краешек фонарика.
Он взял меня за локоть и повел к корме ровно посередине, где освещение было хуже, чем по бортам. Так мы дошли до двух, неизвестно для чего предназначенных тумб, накрытых брезентом. Здесь было идеальное место для слежения. «И, и для… преступления!» — я вздрогнула от этой неожиданной мысли.
Затолкав меня между тумбами, Перов остановился и оглянулся назад. Он закурил, напряженно всматриваясь в очертания механизмов.
— Кажется, нас никто не заметил, — с облегчением сказал он, и я поняла, что путь назад отрезан и что опасность повсюду.
Убийца замаскировался под порядочного человека. Он был рядом. Неизвестны были ни мотивы преступления, ни даже примерный психологический портрет преступника. За что убили небогатого и не связанного с криминалом водолаза? В этой истории вообще ничего не было понятно. И от этой неясности становилось страшно.
Перов взял меня за руку и повел прямиком к двери трюма.
— Войти надо, как ни в чем не бывало, — тихо напутствовал он меня. — В трюме может быть кто-нибудь из матросов, — я вздохнула с тайной радостью. — Но это вряд ли! — добавил он, меня бросило в жар. — Придумай естественный предлог, скажем, потеряла пудру или помаду, когда приходила накануне. Меня прихватила, чтобы не было страшно. Поняла?
Мы вошли, переговариваясь и намеренно стуча каблуками.
— Эй, матросы! — крикнул Перов, плотно закрыв за собой дверь. — Есть вопросы?
Ответом нам была тишина.
— Та — ак! — уже тише сказал командир. — У матросов нет вопросов, зато они есть у нас. Оставайся возле двери, а я пойду!
— Нет! — закричала я, вспомнив все свои нелегкие трюмные впечатления.
— Не ори! — сказал Перов, беря меня за руку. — Пошли со мной. Где ты слышала плеск? Показывай!
Он включил фонарик, и мы пошли по проходу, осматривая углы и закоулки между машинами. Я не узнавала тех мест, где была два часа назад — света почти совсем не было, вероятно, его выключили, чтобы не привлекать внимания. Мы шли и шли. Теперь трюм казался мне бесконечным — гораздо длиннее, чем палуба наверху.
Рты наши были закрыты, но мне казалось, что мы ведем оживленный молчаливый диалог. «Попалась, дурочка? — говорил мне Перов. — Тебя легко обмануть!» «Я не сдамся просто так! — отвечала я. — Я буду кричать!» «Ори — ори! — опять Перов. — Здесь никто не услышит!»
Я выдернула свою руку из его холодных цепких пальцев и чуть не упала, споткнувшись.
— Ты чего, Наталья? — участливо спросил он, успев схватить меня за талию и слегка встряхивая.
— Да плеск послышался, — ответила я, чтобы скрыть смущение.
Как хорошо, что люди не могут читать мыслей друг друга, иначе б в мире царил хаос.
— Нет никакого плеска! Это за бортом, а в трюме ничего не слышно, — тихо ответил командир, и я поняла по его голосу, что он не так бесстрашен, как хочет казаться.
Мы дошли почти до самого конца. Здесь была просторная площадка — я скорее почувствовала это, чем увидела. Фонарь выхватил из темноты блестевшие от машинного масла дизеля, свисающие сверху ржавые цепи и валявшуюся в углу ветошь. Затем свет упал на два железных стола, похожих на столярные верстаки. На одном из них лежали предметы непонятного назначения — мелкоячеистая металлическая сетка, вилки с длинными ручками, миски и сварочные электроды. Свет метнулся к другому столу, и перед нами оказался длинный аквариум. Глубокая, ничем не нарушаемая тишина накрыла нас тяжелым предчувствием. Слышно было, как стучат наши сердца. В этой тишине нервы, казалось, звенели, как натянутая тетива.
— Стой здесь! — сказал мне Дмитрий, подошел ближе и посветил фонариком в центр аквариума.
— А — а! — приглушенно вскрикнула я от неожиданности, а командир удовлетворенно крякнул:
— Я так и знал!
Из темной глубины злобными выкаченными глазами на нас смотрел, не мигая, крокодил. Он не шевелился, только беззвучно открывал и закрывал свою бездонную пасть.
Находка
Ромашкин смертельно устал — от себя, от своих мыслей, от беспокойной и, как ему казалось, безвыходной ситуации. Он придумывал себе работу, он вспомнил все отложенные дела, стараясь измотать себя физически. Лишь бы забыть о последних событиях. Сейчас, после вечернего чая его так разморило в кают — компании, что он чуть не заснул, подперев голову уставшими руками.
