В этой своеобразной среде Мишка с Любой выглядели иностранцами. Они прошли на середину вагона, стараясь не задеть буйных помидорных кустов и не растоптать лежащие на полу саженцы. Слушая посадочные разговоры, они не очень понимали, почему морковь надо перемешивать с песком и зачем обрывать чьи — то усы.
Интенсивный исход дачников закончился где — то к Раменскому, и в вагоне остались жители дальнего Подмосковья либо люди, ехавшие туда по делам.
Мишка рассказал про девочку Анечку, когда в вагоне стало потише и поспокойнее.
— Бедная девочка! — сказала Любочка, внимательно выслушав весь рассказ и не проронив ни слова. — Она понимает, что никому не нужна и от этого еще больше страдает, — глаза ее были полны слез. — Я так поняла, что ты хочешь похитить ребенка? Поэтому купил пистолет?
— Честно говоря, я не знаю, что делать! — ответил Мишка. — Буду действовать по обстоятельствам. Поэтому я и не хотел тебя брать.
— Поэтому я и поехала! — улыбнулась девушка.
— Я таки не понял, почему?
— Чтобы ты дров не наломал, дубина стоеросовая! — и она легонько стукнула его по лбу.
На этом предварительная часть их разговора закончилась, а вскоре они прибыли на конечную станцию. В молчании спасители вышли из вагона, перешли по мосту на городскую площадь и оглянулись вокруг. Маявшиеся без дела на углу возле маленького магазинчика таксисты сказали, что до улицы Весенней такса проезда составляет 100 рублей, и, страшно сказать — деньги вперед! Мишка усадил Любочку сзади, а сам сел рядом с водителем, напряженно вглядываясь в таблички и надеясь увидеть улицу сразу за углом, учитывая названную цену. Но чем дольше они ехали, тем больше он удивлялся местным странностям: улица оказалась на другом конце города. По одну сторону все еще тянулась цепочка жилых домов, в то время как по другую — начинался промышленный район, обнесенный длинным бетонным забором.
Как ни странно, но похитителя они отыскали сразу — и фамилия его была не Быстров, а Костров.
Квартира Кострова была в некотором роде знаменитой в микрорайне, и Ромашкин сразу понял причину — его окна и лоджию на первом этаже украшали крупные листы железа. Поискав входную дверь, Ромашкин натолкнулся на такие же грубые сварочные швы — квартира была заварена наглухо, и у ее жильцов не было шансов ни попасть внутрь, ни выбраться наружу.
Тем не менее, после некоторой беготни по соседям Ромашкину удалось все же узнать, где живет тетка Кострова. Адреса никто не помнил, но парень с седьмого этажа подробно описал, на какой улице стоит дом и как он выглядит.
— Рисую на земле! Смотрите! Дом на двух хозяев. Одна сторона выглядит прилично, покрашена синим цветом и забор ровный. Вторая — белая, с ободранной штукатуркой, а штакетины разные: то выше, то ниже.
На улице уже темнело, когда Мишка с Любой нашли те самые неровные штакетины.
— Наверное, этот дом? — предположила Люба.
— Мы сейчас проверим! — сказал Мишка и направился к дому, откуда доносился пьяный гул.
К калитке вышла женщина. Что — то неуловимо знакомое читалось в ее лице, как будто знал Мишка ее давно — давно, можно сказать, в какой — то прошлой жизни. Она же уставилась на него во все глаза.
— Ты уже старых друзей не узнаешь? — развязно спросила она, выйдя за калитку и пытаясь его обнять.
— Я вас не знаю! — сбрасывая ее руки со своих плеч, ответил Михаил. — И никогда не знал! Нам нужна Светлана Слепченко! Это вы?
— Ой ли, ой ли — никогда не знал… Не зарекайся!
— Так вы знаете, где найти Светлану Слепченко?
— Мишка! О, Мишка! Я вспомнила, как тебя зовут! — пьяным голосом продолжала женщина. — О, мне тогда было восемнадцать! Только восемнадцать. Ты, что, меня не помнишь? А это твоя мочалка, да? — показала она на растерянную Любочку. — Нич — чего! Я тоже такая была. А ты меня не помнишь? А еще Светиком называл! Светиком — ха — ха! Вот она я — Светик — пересветик!
Как в каком — то страшном сне Мишка слушал и не понимал, о чем говорит эта затасканная женщина средних лет, которая казалась ему гораздо старше его самого.
— Да ты не боись! — продолжала, между тем, она. — Я ж никому не скажу, что между нами было. И ты — ни — ни! Понял! Я замужем! — она попыталась кокетничать. — Любовь была! Помнишь, мы на турбазе познакомились? Папашка мой туда меня на перевоспитание отправил!
И тут Мишка все вспомнил. И турбазу, и тоненькую свою любовь по имени Светлана. Он искал ее потом. И не знал, что она рядом живет, на той же улице. Долго он не мог забыть ее ласковых рук, ее торопливого шепота, ее горячих шальных глаз. Они покоряли такие горы, куда никто не мог забраться, она ж отчаянная была — его Светлана!
Почему — то вспоминались разные мелочи — ложка из бересты. Она потеряла свою, а он тоже выбросил ложку в воду и вырезал две из бересты. Она смотрела на эти ложки и смеялась.
— Но это невозможно! — прошептал потрясенный Ромашкин. — Этого просто не может быть! Ты не можешь быть той Светланой!
Словно уловив в его голосе горечь невозвратной потери, Светка слегка всплакнула, а потом засмеялась хриплым пропитым голосом:
— Сходил бы лучше за бутылочкой, что ли? За встречу выпьем! А? Мы доченьку сегодня привезли от родителей — тоже повод.
Ромашкин вспомнил, как плыли они наперегонки до острова. И как победили вдвоем. Островок был крохотный. Они выползли на него, счастливые от усталости, от воды, от солнца и просто от жизни. Мишка прикоснулся в ее теплому лицу в курчавых завитках белокурых волос. Она послушно замерла, не отвечая и не отстраняясь. Они любили друг друга на том островке. Им казалось, что на свете больше никого нет! Кроме них двоих! Он смотрел в ее бездонные глаза. Когда — то они были ослепительно голубыми. «Совершенно сумасшедшие глаза!» — думал тогда Мишка, когда он не задыхался от любви и мог думать. А потом эта девушка исчезла также внезапно, как и появилась. Три года назад они вновь встретились и вновь случайно — на теплоходе, который увозит жителей столицы на один день за город. Светлана была одна — грустная, повзрослевшая, серьезная. А он — компанией друзей, которую сразу покинул, увидев ее. Они внось гуляли по берегу, целовались и у Мишки мягко кружилась голова от ее близости. Уже тогда поразился переменам, которые с ней произошли, но он не понял, что причина в алкоголе. Она исчезла также внезапно, не оставиви телефона и адреса. «Зачем? Мы с тобой вместе не будем!» — сказала она.
От этих воспоминаний ему стало трудно дышать, но тут он словно услышал последние слова Светланы.
— Ты сказала, у вас есть ребенок?
— Ну, да, — ответила Светка. — Хочешь посмотреть? В машине нашей спит, — кивнула в сторону автомобиля Светка. — Гляди! На кого похожа? А угадай — ка, сколько ей лет?
Мишка быстро подбежал к «Жигулям» и увидел скорчившуюся на руле Анечку. Он взял ее на руки, переложил на заднее сиденье и укрыл своей курткой. Говорить он не мог.
Еще одна улика
Я проснулась от холода, не сразу сообразив, где нахожусь. Круглый иллюминатор над кроватью навевал какие — то смутные воспоминания о московском утре: свисающие с тусклого неба обрывки облаков, серая тянучка рассвета, когда кажется, что он никогда не наступит. «Какой невероятный мне снился сон! — первое, что подумала я, натягивая до подбородка одеяло с казенной простыней вместо пододеяльника, и все еще не просыпаясь до конца. — Крокодилы! Командиры! Убийцы! Бр-р-р! Ну и сон!» — умиротворенно прикрыв глаза, я вознамерилась еще подремать, но память вытолкнула выпученные глаза омерзительного животного.
— Так это ж не сон! — я подскочила на кровати. — Нет! Это точно не сон! И эт — то не судно! Это плавучий сумасшедший дом!
Опустив ноги с кровати, я коснулась ледяного линолеума и отдернула их. Тапочки я не подумала взять. Что у меня там из обуви? Ботинки? Надев носки, ботинки, джинсы и куртку прямо на голубую пижаму, я стала похожа на матрешку, но зато согрелась. Теперь следовало задуматься и об остальной одежде. Натягивая на себя все, что у меня было, я немного помечтала о чашечке крепкого кофе, которая, кажется, единственная способна мне помочь, чтобы разложить по полочкам обилие вчерашних впечатлений.
Приоткрыв дверь, я провела разведку: в кают — компании слышался смех, который мне не понравился, как все вообще этим противным утром на этом противном корабле. «Просто непонятно, над чем можно смеяться холодным утром в ледяном помещении на корабле — призраке, где в трюмах живут крокодилы, как в гостинице? Я уж не говорю про разбросанные трупы!» — подумала я, прикрывая дверь. Почему — то долго я не решалась спуститься вниз. Наконец, приведя себя в порядок насколько возможно, и раскутавшись от лишней одежды, я медленно сошла на первый этаж и решительно взялась за ручку камбуза. Даже ручка мне сегодня не нравилась: белого какого — то и даже пушистого отттенка. Так я и знала: дружный хохот рванулся мне навстречу.
