Орлов усмехнулся, несговорчиво покрутил крупной удлиненной головой.
— Тунеядцы, Роза Яковлевна, из нашего детдома не выходят. Иначе бы нас гнать оттуда надо!.. Нет, тут совершенно другое. Училась девочка очень прилично. Если хотите знать — даже общей любимицей была. Хотя, конечно, ничем ее не выделяли. Есть у нее — хозяйственная жилка, что ли? Охотно всем помогала — кастелянше, поварам. С удовольствием занималась с малышами. Почему-то мне думалось, что из нее получится хороший добросовестный врач. Может быть потому, что она была у нас санинструктором, ведала детдомовской аптечкой. И вы знаете — ошибся!.. Я много с ней разговаривал, особенно — в этот последний год. В конце концов, одеть, обуть, накормить — это полдела, меньше даже. Главное — распознать. Помочь найти, обрести в себе — человека. Так вот — удивила меня эта самая Женя. Не разочаровала, нет, — именно удивила. «Врачом, говорит, Сергей Николаевич, никогда не буду. Крови боюсь, и когда болеют — мне жалко. А врач не жалеть должен — помогать. Не сердитесь на меня, пожалуйста, — я вам правду скажу! Пока нас никто не слышит. Хочу я, говорит, очень немного — только не смейтесь. Хочу получить какую-нибудь специальность и работать. Продавцом, допустим, — чтоб не очень долго учиться. И людям быть полезной. Хочу, чтобы у меня поскорей был дом, семья. Только не обижайтесь, — ладно?» И знаете, Роза Яковлевна, что мне показалось? Человеку пожилому и педагогу, вдобавок?.. Что она — более зрелая, чем остальные наши мальчишки и девчонки. Которые еще — как на качелях: то вверх, то вниз, — то в химики, то в летчики…
— Наверно, так и есть, — согласилась Роза Яковлевна.
— А туфельки-то помните? — Орлов улыбнулся. — Зашел я на другой день после бала, под вечер. Сидит Женя в комнате одна и тряпочкой их протирает. Понравились, спрашиваю, Женя? «Эх, говорит, еще бы! Я в них всю ночь танцевала — как летала! Сейчас их уберу и больше никогда в жизни не надену». Вот так, мол, здорово! — это почему же? «Туфли, отвечает, у меня еще будут всякие. А таких уже не будет: первые модельные, — от вас ото всех…»
Широкие добрые губы Орлова на секунду каменно сомкнулись, он крепко потер шею. Негромко, вроде бы даже несколько виновато признался:
— Необыкновенные дни у нас сейчас в детдоме, Роза Яковлевна. Ребятишки чемоданы собирают… Замечательно это. А жалко. Чувствуешь себя старым деревом — с которого листья слетают.
— Счастливый вы человек, — не то спрашивая, не то утверждая, и тоже почему-то негромко сказала Роза Яковлевна.
Она ожидала, что Орлов удивится, или смущенно пробормочет что-то неопределенное, или отшутится, наконец, — ожидала любого ответа, но не этого, короткого и простого, сопровожденного внимательным ясным взглядом:
— Очень счастливый, Роза Яковлевна.
8
Ночью гремел гром, чернильную гущу темноты вспарывали молнии, нетерпеливо шумели, волновались — в ожидании близкого дождя — листья тополей, но утром, когда я распахиваю окно, в мою гостиничную клетушку победно вливается все тот же сухой плотный зной. Как в пословице: замах рублевый, а удар — избегая смачной простонародной рифмы — копеечный. В расплавленном белесо-синем небе по-прежнему ни облачка; по-прежнему стремятся в короткую недолгую тень прохожие; привычно вяло защищается от солнца тыльной шершавой стороной жестоко обманувшаяся листва. От стариков слышал: перелом в погоде мог бы произойти на стыке мая и июня, а сегодня уже — первое, худо дело…
Окончательно решаю: нынче уеду, пусть даже ночью. Держит теперь один «американец» — так обозначен в моих торопливых записях преподаватель математики Леонид Иванович Козин. Заранее благодарен Розе Яковлевне, сказавшей о нем: ближайший друг Орлова, что само по себе уже — находка. Никаких сомнений, удобно или неудобно идти к нему, даже не возникает: они появятся позже. Доволен я и нашей первой встречей с Розой Яковлевной, добавившей к портрету Орлова какие-то новые штрихи. Считаю встречу первой потому, что должны последовать и другие: убежден, чувствую, из этой немолодой энергичной директрисы можно немало еще вытянуть — столько лет проработала с Орловым бок о бок! Конечно, неплохо бы продолжить разговор сегодня, подряд, но вчера, когда я в сумерках проводил ее до дома, она сама попросила отложить встречу: с утра у нее, не считая обычной текучки, какое-то важное заседание, потом собирается в командировку. Да так, наверно, и к лучшему: для начала она выплеснулась — нужно время, чтобы снова наполниться. Догадываюсь, что рассуждаю чересчур по-делячески, но что попишешь, если в каждой профессии, и в моей в том числе, есть и вторая, оборотная сторона? Утешаюсь тем, что мне охотно идут навстречу, что занимаюсь всем этим не по своей прихоти. Кстати уж, какая-то пауза полезна будет и самому: нужно немного отойди в сторону — иначе, как говорится, за деревьями и леса не увидишь; нужно, наконец, хотя бы в какой-то порядок привести свои беглые, часто условные записи — сделанные в надежде на память, которая с годами начинает давать перебои. Вот, к примеру, — на чистой странице, наискосок — две, одна под другой, строчки, жирно подчеркнутые: «зигзаг» и «березы в поле». Записал их вчера, позавчера, не позже, но даже сейчас не в первую минуту соображаю, что ими обозначено. Не расшифруй их вовремя, и через месяц-другой будешь страдальчески морщить лоб: какой зигзаг, зачем зигзаг, для чего мне эти березы в поле?..
Задумываюсь: а сколько вообще сюда нужно ездить, кто скажет, когда хватит надоедать людям и пора садиться за письменный стол?.. Более менее ясно, что пока оставить в покое могу одну только Софью Маркеловну: она, кажется, все уж и так выложила, спасибо ей. Разве что почаевничаем на досуге.
В детдом сегодня идти незачем: там отправляют младших в пионерлагерь, не до меня им; в школу лучше всего подгадать к концу занятий — в перемену много не наговоришь. Если, конечно, мой «американец» не занят во второй смене. На всякий случай звоню — приятный женский голос, принадлежащий, как выясняется, директору школы, сообщает, что Козин освободится после трех; осторожно выспрашиваю, не вызовет ли у него мой визит какого-то внутреннего протеста, неудовольствия, каков он в отношениях с людьми, — приятный голос обнадеживает: «Ну, что вы, что вы! Приходите прямо ко мне, я вас познакомлю. Леонид Иванович человек у нас общительный, не беспокойтесь, пожалуйста…»
Все как будто складывается благоприятно, сам себе обещаю быть предельно ненавязчивым, ограничиться вопросами, касающимися только Орлова, и все же, переступая порог кабинета, вынужден переступать и свои мгновенно возникшие неуверенность, колебания. Как мысленно не оправдываюсь, даже в моей программе-минимум есть что-то от бесцеремонности. Люди дружили, а ты напролом лезешь в чье-то личное со своим любопытством: расскажите о вашей дружбе! Понимаю, что все в данном случае усугублено особенностями биографии этого Козина, но — не стану обманываться — это же обстоятельство одновременно и обостряет интерес к нему.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
