Я взял ее за руку и подмял под себя.
— Господину угодно овладеть мною снова? — спросила Пегги, подняв на меня счастливый взгляд.
— Угодно, — сказал я.
— Пегги рада, что оказалась достойной внимания господина, — прошептала она, после чего застонала. — О! Как ты силен! Ты истинный господин, настоящий мужчина Гора! Пегги счастлива отдаться своему повелителю!
Любому мужчине приятно владеть покорной рабыней. В такие моменты проявляется подлинная, глубинная суть отношений между полами.
Цивилизация может стараться сколь угодно удалиться от реалий природы, но исключительно на свой страх и риск. Существуя и действуя вопреки своей натуре, человеческие существа не могут полностью раскрыться и по-настоящему познать себя. Однако биология всегда возьмет верх над идеологией. Она не следует лозунгам и девизам, и даже когда всевозможные табу мешают проявлению глубинных, генетически обусловленных человеческих стремлений, они все равно рано или поздно прорываются на поверхность.
— Позволь мне поцеловать тебя, — попросила Пегги.
— Разрешаю, — промолвил я, размышляя о том, что в каждом из нас кроется зверь. Даже если мы держим его взаперти, пытаясь сломить запретами, нелепо пытаться отрицать факт существования этого зверя. Каждая клетка нашего организма — живая клетка, и ненавидеть в себе животное начало — значит ненавидеть собственную кровь и плоть. В действительности мы, будучи сами собой, не столь уж ужасны. Дело лишь в том, что все мы родимся на свет мужчинами и женщинами, а не некими бесполыми существами. Возможно, с точки зрения некоторых умников нам лучше бы не иметь пола. Однако если даже мы признаем правоту сторонников этой точки зрения и, следуя их указкам, начнем ломать себя, это все равно ничего по существу не изменит. Мужчины в большинстве своем останутся мужчинами, а женщины — женщинами. Только вот не полноценными и счастливыми, а убогими, искалеченными и несчастными существами.
Мы то, что мы есть, и останемся таковыми независимо от того, во что нас научили верить. Страх перед собой не делает нас иными. Да и может ли человеческая суть во всей ее полноте действительно быть столь уж ужасающей и отвращающей? По моему глубокому убеждению, отнюдь нет! Куда более пугающим мне представляется стремление навязать людям модель поведения, заставляющую их не верить своей истинной природе и бояться себя. Сколько же мук должен претерпеть человек, сколько кошмаров преодолеть для того, чтобы наконец отбросить всю эту шелуху и громко сказать: «Нет!»
Прискорбно, конечно, что между нуждами людей и установками общества существуют противоречия, но велика ли в этом доля вины самих человеческих существ? Возможно, причина коренится как раз в том, что упомянутые выше социальные императивы за столетия развития земной цивилизации удалились от первоначальных, естественных целей, обрели, можно сказать, самостоятельное существование, обслуживая не людей, а некое абстрактное общество.
Говорят, в древней Аттике жил великан по имени Прокруст, который заманивал к себе путников, а потом привязывал их к железной кровати. Тех, чей рост оказывался слишком мал, он растягивал вровень с кроватью, ломая им суставы и кости; слишком же высоким, напротив, отрубал ноги. Возможно, общественно значимые истины представляют собой нечто вроде прокрустова ложа.
Существует альтернатива подобному подходу, хотя сам Прокруст об этом не догадывался. Имеет смысл добиваться не соответствия гостя ложу, а, напротив, соответствия ложа гостю. Лично я предпочел бы воспользоваться ложем подходящим и удобным. Иными словами, я судил бы не о человеке по ложу, а о ложе по человеку. В конце концов, именно человек должен стать мерою всех вещей. И было бы куда разумнее и гуманнее не искажать его природу. Тем паче что все муки, претерпеваемые во имя соответствия неким высшим требованиям, отнюдь не приводят к появлению каких-то новых, особенных, более совершенных, возвышенных или чистых духом людей. Люди остаются теми же, что и прежде.
— Возьми меня еще раз, господин, — взмолилась Пегги.
— Хорошо, — согласился я.
Но даже когда она стонала и вскрикивала в моих объятиях, я, наслаждаясь ее телом, продолжал размышлять о человеческой природе, пока наконец не забыл обо всем.
— Ты доставила мне удовольствие, рабыня, — сказал я ей, когда все кончилось.
— Я счастлива, господин, — отозвалась Пегги, всхлипывая от восторга.
Некоторое время мы неподвижно лежали бок о бок, и ко мне снова вернулись мои мысли.
Может быть, то, что мы не являемся бесплотными и бесполыми существами неправильно, но так распорядилась природа. Что дурного в исполнении предначертанного? Может ли землянин, живущий в оковах, налагаемых обществом, не завидовать жителям Гора? Горианцам по наивности и простоте не приходит в голову задуматься об этическом содержании естественных желаний. Пожалуй, вздумай кто-то заговорить об этом, его бы не поняли или сочли умалишенным. Считая, что жажду следует утолять, а не пестовать и лелеять, горианцы избавляют себя от некоторых эксцентрических неврозов.
Как я жалел тех, кому приходилось публично декларировать свою приверженность подобным вздорным доктринам! Увы, в извращенном мире подлинная отвага есть великая редкость.
— А еще я узнала, — продолжила Пегги, — что мужчины, то есть настоящие мужчины, горианцы, — прирожденные господа.
— Оближи и поцелуй меня, — приказал я.
— Облизать и поцеловать?
— Живо!
— Слушаюсь, господин, — сказала Пегги.
— У тебя это хорошо получается.
— Тасдрон научил меня этому, — призналась она с дрожью в голосе.
Я улыбнулся, представляя себе процесс обучения. Если у Пегги что-то не получалось, она трепетала, ибо знала: господин волен не только выпороть ее, но и скормить голодному слину. В таких условиях девушки учатся быстро и старательно.
Я хмыкнул.
— Доволен ли господин? — спросила рабыня.
— Вполне, — сказал я.
— Пегги счастлива это слышать.
— Заканчивай свое дело, — велел я.
— Слушаюсь, господин.
Ее голова покоилась на моем бедре, а моя рука сначала блуждала в ее волосах, а потом, спустившись на шею, нащупала тонкий стальной ошейник.
Пегги коснулась губами моего бедра, и я ощутил тепло ее дыхания, горячее прикосновение губ и языка. Она страстно поцеловала мою плоть и снова вытянулась рядом со мной, сказав при этом:
— Я сумела убедить тебя в своей рабской сущности.
— Откуда ты знаешь? — спросил я.
— Ты владел и повелевал мною так естественно, небрежно и бездумно, как если бы на моем месте оказалась любая местная уроженка в ошейнике. Это позволило мне понять, что ты позабыл о моем земном происхождении и стал относиться ко мне только как к рабыне.
