стрельцам столько денег, что их хватило не только для оплаты долга, но и на полгода вперед. Бравые стрельцы деньги взяли, но решили продолжить свой поход под предлогом, что они хотят встретиться со своими друзьями и родственниками, которых уже давно не видели, и, кроме того, узнать, что сталось с их царем — умер ли он уже или еще жив. Чтобы воспрепятствовать бунтовщикам двигаться дальше, правительство приказало генералу Гордону преградить им путь со своими войсками, состоящими из ветеранов числом около восемнадцати тысяч[482] под командованием сплошь иностранных офицеров. Генерал встретил стрелецкие полки за сорок миль от Москвы, и, так как его войска добровольно сопровождало множество дворян, желавших явить доказательство своего рвения, он отправил самых надежных из них к предводителям мятежников, чтобы заверить их, что все их требования будут исполнены, лишь бы только они вернулись к исполнению своих обязанностей[483]. Это еще больше придало смелости стрельцам: они ответили, что твердо решили дойти до Москвы и готовы помериться силами с генералом, если тот попытается им помешать. После такого дерзкого и мятежного ответа генерал Гордон, желая только напугать стрельцов, приказал сделать несколько выстрелов из пушек поверх их голов[484]. Священники, находившиеся в рядах бунтовщиков, увидев, что ядра не причинили никому никакого вреда, объявили это чудом св. Николая, который, как покровитель московитов, не позволил, чтобы орудия иностранцев, лютеран и еретиков, причинили вред им, чадам Вселенской Православной Церкви[485]. Воодушевленные этими словами, мятежники яростно атаковали лагерь генерала. Завязалась жестокая схватка, продолжавшаяся до тех пор, пока стрельцы не осознали, что пушки и ружья лютеран все-таки поражают свои цели и что около четырех тысяч[486] их уже пало в битве. Тогда они все в полном составе сдались, за исключением нескольких, обратившихся в бегство. Генерал тотчас же приказал, по примеру древних римлян, казнить каждого десятого мятежника, а остальных отправить в Москву[487]. Там главарей подвергли пытке, и они выдали своих приспешников и зачинщиков заговора: основная их часть была арестована и посажена в тюрьму. Они были преданы суду, но исполнение судебных решений было отложено до прибытия царя, которому срочно было сообщено о случившемся.
Произошедшее заставило царя отказаться от удовольствия посетить прекраснейший край Европы. Благодаря глубине героического своего ума Петр уразумел, что в гражданских неурядицах нельзя терять времени: Nihil in discordiis civilibus festinatione tutius, ubi facto magis, quam consulto opus est[488][489]. Оставив в Вене г-на Возницына в качестве полномочного представителя[490] в Карловицком конгрессе [Congresso di Carlowitz][491], Петр с остальными своими спутниками[492] пустился в обратный путь в свое отечество: он прибыл туда так скоро[493] и в такой строгой тайне, что в Москве его увидели раньше, чем услышали о его прибытии. Первым делом он наградил солдат, сражавшихся с мятежниками[494]. На следующий день он повелел привести к себе предводителей заговора и, самолично рассмотрев их дела, утвердил уже вынесенный им приговор[495]. Одним отрубили головы, других колесовали[496]; немалое число стрельцов похоронили заживо[497]. Две тысячи стрельцов обезглавили[498], и головы их были выставлены на городских стенах, их дома сровняли с землей, а самое имя стрелецкое навсегда запрещено во всей Российской империи. Те из стрельцов, чья вина была менее значительна[499], были сосланы в Сибирь, в Астрахань и Азов с женами и детьми. Святость духовного сана не избавила от наказания тех служителей Церкви, кто участвовал в заговоре. Тогда в Москве было колесовано и обезглавлено не только немалое число священников и монахов, но и несколько игуменов и епископов[500]. Г-н Перри добавляет, что царь тогда «приказал посадить на кол самого Патриарха России»[501]. Однако этот англичанин заблуждается в этом своем суждении, как и во многих других. Патриарх Московский был в то время глубоким стариком, к которому царь Петр питал глубокое почтение. Его звали Адриан, и он умер своей смертью в 1702 году[502], о чем свидетельствуют хроники московитов — сам же г-н Перри упоминает об этом в своем сообщении на странице 350[503]. Чистая правда, что царь, занятый в то время войной с королем Швеции, приказал отложить избрание нового патриарха, а потом и вовсе упразднил этот сан в своем государстве, но неверно, что «он сам объявил себя главой и правителем своей Церкви», как рассказывает нам г-н Перри: царь оставил попечение о делах Церкви ее иерархам, которые, однако, все признавали власть над собой своего государя в делах мирских. Ведь Восточная Церковь никогда не признавала, что духовные лица не подлежат юрисдикции светского государя: напротив, как низшее духовенство, так и все епископы и даже Патриархи неизменно видели в нем своего покровителя и защитника — как их самих, так и церковного имущества.
Не будет неуместным кратко рассказать о том, как было учреждено в Московии патриаршество. В России, несмотря на ее огромные размеры, всегда было совсем немного иерархов: во всей стране насчитывалось не больше тридцати епископов, архиепископов и митрополитов. Среди них первенствовала Киевская митрополия — до 1589 года, когда Патриарх Константинопольский Иеремия, будучи в Москве, по просьбе царя Федора Ивановича издал грамоту, согласно которой «столичный град сего царства должен отныне стать патриаршей кафедрой и что архиепископ сего града должен отныне носить титул патриарха и будет поминаться вслед за Патриархом Иерусалимским». Первого носителя этого сана звали Иовом [Giab][504], а десятого, ставшего также последним, Адрианом, о чем подробнее можно прочитать у Хрисанфа, иерусалимского Патриарха[505], в трактате «De officiis Sanctae Christi Ecclesiae»[506] на 73‐й странице валашского издания. К фигуре Патриарха московиты питали такое почтение, что во время некоторых обрядов сами цари не считали ниже своего достоинства держать ему стремя, когда тот садился в седло. Петр Великий счел политически целесообразным упразднить патриарший сан, который его предшественники так стремились учредить в своей столице. Однако позднее он повелел создать в Петербурге некое подобие Римской курии [Sant’Offizio], в Московии именуемое Синодом и состоящее из двенадцати прелатов, самых просвещенных во всем государстве, которое ведает всеми вопросами религии. Я счел целесообразным сделать это маленькое отступление из‐за г-на Перри, который, будучи плохо осведомлен об этом предмете, пускается в тысячу глупостей и среди прочего распространяется о том, что «Патриарх Константинопольский (которого этот автор по ошибке называет Иеронимом [Gerolimo[507]] вместо Иеремии
