матери; отсутствие фаллоса у матери указывает ребенку, что люди могут быть «кастрированы». Редактор стандартного издания сочинений Фрейда делает такую сноску в эссе «О сексуальном просвещении детей»: «В более ранних работах Фрейд, как правило, утверждает, что проблема происхождения детей – первая, которая будоражит интерес ребенка. Однако в приведенном выше тексте он, как представляется, ставит его на второе место после проблемы половых различий; и именно на эту точку зрения он переходит» (Freud, [1907], p. 135). Отсутствие пениса у женщин вызывает вопрос: «В чем разница между полами?» (эдипально-кастрационный вопрос). Наличие сиблинга заставляет задуматься: «Откуда взялся этот ребенок, который не я?» В этом случае вопросы ребенка равномерно сбалансированы. Однако, Фрейд, как и Лакан, настаивают на том, что различие между полами является доминирующим пунктом их теории.
Утверждение Фрейда о важности кастрационного комплекса как события, которое обозначает половые различия и вместе с этим указывает на обретение полной социальности человеческим ребенком, было сделано в контексте утверждений других аналитиков о важности доэдипальной матери и биологического пола, приводящих детей к пониманию половых различий. Между этими двумя позициями не нашлось места для сиблинга. Если вопрос о братьях и сестрах является горизонтальным, то вопрос о половых различиях возникает в вертикальной перспективе; это вопрос идентификации с соответствующим родителем после кастрационного комплекса. Однако с самого начала Фрейд (как и дети) не уверен, какой вопрос более важный. Позже (глава 5) я выскажу предположение, что вопрос «Откуда появляются дети?» касается скорее гендера, а не о половых различий; это тот вопрос, посредством которого мальчик, будучи более сильным и значимым, надеется вернуть себе всемогущество, на которое покушается сиблинг, пришедший из «ниоткуда», а девочка в той же ситуации боится подтвердить ощущение собственной слабости и отсутствие социальной значимости. Египетская писательница и доктор Навал эль-Саадави выступает от лица многих, когда рассказывает, как ее отец помог ей добиться успеха, а ее брат всегда делал все возможное, чтобы угнетать ее (Saadawi, 2002). Мужское доминирование не является исключительно или даже главным образом патриархальным, если мы, как это делаю я, понимаем под патриархальным – имеющее отношение к отцам.
Мы можем увидеть в неопределенности относительно двух великих вопросов ребенка знак еще большей неопределенности в отношении братьев и сестер в психоаналитической теории – неопределенности, которая разрешается игнорированием их структурирующей роли, даже когда они проявляются в материале. В теории Фрейда неадекватный ответ ребенка, помимо аистов и Бога, состоит в том, что новый ребенок (или тот, который уже есть) берется из живота матери (не матки) по оральной, анальной или пищеварительной модели. Подобно тому как девочка может проигнорировать прагматический ответ о фаллосе отца, так и мальчик может противостоять эмпиризму материнской роли и настаивать на сохранении внутреннего пространства в качестве воображаемого места ночлега для детей8. Другими словами, и маленькая девочка, и мальчик будут хотеть внутреннего пространства, из которого могут появиться дети. Я полагаю, что, хотя в основании могут лежать модели ротовой полости, пищеварительного тракта и анальных проходов (из оральной или анальной фазы), несмотря на это, мысль об угрожающем сиблинге обязательно будет генитализована и не только потому, что ребенок является эквивалентом фаллоса матери. Дети засовывают подушки под майки, отрывают ногу у куклы, чтобы почувствовать и увидеть, где находятся дети и как они выходят. Фаллическое Я в лакановской фазе воображения имеет эквивалент, где матка (чрево) равно Я и ребенок может появиться из «меня». Если фаллос – это прямое Я, то матка – это округленное Я. Фрейдовско-лакановская аргументация включает это в их теорию. Теория объектных отношений, рассматривая это только как идентификацию с матерью, а не как интеллектуальную задачу на понимание того, откуда берутся дети-самозванцы, пошла по пути ее натурализации. Такое сведение к природным основаниям привело к полному отказу от понятия конфликта, который порождает психическую жизнь через необходимость мышления и который, по нашему мнению, должен быть положен в основу всей психоаналитической теории независимо от ее ориентации.
Необходимо рассматривать этот конфликт и благополучное или неудачное его разрешение при наличии братьев и сестер как потенциальный аргумент для включения латеральных отношений в теорию. Я предположила, что «закон матери» устанавливается в связи с желанием ребенка родить и, следовательно, создать внутреннюю полость. Этот закон налагает запрет на фантазии ребенка: рожаю я – мать, а не ты – ребенок. Если запрет усвоен, а потеря возможности родить ребенка в детстве принята, тогда можно символизировать внутреннее пространство – место, из которого приходят мысли и в котором репрезентации можно удерживать «в уме». При фантомных беременностях и в воображаемых анальных родах, как и в случае инфантильных желаний, это чрево понимается буквально, оно не «потеряно» и поэтому не может быть репрезентировано и символизировано. Несимволизированное желание ребенка становится воображаемой маткой, производящей волшебных детей – монстров или ангелов. Несимволизированное, креативное мышление (Винникотт) будет удалено.
Балинт начинает свою статью о Саре с размышлений о том, что существует выражение – мы «полны собой» – и что нам нужен эквивалент для состояния – мы «пусты собой». Но полнота и пустота – это две стороны одной медали – одна предполагает всемогущество Его Величества Младенца, а другая – внезапное обесценивание Его Величества, когда его свергает другой ребенок. В конце концов нужно не это колебание, которое приводит к ночным кошмарам с последующей истерикой, а решение, которое преодолевает обе эти позиции. Для этого нам нужен «закон матери». Я не предполагаю, что пространство для осмысления этого закона берет свое начало с запрета, предусмотренного законом матери; скорее именно в этот момент процесс можно символизировать. Ребенок вполне может идентифицировать себя с матерью-маткой, как это могла бы предположить теория Уилфреда Биона, но это вполне может быть и идентификация с полной или пустой маткой, а затем и с головой, пустой или полной мыслей. На такую возможность как раз ссылается Балинт. При этом запрет символизирует (или окультуривает) эту идентификацию: вместо колебаний между слишком полным и слишком пустым у нас есть альтернатива, когда мы можем быть пустыми сейчас, но наполненными потом (такова женская позиция в том, что касается размножения), или же быть пустыми сейчас и не иметь возможности быть наполненными позже (мужская позиция). В творчестве эти позиции, дифференцированные по половому признаку, не могут быть распределены по гендерам (хотя идеологически такое вполне возможно для ощущающих все превосходство мужских умов). И мальчик, и девочка могут быть иногда пустыми, иногда полными мыслей, но пустота всегда предшествует полноте творчества, и именно так ребенку видятся законы воспроизводства. «Пустое сейчас» не является обратной стороной «полного сейчас»; это новое, сублимированное
