другой день Марчелло не смотрел в зеркало. Проснувшись, он долго плакал. Слёзы из его глаз полились сами собой, и он долго страдал от них, как от боли. Позже он был пьяным и наговорил много гадостей цветному портрету на тумбе. В конце концов он оплевал его, а ночью рвал какие-то вещи и порезал палец о разбитого фарфорового ангела.
Следующую неделю какаду был болен. Недуг неизвестной природы уложил его в постель до самых выходных, сделав на это время безудержным алкоголиком и хамом. Несколько раз звонил его телефон, в его дверь несколько раз стучали. Все эти знаки внимания попугай послал пьяным криком ко всем чертям. Люди его раздражали, он не хотел их слышать.
В пятницу ночью Марчелло собрал и выстирал постельное бельё, вынес в мусорный бак пустые бутылки и принял душ. Он понял, что начал выздоравливать и в следующие два дня звонил и стучал в двери своих друзей. Их было двое, оба устали его утешать. Попугай знал, что надоел им, но всё равно приходил в их дома и вёл себя капризно.
Наступивший понедельник выключил телефоны друзей и закрыл их двери, оставив какаду в одиночестве. Отражение в зеркале стало казаться Марчелло несчастным и поэтому уродливым. Тогда он купил новое зеркало, длинное во весь его человеческий рост, и повесил в спальне: ему хотелось ругать себя за собственное уродство. Как видно, это оно было во всём виновато.
Осень стала ещё красивее. Был октябрь; ни дождинки, только жёлто-рыжие листья и холод.
В доме напротив поселился новый жилец. Марчелло он не понравился: такой же уродливый, как и он, и в комнате его наверняка висело такое же зеркало для самобичеваний…
Иногда по утрам какаду успевал увидеть, как тот выходил из своих дверей с мопсом подмышкой и шёл по усыпанной листьями алее в парк, всегда один- только он и пёс.
Любопытное одиночество.
Попугай начал вставать раньше, чтобы не пропустить появление соседа. Каждое утро он поднимался по будильнику в семь, варил кофе, садился за стол напротив окна и наблюдал.
В четверть восьмого новый жилец выходил из своей двери, закрывал её на ключ, поворачивался лицом к улице, поднимал воротник своего прямоугольного в мелкую клетку пальто, что-то говорил псу в руке и спускался по длинному языку ступеней, ведущему от двери к тротуару. На его ногах были надеты жёлтые ботинки из грубой кожи на высоком квадратном каблуке, на запястье застёгнуты часы с большим чёрным циферблатом, на шее в несколько оборотов повязан белый шарф. Ступая по сброшенным клёнами звёздочкам листьев, он уходил в облетевший парк, и попугай провожал его спину взглядом.
Кофе в семь утра и подглядывание за новым жильцом оживило Марчелло. Одиночество человека в белом шарфе стало интересовать его больше, чем собственное, и это любопытство, посеянное от безделицы, неожиданно дало добрые всходы. Скоро попугай совсем перестал болеть и совсем перестал плакать, а однажды вымыл весь дом и, наконец, решился выбросить оплеванный цветной портрет.
Что было не так с этим тихим человеком? Почему он один? Марчелло всё чаще думал об этом, рассматривая нового соседа. Его внешность виделась какаду довольно приятной. Манера его движений говорила о спокойном нраве. Одет он был аккуратно. Часы на руке делали его элегантным. Шарф придавал образу мягкости.
Он был совсем не дурён собой!
И попугаю случилось убедиться в этом.
В один из тех дней местный почтальон разносил по домам приглашения на ежегодный городской праздник. Марчелло как раз был у окна своего полубашенного балкона, крутил в руках случайно найденную за диваном сигарету, решая выкурить её или выбросить. В щелку между занавесями он увидел, как новый сосед вышел открыть дверь почтальону. Одетый в строгие брюки и рубашку с галстуком он оказался очень привлекательным.
Поймав себя на мысли, что любуется им, Марчелло пристыдился и покраснел. Но уже через пять минут позабыл об этом, когда человек в белом шарфе и пальто нараспашку, торопясь, уходил быстрыми шагами по тротуару. В тот момент стыд не тревожил какаду; его кусала ревность. Он подошёл к зеркалу и долго разглядывал себя то спереди, то со спины. Отражение ему по-прежнему не нравилось.
Тогда он бросился к шкафу и принялся вынимать из него вешалки с одеждой. Одно за другим он перемерил все свои платья, рубашки, юбки и кофточки, не удостоив внимания только брюки, которые отшвыривал в угол немедленно, как только они попадались ему на глаза.
В одном из тех платьев, самом лучшем, какаду и остался сидеть у окна, ожидая возвращения нового жильца. В нём же, в первом часу ночи, он и уснул, распластанный по кровати в позе звезды, так и не дождавшись.
На следующее утро в семь пятнадцать Марчелло был у окна с чашкой кофе. Человек в шарфе вновь вышел из дома с мопсом подмышкой: только он и пёс. Посмотрев на обоих с обидой, попугай заворчал что-то себе под нос. Человек остановился. Неожиданно он обернулся и взглянул попугаю в глаза, прямо в них, словно видел его, скрывающегося за занавеской. Какаду даже вздрогнул и расплескал кофе по столу. Мгновение бездействия. Ещё миг, в котором оба отвели глаза. Стук сердца в висках какаду. И человек в шарфе отвернулся. Его ноги в грузных ботинках вновь шли по тротуару в парк, рассыпая по сторонам жёлто-рыжие звёздочки клиновых листьев. Лицо Марчелло горело огнём. Оставив кружку и разлитый кофе на столе, он убежал в спальню так быстро, как будто за ним гнались. Почти половину дня он промучил себя обвинениями в глупости, ещё час собирался с силами, чтобы выйти из дома; вышел, пугливо, как вор, и уехал на такси в центр города, где промотал остаток дня в походах по магазинам.
Вечером, уже в густых сумерках попугай возвращался домой. В его руках была единственная покупка- лимонный пирог с меренгой в прозрачной пластиковой коробке. Проходя мимо дома нового жильца, Марчелло увидел свет в его окнах и остановился.
Он был там, на своей кухне, стоял у плиты с перекинутым через плечо полотенцем. Полупрозрачный ажур оконного тюля безуспешно прятал за собой узкий стол, выглядывающие за ним спинки стульев, старое панно в виде тунца на стене, холодильник, навесные шкафчики, ряд из болтающихся под ними сотейников, и его- одинокого человека, увлечённого приготовлением ужина. Голова его была чуть наклонена, одна рука опущена в карман брюк, в другой он держал кухонную деревянную лопатку и не спеша, по кругу помешивал ею что-то дымящееся в сковороде.. Это его движение усыпляло утомлённого какаду. Он застыл, глядя на блуждающую по сковороде лопатку, и тут понял, что она больше не движется. Человек
