Кто-то испускал дух прямо тут, уложенный на землю, не дождавшись операции врача. Да и гул канонады, казалось, надвинулся от горизонта ближе. Зарево боев там, вдали, стало в сгустившихся сумерках ярче. Чем быстрее надвигалась ночь, тем шире, во всю западную сторону неба, делались эти зарницы.
Андрей раздумывал, как ему поступить. Теперь в «отстойнике» и не заснешь. Только зазеваешься, ножик под ребра тут же и заскочит. Вначале Аникин решил податься в родное расположение сразу после вечерней поверки. Но тогда ему могут «самоход» припаять. К тому же и эти гаврики — Бура с Капитошей — собирались нынче ночью на хутор податься. Если Аникина хватятся, подумают еще, чего доброго, что он с ними связался. Этого Андрею не хотелось больше всего. Главное — ночь сегодняшнюю перебороть. А завтра, с утра пораньше, Аникин явится лично к майору медслужбы Юргенсу. Тот, вроде латыш или эстонец, мужик рассудительный, препятствовать его стремлению влиться в ряды передовых частей не будет.
После столкновения с Капитошей и его дружком Андрей как-то совсем внутренне успокоился. Когда в душе улеглось, воспоминания о недавних боях нахлынули на него с новой силой. Санинструктор Зина, ее любовные ласки, неистовые и одновременно обреченно отчаянные. Как будто и она, и Андрей — приговоренные и занимались любовью накануне расстрела. И ее любовные стоны, которые она пыталась, но не могла сдержать, и от этого они вырывались из ее белой, упруго вздрагивавшей груди такими глухими, надрывными звуками, что казалось, она стонет от дикой боли… Потом вдруг вспомнился Зюзин, его деловитая методичность возле «сорокапятки». И «гордый «Варяг», бесстрашно шедший в море огня…» Да, и он, и Зюзин, и старшина Кармелюк были там, на палубе, превратившейся в кромешный ад. И слова этой песни — отчаянно обреченной, но исполненной геройского величия, — вдруг неразрывно Срослись в памяти с другими словами. Теми самыми, которые шептал Андрей, готовясь шагнуть за черту простреливаемого пулеметами поля.
Тогда, когда он вылез из оврага и пополз к мертвому Червенко за ящиком снарядов, он все равно что спустился в ад. В царство мертвых. Потому ему и было так страшно. Нутро не обманешь. Выходит, молитва его и спасла. Та самая, которую бабушка называла самой «спасительной».
Только теперь ему вдруг открылось, что на войне четкой границы между царствами мертвых и живых, как на гражданке, не существует. Тут «сошествие во ад» может подстерегать тебя на каждом шагу. Все равно что идешь в темноте и вдруг — бац! —грохнулся в яму. Но и возвращаются «с того света» здесь почаще, чем в мирное время.
Память отматывала картинки всего произошедшего, как кинопленку, в обратном порядке. В этом кино причудливо смешивались в один клубок любовь и смерть, страсть и боль. Андрею вдруг вспомнилась плащ-палатка, на которой они с Кармелюком тащили обезображенное тело комбата. И этот чертов фриц, в которого он так и не выстрелил. Аникин не мог сам себе объяснить, почему он не нажал на курок. Где-то глубоко внутри чувствовал, что это как-то связано с теми самыми словами, что он шептал, глядя из оврага на мертвую руку Червенко, с зажатой в ней деревянную ручкой ящика со снарядами. И еще почему-то с Лерой, с ее губами и поцелуями и с ее письмами…
XII
После вечерней поверки Андрей ненадолго зашел в амбар. Капитоша и Буравчик были там. О чем-то шушукались, словно два японских шпиона. Это отцовское выражение. Он японскими шпионами называл бабусек, которые устраивали посиделки возле поселкового барака. Это у него после Халхин-Гола в словарном запасе закрепилось.
Буравчик себе места не находил. То выйдет на улицу, то обратно вернется. Шуточек и прочего артистизма от него слышно не было. И он, и Капитоша то и дело отпускали в адрес Аникина взоры, щедро исполненные злобы и ненависти.
Андрей на эти черные метки разве что не засмеялся в полный голос. Как ни в чем не бывало прошел к своим нарам и растянулся на них, покрякивая от удовольствия. Он всем своим видом демонстрировал, что на эту шушеру плевать он хотел с маковки рубиновой звезды Спасской башни. Третьего, того, что напал на Аникина за амбаром, вообще было не видать.
— Ну что, солдатик, навалял им по шее? — вдруг спросил его сосед.
Аникин с некоторой долей удивления оглянулся на соседние нары.
— Похоже, секретная операция по пересчету шакальих зубов перестала быть секретной… — со вздохом произнес Андрей.
Лежавший в тени рассмеялся, тут же заохав и закашлявшись.
— А ты молодец, не унываешь… — наконец, успокоившись, произнес он. — Тут, сам понимаешь, шила в мешке не утаишь…
Андрей, перекинувшись с соседом еще парой фраз, затих, прислушиваясь к тому, что происходит в амбаре.
По заведенной традиции, спустя буквально несколько минут после отбоя, стены амбара уже сотрясал дружный храп, вырывавшийся сразу из нескольких десятков носоглоток. На передовой полноценный сон был непозволительной роскошью. Здесь, во втором эшелоне, солдаты и наверстывали его в полном объеме. Отсыпались за весь предыдущий и будущий недосып. Естественно, вкусить этой роскоши и здесь удавалось не всем. Одних мучили раны, других — последствия контузий. Третьих здесь, в относительном латишье медсанбата и перевалочного пункта, начинали преследовать кошмары передовой.
Солдат понемногу отходил от страшного напряжения окопной жизни на грани смерти, и тогда начиналось… Оно лезло, как фарш из мясорубки, из всех пор израненного войной сознания: нескончаемая вереница убитых, их нечеловечески изуродованные лица, их тела, пережеванные и по кусочкам выплюнутые войной. Одни вскакивали посреди ночи с душераздирающими воплями или попросту воем, другие метались на нарах в холодном поту, дрожа как осиновый лист, не в силах вырваться из лап кошмарного сна. Третьи вообще не могли заснуть. Лежали всю ночь с распахнутыми от ужаса глазами, вперившись в темноту, сгустившуюся у деревянных стропил амбара, слушая стоны и бормотание товарищей и боясь закрыть глаза. Потому что там, внутри, они видели самое жуткое — кровавое месиво своего изорванного в клочья сознания.
XIII
Андрею в эти ночи ничего не снилось. Он точно проваливался в бездонную угольную шахту, а утром нового дня снова, каким-то чудесным образом, обнаруживал себя на поверхности непроглядного жерла.
Молодость брала свое. И раненая нога, и издерганные нервы быстро заживали. Андрей чувствовал, как организм его снова наполняется здоровьем и силой.
Вот и сейчас молодость подвела Аникина «под монастырь». Он решил во что бы то ни стало бодрствовать и следить за каждым шакальим движением Буравчика, Капитоши и того, третьего. После принятия столь ответственного решения он успокоенно вздохнул. И не заметил, как его сознание тут же легко, играючи перемахнуло черту, отделяющую явь ото сна, нырнув в мерцающую мглу беспробудного забытья. В следующую минуту Андрей спал богатырским сном…
— …Сказано — бегом… Метнулся отсель…
Слова эти и неясные шорохи словно окатили Андрея ушатом холодной воды. Он подскочил на нарах. Спросонья он не мог разобрать, что происходит. Неясная тень нависла над ним, но отпрянула, испугавшись лязгнувших металлом слов. Это сосед. Он отрывисто и резко лязгнул этой фразой. Или лязгнуло само по себе. Черте что происходит… Аникин протер глаза и тут только оценил ситуацию.
Неясный человеческий силуэт крадучись удалялся между рядами. В руке у него что-то блеснуло белесым отсветом. Нож! Выходит, Аникина только-только чуть не зарезали. Как сонного барашка. Буравчик, шакал недобитый, подобрался к нему среди ночи. Первым порывом Андрея было кинуться за ним следом. Придавить гниду к убитому полу и душить, пока не выступит из его поганого рта ядовитая пена. Но движение Андрея остановило что-то властное. Раненый солдат с соседней шконки остановил его рукой. А в руке он держал… Это заставляло подчиняться лучше любых слов. Так вот чего испугался Буравчик!… И это не слова солдата лязгали. Это он передернул затвор.
Андрей успел заметить, как дверь амбара тихо отворилась и черная тень крадучись выскользнула наружу
— Обломалось гадам… — выдохнув, произнес солдат. В его голосе угадывалось одновременно удовлетворение и облегчение. Видать, не так просто ему, лежачему, далось отбить ночную атаку Буры.
— Горазд ты дрыхнуть… — заметил сосед. — Чуть-чуть на перо не насадили…
— Спасибо…
Солдат несколько секунд помолчал. Потом произнес:
— Как ты засопел, так я решил не спать. Ясное дело, что они порешить тебя надумали нынче же. За полночь, как все угомонились, гляжу — засобирались Капитоша с Бурой и еще один, с ними который. Это, значит, на хутор они в самоход наметились. Шу-шу да шу-шу. Те двое вышли, а Бура, гляжу, остался. Это, 31 дчит, с тобой поквитаться. А пушку я уже на тот момент приготовил. Затвор дернуть только осталось… А он, вишь, не дается. Левая у меня совсем ослабла. Еле дернул его…
