Унтер обратился напрямую к Хагену. Тот молча, подобравшись, сидел на своем вещмешке. Понимая, что вопрос командира отделения нельзя оставлять без ответа, он кивнул. Но так же сдержанно и молча. Для него стало открытием, что в батальоне он является достаточно известной личностью.
Унтер, похоже, всерьез увлекся воспитательным моментом:
— Ты попал в «пятисотый», дубина… Это элитная часть для настоящих воинов. От того, что они в чем-то оступились, великая Германия только выигрывает. Потому что такие парни, как Хаген, как Ульман, хотят доказать: то, что с ними произошло, — это роковая случайность. И они доказывают это, не жалея своей жизни. Ты понимаешь, о чем я говорю, остолопина?… Как тебя зовут, испытуемый?…
— Генрих Граабе, герр унтер-офицер… Только…
— Молчать!… — унтер вдруг перешел на рык. — Никаких «только»!… Ты даже не умеешь правильно обуть сапоги, испытуемый Граабе. Тюремная плесень разъела твои мозги…
Унтер сплюнул возле себя и ткнул пальцем в Отто:
— Вот он… он доказал, что под каской у него имеется не только котелок… В нем есть еще кое-что, похожее на мозги. То самое, чего нет у тебя… Поэтому, именно поэтому из тебя русские сделают рагу, а из него — нет… Теперь ты понял, испытуемый Граабе?…
— Так точно, герр унтер-офицер!
III
До заката им надо было отмахать почти тридцать километров. Но команды становиться на марш все не поступало. Унтер чертыхался без передышки.
— Они что, заночевать решили в этом чертовом поле?… — ворчал он.
Многие из новичков беспомощно лежали на земле, точь-в-точь как Генрих Граабе. Растерли ноги в кровь и теперь стонали, что шагу ступить не смогут.
— Эти недоноски совершенно не приспособлены к фронту, — с матерной бранью ругался вслух унтер. — Такими темпами мы к концу марша будем иметь не боеспособное подразделение, а сборище калек. Чему вас учили ваши чертовы капралы?!
Впрочем, унтер прекрасно знал, что этих новобранцев-штрафников ничему не учили. Попросту не успели. В этой партии проштрафившихся солдат, прошедших передовую, можно было пересчитать по пальцам. Основой костяк составляли уголовники из нескольких тюрем восточных земель рейха. Их, что называется, сняли с нар, наспех обмундировали, заодно успев показать несколько приемов обращения с оружием. В такой же судорожной толкотне будущих «пятисотых» погрузили в вагоны и отправили на Восточный фронт. На южное направление. Именно здесь, в выстуженных холодными ночами донецких степях, с каждым днем становилось все жарче.
Унтер ходил сейчас по этой самой степи и чувствовал, как земля горит у него под ногами. Приступ бешенства закипал в нем. Его бесило то, что он знал, и беспомощный вид этих растянувшихся на земле, будь они трижды прокляты, новоиспеченных «пятисотых».
Одного из штрафников, тоже новичка, товарища Генриха, угораздило в этот самый момент обратиться к унтеру с вопросом:
— Герр унтер-офицер, нельзя ли сходить к фельдшеру? Нога…
Он не успел договорить, что произошло в походе с его несчастной ногой. Сбитый ударом в челюсть, он упал прямо на сидящих и лежащих товарищей.
Скопившаяся за несколько бессонных ночей злость прорвалась наружу. Унтер принялся щедро раздавать тумаки и пинки направо и налево.
— Никчемные свиньи!… Вы только и умеете, что резать друг дружку и насиловать беззащитных девок… А как с вами воевать?!…
Новички только беспомощно стонали и ойкали в ответ.
Ситуация наверняка вышла бы из-под контроля. Унтер мог запросто прибить или укокошить из своего «вальтера» парочку штрафников. Но обстановку разрядил вестовой. Он примчался от герр майора и вызвал унтера к комбату. Всех ротных и командиров отделений собирали на походное совещание.
В конце концов командир отделения поручил Отто попытаться раздобыть у фельдфебеля какую-нибудь заживляющую мазь.
— Да… Хаген! — окликнул унтер, уже удаляясь.
Судя по тону, он уже взял себя в руки.
— Спросите Корна про еду, — унтер приостановился. — Может быть, в обозе завалялся сухой паек для третьего отделения…
IV
Хагену напоминать об этом не стоило. Мысль о кормежке проснулась в нем сразу, как только он услышал приказ унтера. Что касается сухого пайка, единственный, кто владеет в батальоне самой достоверной информацией на этот счет, это, без сомнения, фельдфебель Корн.
— Герр унтер-офицер, разрешите сопровождать Хагена… — вдогонку обратился к унтеру Ульман.
У него тоже подводило от голода живот.
— Разрешаю… Только не шляйтесь где попало… В любой момент можем опять выступить…
Корн сразу узнал обоих.
— Вы еще живы, вояки? — спросил он, докуривая сигарету. Даже было похоже, что он обрадовался. Отто предположил это по голосу. Широкое, мясистое лицо фельдфебеля скрывали ароматные клубы сизого никотина.
— Так точно, герр фельдфебель! — отрапортовал Хаген. Надо вести себя так, как подобает настоящему «пятисотому».
— Да, наш «пятисотый» превратился в сборище всякого отребья… — с досадой выдохнул Корн вместе с очередной порцией дыма.
— А вы молодцы, парни… — проговорив это, фельдфебель протянул Хагену тлеющий окурок. — Вы вели себя верно, вытаскивая из-под огня вашего лейтенанта. Он — настоящий герой…
— Так точно, герр фельдфебель, — вставил свои пфенниги Ульман.
— Он не хотел, чтобы его отправляли в тыл. Хотел продолжать воевать в «пятисотом»… — продолжал разглагольствовать Корн.
Тем временем Отто сделал несколько жадных затяжек и передал никотиновый фитиль Гансу.
Фельдфебель был явно предрасположен порассуждать. Хаген с Ульманом внимали ему, затаив дыхание. Они олицетворяли собой в этот миг само терпение. Глядишь, расположение духа Корна и обернется для них чем-нибудь съестным.
Никакой мази фельдфебель не дает.
— У меня тут не фельдшерская… — недовольно бубнит он. — Пусть эти недоноски лечатся сами. Посоветуйте им помочиться на мозоли. Хе-хе… в момент заживает…
Зато Корн выдает им несколько кульков с галетами и четыре банки консервов. Они плоские, с ладонь величиной.
— По-моему, рыбные, — комментирует фельдфебель. — Хотя черт его знает… Проверите сами. Знаю одно — жрать это можно…
V
Уже по пути назад Хаген и Ганс принимаются грызть галеты. Они твердые, как камень. Ульман отпускает смачное ругательство.
— Черт… Чуть зуба не лишился…
— Их, наверное, еще в сорок первом сварганили…
— Ага, для победного ужина в Москве… Черт… все-таки треснул.
Ульман сунул в рот грязные пальцы и достал что-то белое, размером с горошину Это была половинка зуба.
Хаген тоже уже успел наглядно убедиться в бронебойной прочности фельдфебельских галет. Однако постепенно слюни делали свое дело. Миллиметр за миллиметром галета размягчалась, отправляя соленые крохи в желудок.
— В воде надо бы их размочить.
— А если еще вскипятить…
Обсуждая рецептуру, они вернулись к своим. Третье отделение тут же сошлось, а точнее, сползлось в кружок. В его центре Хаген и Ульман. Вернее, консервные плошки и галеты, которые они выложили на расстеленный кем-то кусок материи. Появление съестного вызвало в отделении оживленный и шумный галдеж.
— Я надеюсь, это не чьи-то потные портянки? — громко заметил Отто, раскладывая бумажные кули.
— Не, это чисто выстиранное…
— Эрнст, это твой носовой платок? Тот самый, которым махала тебе Гертруда, провожая на фронт?
— Нет, это панталоны твоей пышки Энн. Разве она не подарила их тебе? Чтобы было чем подтереть юшку, которая сейчас потечет из твоего расквашенного пятачка…
— А что за бумага у этого печенья? Можно взять? На курево… — нетерпеливо произнес кто-то.
— Она слишком плотная. И вощеная. На курево не сгодится.
— Руки убери от стола…
— Во-во, возьми эту бумагу, чтобы подтирать. Только не для носа… И смотри, не поцарапай те уста, которые выдают у тебя такой оглушительный баварский акцент…
— Ты сейчас выдашь у меня акцент…
VI
Ульман одну за другой открывал консервы. Они в самом деле оказались с сардинами. Хаген, как главный по дележу еды, распределил рыбки и галеты на каждого. Плюс порция унтер-офицера. Вышло по две рыбки и по пять галет на испытуемого. Кто-то принялся размачивать их в котелке, а кто-то грыз так, всухомятку. Всеобщий интерес вызвали опустошенные консервные банки. В них осталось пахнущее рыбьим жиром масло.
Испытуемые принялись обмакивать в него обгрызанные черствые галеты и припасенные куски хлеба. Количество маканий тоже было строго регламентировано — каждый имел право на два, не более. Тут же нашлись хитрецы, которые опускали в банку хлебный мякиш пошире, стараясь выбрать за раз побольше масла.
