мы замечаем только благодаря уровню цен.
10. Напротив, действия соседей лучше вписываются в логику сбалансированной обоюдности. Под соседями мы понимаем тех, кто владеет участком земли, граничащим с наделом, ставшим предметом сделки, и, таким образом, явно заинтересован в возможном приобретении и в том, чтобы воспользоваться ситуацией для организации некоего подобия оптимизации. На рынке, лишенном спроса или со слабым спросом, у соседей всегда есть мотив для покупки земли, которая может попасть в чужие руки. Впрочем, этот механизм лишь с натяжкой можно сравнить с механизмом обезличенного рынка: здесь более, чем при любой другой сделке, существует вероятность, что предложение найдет заинтересованных приобретателей. Разумеется, разброс цен подтверждает, что речь идет о достаточно искусственном процессе, поскольку социальная категория соседей — наименее однородная, наиболее внешняя по отношению к другим типам связей, наиболее противоречивая, так как соседство порождает трения и конфликты по поводу границ и в то же время — солидарность и трудовую взаимопомощь.
Тем не менее именно здесь цена более всего справедлива, а сделка заключается по принципу сбалансированной обоюдности, напоминающей принцип обезличенного рынка если не по существу, то по результатам — не потому, что отношения деперсонализованы, а оттого, что материальная сторона транзакции играет не меньшую роль, чем история взаимосвязей, и экономический интерес более понятен, чем в обоюдных расчетах родни.
Однако цены рушатся, когда в роли приобретателя выступает посторонний. В годы кризиса крестьяне не находят покупателей ни среди родственников, ни среди соседей, также затронутых спадом, но они все равно выставляют на продажу свои бедные, никем не востребованные земли. Как организовать спрос? В подобных ситуациях в наших контрактах появляются местные нобили или нотабли из окрестных городов, с которыми крестьяне связаны тысячами нитей зависимости, клиентелы, услуг. Эти лица располагают богатством другого уровня и наделены властными функциями; они могут помочь, непосредственно жертвуя денежные средства или продукты питания. Впрочем, это подходит не всем, и как только связи несколько ослабевают, покупка ненужной, плохо поддающейся обработке, непригодной для сдачи в аренду и в издольщину из‐за неудобного расположения земли становится политическим действом, которое является выражением патернализма и клиентских связей, а также вписывается в рамки заботы о престиже именитого гражданина. Но цена в данном случае — это благотворительная цена, низкая цена отрицательной обоюдности.
Если мы обратим внимание на аспекты благотворительности, характерные для земельных приобретений местных синьоров или городских буржуа, то увидим, что и здесь присутствуют черты универсальной обоюдности — не эмоциональные проявления родственной солидарности, а более отстраненные жесты, подтверждающие ранг и престиж покупателя посредством демонстрации щедрости, содействия в беде. Следует повторить, однако, что наш анализ искусственно ограничен одним видом блага, землей, и из него исключены другие, более бескорыстные формы благотворительности. Как следствие, относительная неопределенность временных параметров и способов компенсации, характерная для отношений обоюдности между родственниками, сменяется здесь управляемым актом пожертвования, временной аспект которого обуславливается двусторонним потоком благ: немедленной выплатой небольшой суммы в обмен на землю низкого качества, при этом обязательства сторон выливаются в своего рода взаимный шантаж. В иных случаях универсальная солидарность, сопряженная с различием рангов, проявляется лучше; здесь же отъем земли, оплачиваемой по минимальной цене, придает сделкам черты обезличенного насилия, присущего отрицательной обоюдности[91]. Это благотворительность, искаженная в условиях общества, движущегося к полной коммерциализации, в котором интересы контрагентов прямо противоположны и каждый из них ищет выгоды за счет другого. Соображения ранга и престижа противостоят сиюминутной потребности выжить.
11. На графике II прослеживается кривая движения цен на землю; здесь цены еще не дифференцированы, и их разброс, по-видимому, несколько сужается в ходе кризиса 1690‐х гг. В целом наблюдается тенденция к снижению и образованию групп. Я вкратце остановлюсь на этом пункте, чтобы упомянуть еще об одной оптической иллюзии, порождаемой нашей документацией. Если мы вернемся к предыдущему разделу и перейдем к графикам III и V, то нас ожидает сюрприз: цены на землю, проданную родственникам, и на землю, проданную посторонним, взятые по отдельности, движутся параллельно и вверх. В годы кризиса рынок пережил новую трансформацию, то есть сделки между родней сократились, потому что большая часть семейных ресурсов, которые можно было использовать для внутреннего обмена, оказалась исчерпана. При этом продажи посторонним лицам умножились: бедные крестьяне чаще обращаются к синьорам за получением необходимой помощи и, возможно, выставляют на торг несколько более привлекательные участки, или же отрицательная обоюдность благотворительности предлагает более высокую цену, опять-таки вступая в противоречие с законами обезличенного рынка. Изменение числа покупателей, сопровождающееся процентным уменьшением родственников и увеличением посторонних, приводит к общему снижению уровня цен при их реальном повышении для каждой из двух категорий приобретателей по отдельности.
Именно в этой ситуации на исходе столетия и появляются операторы Перераспределения. Как уже было сказано, они являлись носителями куда более рыночных идей, чем жители коммун. Вероятно, они читали отвлеченные руководства по землемерию, ориентированные на крупные сельскохозяйственные предприятия, работавшие на рынок, и потому пытались устанавливать цены на землю, исходя из равновесия между спросом и предложением на саморегулирующемся обезличенном рынке. Возможно также, что они хотели стимулировать производство и обмен сельскохозяйственными продуктами и не учитывали трудности адаптации этих концепций к крестьянским хозяйствам на неполноценном рынке: какова стоимость зерна, не поступающего в продажу и потребляемого производителями, цена труда крестьянина на своем участке, земли, которая не продается и иногда даже не может быть проданной? Историки, изучавшие государственные переписи при Старом режиме, также пренебрегали этой проблемой: кадастры всегда рассматривались в качестве подготовительного этапа к налогообложению, составлявшему определенный процент реально рассчитывавшейся и реально существовавшей земельной ренты[92].
Углубленное изучение этой проблемы завело бы нас слишком далеко. Во всяком случае, ясно, что, определяя цену или доходность земли, землемеры герцога Савойского должны были оказаться в затруднении, прежде чем прийти к компромиссу — разумеется, монетизировать все что можно, дабы, помимо прочего, дать импульс к более широкому вовлечению деревни в рыночные отношения, монетизировать на очень низком уровне, который хотя и искажает реальность, но способен отразить ее целиком. В сущности, это было безобидное искажение, поскольку задача заключалась в создании единообразной описи, на основе которой можно рассчитать размер налога, меняющийся из года в год.
Однако как соотносились цены на землю, о которых мы долго рассуждали, и ее рентабельность до проведения кадастровой описи в конце XVII в.? Мы можем оценить соотношение цен и доходности с помощью данных, предоставлявшихся местными экспертами в случае проведения земельных сделок. Таких случаев было несколько десятков, и в них указывалась вымышленная в вышеописанном смысле цена, которая тем не менее, вероятно, являлась реальной, во всяком случае
