Безусловно, жизнь королевы совсем не походила на пребывание в райских садах. Ежедневно у Когъёку было много работы, которой прибавлялось, если Синдбад покидал страну и оставлял жену «на хозяйстве». Однако синдрийцы всегда окружали свою любимую королеву добротой, а вот за пределами чудесного острова начинались настоящие испытания. Хотя вельможи были вынуждены оказывать Когъёку почтение, они не давали ей ни на миг забыть, что она в их глазах лишь жалкая бывшая шлюха. Едкие шепотки за спиной, тонкие шпильки от знатных дам, иногда откровенное хамство. Синдбад первое время старался оберегать Когъёку, но она четко дала ему понять, что справится сама. Какая она королева, если не может поставить на место парочку зарвавшихся придворных дам Рема? И как она может стать Синдбаду опорой, если ее все время надо защищать?
Трудности Когъёку даже распаляли, ведь без них стало бы совсем скучно.
А уж сколько раз на ее жизнь покушались! Причем убийцам иногда удавалось проникнуть даже в Синдрию. Иногда Когъёку даже приходилось отбиваться самой или на пару с мужем, но большую часть ассасинов Джафар устранял еще до того, как те подбирались к королевской чете.
Особенно участились нападения, пока Когъёку ждала первого ребенка. Но врагам Синдбада оставалось лишь кусать локти — наследник у него все-таки родился…
Раздался грохот распахнувшейся двери, затем топот маленьких ножек и на кровать к родителям плюхнулся Бадр.
— Мама, папа, мне та-а-акое приснилось!
— И тебя с добрым утром, постреленок. — Зевнув, Синдбад сел на кровати и потрепал Бадра по вихрастой макушке.
Когъёку знала, что муж несмотря ни на что сохранил с бурной юности чуткий сон, даже появление сына будило его мгновенно. Полностью расслабиться он мог лишь рядом с супругой, поэтому когда Когъёку просыпалась, Синдбад оставался дремать, полностью ей доверяя.
Иногда ей казалось, что они слишком уж балуют Бадра, позволяя ему многое, в том числе в любое время дня и ночи врываться в родительскую спальню. Единственное правило дисциплины, которое он признавал — не ломиться за пертую дверь. Раз закрыто, значит, мама и папа очень-очень заняты.
В остальном же отказать Бадру было совершенно невозможно, хотя внешне он пошел в Когъёку, но полностью унаследовал природное обаяние отца и уже в таком юном возрасте легко очаровывал людей.
Бурно жестикулируя и путая слова, Бадр принялся пересказывать сон о том, как победил напавшую на Синдрию орду чудовищ. Синдбад внимательно слушал, хвалил сына за храбрость. Когъёку просто молча умилялась, наблюдая за ними.
Вдруг она ощутила слабое движение в животе. Легчайшее, как прикосновение крыла бабочки. Совсем не похожее на те пинки, которые устраивал во чреве матери Бадр.
Когъёку замерла, прислушиваясь к себе и полностью окунаясь в чувство материнства.
— Милая, что-то не так? — Синдбад тут же насторожился, мгновенно улавливая изменения в настроении жены.
Молча покачав головой, Когъёку взяла его руку и прижала к своему животу. Ребенок внутри, будто почувствовав присутствие отца, толкнулся чуть сильнее. Синдбад расплылся в счастливой улыбке.
— Что такое? Что такое? — Бадр тут же принялся подпрыгивать и теребить отца за руку.
— Твоя сестренка у мамы в животе впервые пошевелилась, — сообщил ему Синдбад.
— Хочу потрогать!
Бадр прижал обе ладошки к животу Когъёку и, почувствовав вместе с ней очередной толчок, радостно воскликнул:
— Она меня узнала! Привет, я твой брат Бадр… А она уже сейчас родится?
— Нет, еще несколько месяцев, — мягко ответила Когъёку.
— Скорей бы. — Бадр заерзал на кровати. — Я буду с ней играть и катать на спине. И еще покажу свое тайное место в джунглях.
В этот миг на глаза Когъёку навернулись слезы. Как же чудесно родить желанного ребенка! Как чудесно, когда ты знаешь, что тебя будут любить.
Синдбад тут же привлек ее к себе и ласково погладил по волосам.
— Ну ты чего, малышка? Что-то болит?
— Мама, я тебя толкнул? — Бадр всполошился и тоже начал хныкать.
— Нет. Нет. — Когъёку улыбнулась. — Это от счастья.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
И она действительно чувствовала себя в этот миг самой счастливой женщиной на свете.
Бонус. Другая жизнь советника
Комната тонула в теплом золотистом мареве. Предметы казались зыбкими, чуть размытыми, отчего мир терял привычные Джафару резкие очертания и становился мягче, уютнее.
Джафар всегда считал свечи Ясмин особенными, хотя никогда ей об этом не говорил. Вроде бы обычные кусочки воска с ниткой, но их свет изменял все вокруг. Возможно потому, что даже в самую маленькую свечку Ясмин вкладывала душу и частичку тепла своего сердца. Джафар иногда наблюдал, как она работает: сосредоточенно, старательно, аккуратно. Тонкие пальчики осторожно разминают воск, придают ему форму, с тщанием и любовью создают маленькие шедевры.
Пожалуй, именно это и привлекло Джафара в Ясмин. То, что она готова делиться любовью с другими. Ее нежность была для него живительным бальзамом. Рядом с ней он мог отдохнуть от повседневных забот, расслабиться. Не думая о том, где Син потерял отчет о расходах за месяц, как разнять дерущихся Шарркана и Ямурайху, чем успокоить отвергнутых ухажеров Писти, и прочее, прочее… Иногда обязанности первого советника короля доводили Джафара до белого каленья, он понимал — еще чуть-чуть, и он кого-нибудь убьет. По-настоящему. Тогда он шел к Ясмин. Она могла успокоить его внутреннего зверя, иногда просто ласково погладив Джафара по взъерошенным волосам. А иногда позволяя ему грубо овладеть ею прямо на полу, выплеснув свою злость.
Она все ему позволяла. Безропотно, покорно принимая его любым. Ничего не требовала и все прощала. Такая хрупкая, беззащитная, ранимая… И в глубине души Джафар понимал, что его привлекает в Ясмин не только ее доброта и любовь. Его привлекает ломкая красота бабочки однодневки. Ему нравится, насколько сильно она зависит от него. Точно маленький зверек.
Осознавая это, Джафар чувствовал себя последней скотиной и зарекался приходить в белый домик под сенью магнолий. Но после очередного тяжелого дня ноги сами приводили его сюда. Ясмин зажигала свечи, он клал голову ей на колени и вдыхал аромат лаванды…
Но сегодня что-то было не так.
В грациозных движениях Ясмин чувствовалось напряжение, и огоньки свечей, вторя своей хозяйке, испуганно трепетали. Джафар всегда замечал малейшие изменения в поведении окружающих, убийц учат быть наблюдательными. Вот Ясмин разливает чай, ее рука, сжимающая фарфоровый чайничек чуть дрожит. Вот она прижимает ладонь к животу и на мгновение замирает, а затем бросает украдкой затравленный взгляд на Джафара. Глупышка, думает, он слепой? Но даже если бы он был слеп, он не мог не ощутить ее тревогу. Чувствовать неосязаемое и невидимое убийц тоже учат.
Джафар отставил пялу с недопитым чаем и поманил Ясмин к себе. Она подошла с неохотой, которую никто, кроме Джафара не заметил бы. Он потянул ее за руку, усадил к себе на колени и легко провел кончиками пальцев по ее щеке. Она вздрогнула, и не от смущения. Это был страх.
«Она боится меня? С чего бы?»
Ясмин видела худшие стороны синдрийского великого визиря и никогда не выказывала страха. А теперь она боится. Почему?
Джафар не собирался ходить вокруг да около.
— Ясмин, что случилось? — прямо спросил он. — Если у тебя какие-то проблемы, говори смело. Я помогу.
Она быстро-быстро замотала головой, так что длинные серьги в ее ушах сверкнули и золотые блики отразились в темно-вишневых глазах.
— Нет, нет, мой господин. Все хорошо.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Джафар нахмурился.
— Ты же знаешь, я не терплю, когда мне лгут.
Ясмин потупилась, ее ладони легли на живот, словно защищая. В этот миг Джафар все понял.
— Ты ждешь ребенка, — тяжело обронил он.
Ясмин низко опустила голову и некоторое время молчала. Джафар взял ее за подбородок, заставил посмотреть ему в глаза и увидел на черных ресницах бисеринки слез.
