На последних словах генерал сделал ударение, стараясь подчеркнуть их особенное значение. Остановившись перед Муратовым, он посмотрел на него повеселевшими глазами и повторил возбужденно:
— Да-да, товарищ Муратов! Вся сила решения Булавина в том, что возможно оно только в наших советских условиях и, стало быть, это глубоко принципиальное решение. Именно этим обстоятельством оно прекрасно защищено от врагов, не верящих в наши принципы и не понимающих их.
Взглянув на все еще нахмуренное лицо полковника, Привалов спросил:
— Скажите, разве гитлеровцы в состоянии допустить мысль, что план наш может строиться на непостижимом для них энтузиазме рабочих, решивших удвоить свою производительность для ускорения победы над врагом?
— Да, пожалуй, ставка на такой энтузиазм может показаться им зыбкой, — согласился полковник.
— Вот видите! А этот энтузиазм уже дает себя знать. Машинисты Воеводина перевозят вдвое больше грузов, не пополнив при этом своего парка ни одним паровозом. А противник все еще в полном неведении. Это теперь совершенно очевидно из перехваченной нами директивы гитлеровцев своим резидентам.
Полковник Муратов, сидевший возле письменного стола Привалова, не раз уже пытался встать, неловко чувствуя себя перед генералом, ходившим по комнате, но Привалов всякий раз снова усаживал его на место.
— А может быть, расценщик Гаевой хитрил и притворялся все это время? — осторожно заметил полковник. — Он ведь знает, оказывается, о стахановском лектории и даже нашел нужным донести о нем своим хозяевам.
— Но когда послано это донесение? Почти месяц назад. Видимо, Гаевой не придавал большого значения этому лекторию, в противном случае он донес бы о его результатах, не ожидая напоминания. — Сказав это, генерал сел за стол и на листке настольного блокнота размашисто написал текст телеграммы. — Вот, — протянул он листок полковнику, — распорядитесь, чтобы это немедленно отправили Булавину. Я даю ему свободу действовать в зависимости от обстановки, но абсолютно не сомневаюсь в том, что именно он сделает. Пошлите, кстати, ему и вызов. Пусть доложит нам обо всем устно.
Анализ предполагаемых действий Гаевого
Майор Булавин прибыл в Управление Привалова на следующий день рано утром. Полковник Муратов не стал ни о чем его спрашивать и повел к генералу.
— Здравствуйте, товарищ Булавин! — Привалов протянул майору руку. — Садитесь и докладывайте.
Булавин волновался, не зная, как отнесется генерал к его решению об отправке нераскодированного письма Гаевого. Он сел в кожаное кресло против генерала. Привалов не скрывал своего интереса к предстоящему докладу Булавина и сосредоточенно смотрел в глаза майору.
— Прежде всего, — начал Булавин, чувствуя неприятную сухость во рту, — позвольте доложить вам, что, получив вашу телеграмму, разрешающую мне действовать в соответствии с обстановкой, я счел возможным отправить донесение Гаевого, не расшифровав его.
Замолчав, он пристально посмотрел на Привалова. Лицо генерала показалось ему непроницаемым.
— Объясните, почему вы решились на это, — спросил генерал, и майору показалось, что внимательные глаза его стали строже.
— Я поступил так, товарищ генерал, потому что не сомневался в том, каков может быть смысл зашифрованного донесения Гаевого, — ответил Булавин, твердо выдержав взгляд Привалова.
Торопливо отстегнув полевую сумку, которая висела у него на поясе, майор вынул из нее листок бумаги, исписанный четырехзначными цифрами. Протянув его генералу, он продолжал:
— Вот цифровые группы обнаруженного нами шифра Гаевого. По количеству их видно, что текст донесения необычно длинный. О чем мог доносить Гаевой так многословно? Если бы ему был известен наш замысел, он ведь сообщил бы об этом, не ожидая запроса агента номер тринадцать. Остается допустить, что Гаевой так пространно излагал только свои личные соображения о лектории, организованном стахановцами депо Воеводино.
— А почему бы не предположить, — спросил Муратов, — что, получив запрос от тринадцатого, Гаевой тайно навел справки и теперь подробно доносит обо всем?
— Этого не может быть, товарищ полковник, — уверенно заявил Булавин. — Мы следим за каждым шагом Гаевого и точно знаем, что он никуда не ходил и ни с кем не встречался. Прочитав шифровку на почтовой марке письма Глафиры Добряковой, он в ту же ночь принялся писать тринадцатому ответ на его вопрос о том, каково практическое значение стахановского лектория.
Заметив, что Привалов одобрительно кивнул головой, Булавин решил, что генерал, видимо, удовлетворен ходом его рассуждений, и продолжал уже с большей уверенностью:
— Что же мог ответить Гаевой? Для того чтобы допустить, что лучшие машинисты поделятся своим передовым опытом, а отстающие воспользуются этим опытом и станут работать лучше, нужно прежде всего поверить в искренность желания машинистов-стахановцев передать такой опыт без малейшей утайки, передать для общего дела ускорения победы над врагом.
Сказав это, майор Булавин смущенно посмотрел на Привалова и торопливо заметил:
— Извините, товарищ генерал, что приходится говорить такие прописные истины, но я считаю необходимым повторить их, чтобы яснее представить себе логику предполагаемого ответа Гаевого.
— Я вовсе не считаю лишними эти рассуждения, — ответил генерал, поудобнее усаживаясь в кресле.
Взглянув на полковника Муратова, казалось застывшего в неподвижной позе, майор продолжал:
— Гаевой не мог поверить в искренность желания машинистов-стахановцев передать свой опыт отстающим.
В этом у меня нет ни малейшего сомнения. А не поверил он в это потому, что вообще, видимо, склонен подозревать в людях только самые низменные чувства. В. Сергее Доронине, инициаторе создания стахановского лектория, он, например, предполагает только карьериста. С точки зрения Гаевого, передав свой опыт другим, стахановцы из передовиков станут рядовыми машинистами, ибо высокие нормы их производительности будут выполняться уже всеми прочими машинистами депо.
— Если вы не очень заблуждаетесь в психологии Гаевого, — заметил генерал Привалов, выслушав Булавина, — то я полагаю, что вы поступили правильно, не задержав его донесения. А что касается мировоззрения Гаевого, то это, должно быть, типичное мировоззрение профессионального шпиона. Дело, видите ли, в том, что мы приблизительно знаем уже, кто такой этот Гаевой. На одной из наших железнодорожных станций мы поймали фашистского шпиона, который рассказал нам кое-что. Незадолго до начала Отечественной войны он вместе с группой других шпионов окончил в Германии специальную школу, готовившую агентуру для шпионской и диверсионной работы на железнодорожных станциях нашего тыла. Ни лиц, ни даже фамилий своих коллег он, конечно, не знает (такова, как известно, система обучения в шпионских школах), поэтому не мог сообщить нам ничего, кроме номера агента, через которого он посылал свою информацию. Мы, однако, почти не сомневаемся, что Гаевой (фамилия его, конечно, вымышленная) — воспитанник той же школы, что и арестованный нами Курт Шуслер.
