Мари заканчивает писать. Слова вновь проникают в ее уста. Позовите Вульфхильду и Асту, тихо говорит она.
Года смотрит на Мари, и от увиденного ее похожее на мушмулу лицо меняется. Года чтит тайновидцев; она вскакивает и со всех ног мчится исполнять приказ. Тильда прижимает руки к груди и в отчаянии повторяет: как же это, как же, как же.
Тем же утром после встречи с монахинями Мари входит в калефакторий близ кухни, где на табуретах сидят монахини и, бормоча еле слышно, читают книги. Из всех насельниц обители про себя читает одна лишь Мари, и Года, застав ее с книгою, всякий раз с трепетом пеняет ей: это-де ведьмовство. Но если не может быть умно́го чтения, откуда взяться уму? С этой мыслью Мари представляет ледяную пустыню в голове субприорессы.
Исполняющие послушание рассажены по чинам, младшие облатки дрожат, они дальше всего от огня, ближе всего к холоду. Мари закрывает дверь, но не идет к очагу, дерево холодит ей спину. Она сделает шаг вперед, и монахини услышат о новой затее, она поделится с ними дарованным ей видением, Мари наслаждается им. Водянистый свет льется в окна, косые его лучи освещают дыхание читающих вслух монахинь, поднимающееся дыхание серебрится, потоки слов зримы, слово становится духом, излетая из уст. В калефактории тихий приятный гул, не прерываемый молчанием, голоса переплетаются так красиво, что кажется, будто это не гобелен, сотканный из отдельных нитей, а цельный лист сусального золота. Монахини склоняют головы над книгами, слова их бледно сияют, и Мари осеняет: обитель – улей, и все ее добрые пчелы работают дружно, в смирении и благочестии. Эта жизнь прекрасна. Эта жизнь с ее монахинями полна благодати. Мари возносит благодарственную молитву Пресвятой Деве. И ступает вперед, монахини отрываются от чтения, глядят на нее, видят в Мари отблески сияния причудливого видения женского древа, ниспосланного ей, и отблески эти отсветом пламени ложатся на их лица. Мари рассказывает им о новейшем видении.
Ночью приоресса Тильда плачет, лежа в постели: если ей снова придется работать за всю обитель, она умрет, думает Тильда, но плачет беззвучно, чтобы не потревожить сестер.
Асте снятся стрельчатые арки, контрфорсы наподобие тех, что она видела в детстве у того поразительного, дерзновенного собора на острове в Париже, с высокими окнами, величественного масштаба, говорили, что его фасад уставят скульптурами, покрытыми толстым слоем блестящей краски, Аста обдумывает, взвешивает, высчитывает вес и так увлекается, что не спит неделю. Однажды, лет девяти-десяти, она убежала от няньки и целый день с удовольствием бродила по строительной площадке собора, задавала вопросы рабочим, дивилась, разинув рот, перепачкалась каменной пылью и грязью, пока наконец исступленная нянька не выволокла ее за ухо на улицу: няньку лапали, щипали, один раз она угодила в вонючую кучу свиного навоза, пока искала свою подопечную.
Вульфхильда едва не до света сидит за счетами аббатства. Силы ее на исходе, шесть дней в неделю она разъезжает по земельным наделам, улещивает и грозит от имени Мари, она голос аббатисы в городе и за его пределами, так что, когда Мари наконец приезжает лично, в ней видят не обычную женщину, в ней видят миф – кто говорит, святая, кто говорит, ведьма, слухи мешаются, путаются; наследница феи Мелюзины, по неистовству и силе своей подчиняющая природу своей воле, родственница королевы, высоченная дама на боевой лошади, крестоносица, аббатиса с неженским лицом, телом, знаниями и нравом.
Вульфхильда вздыхает, проглотив гордость: перед властью видения Пресвятой Девы она бессильна. Монахини сами могут сделать многое: построить леса, скрепить камни известковым раствором, покрыть здание соломой или тростником, они умеют резать по дереву, штукатурить, расписывать стены, но некому научить их тесать камни. Они почти ни в ком не нуждаются, но в этом деле у них нет сноровки.
На следующий день Вульфхильда приходит в покои аббатисы. Подается к ней, и на миг они соприкасаются лбами. Мари нежно целует Вульфхильду в переносицу. Вульфхильда излагает ей свои планы: она возьмет дюжину лучших вилланок и разобьет за холмом близ овечьего пастбища лагерь для каменотесов. Два пола не должны смешиваться, она не допустит, чтобы взорам монахинь, служанок или вилланок явилось зрелище, способное оскорбить их целомудрие или слабых ввести в искус. Чужаков на монастырские земли доставят с завязанными глазами и заплатят с прибавком, если будут работать споро. Она лично позаботится о том, чтобы избавить от хлопот нежных монахинь Мари.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Обстоятельная Вульфхильда, вслух произносит Мари. И добавляет мысленно: душа души моей.
Аста верит, что дом, быть может, удастся закончить за год: у нее свои дивные видения.
Мари пишет письма, они очаровательны и умны; королеве она вкратце рассказывает о затее, надеясь натолкнуть ее на мысль в старости поселиться в их обители, но Алиенора в ответ не присылает денег, она хранит их за собственной печатью в преданном ей соборе; она шлет предупреждение Мари. Открыв письмо, та видит, что королева советует ей проявить осмотрительность: вдруг Мари так взлелеет обитель, что Алиенора на следующий год взыщет с нее налога вдвое противу прежнего.
При мысли об этом у Мари перехватывает дыхание.
Полевые монахини и вилланки прокладывают хорошую дорогу к каменоломне: на лугу нет деревьев, и это нетрудно, тем более с большим колесом. Ночью в лагерь привозят каменщиков, завязав им глаза, и селят в уютных хижинах.
Подснежники пробиваются сквозь мерзлую грязь.
Начинается строительство нового дома для аббатисы.
Начало марта, после полуденной трапезы. Вдали слышно, как камни бьются о камни, как стонут веревки на деревянных подъемниках.
Разомлев от хлеба и похлебки с репой, Мари размышляет об архитравах. Она рассчитывает покрыть их узорной резьбой: архитравы с яблоками и пшеницей, архитравы с овцами и виноградом, архитравы с пчелами-блестками и медовыми сотами.
Она проводит ножом под печатью на письме, выпрямляется, молча читает, на лице ее мелькает улыбка.
Года впивается взглядом в Мари. Что-то интересное, мрачно спрашивает она. От Годы пахнет плацентой и овечьим пометом, она все утро помогала трем маткам ягниться и позабыла переменить платье.
Не послать ли ее в мыльню, подумывает Мари, но молчит, чтобы не обижать Году. Через три дня к нам приедет новая сестра, ее зовут Авис, сообщает Мари. Кажется, дело срочное. Славного рода. Приданое за ней сулят такое щедрое, что отказываться попросту глупо.
Года с надеждой спрашивает: нет ли у девицы склонности к какому-нибудь занятию, или, быть может, она провидица? В соседней обители – до нее день езды – к зависти Годы, живет знаменитая отшельница, к ней за мудрым советом стекаются пилигримы, она сообщается с ними через окно. С праведной отшельницей тягаться трудно.
Нет, отвечает Мари, кажется, эта новая сестра позволяла себе излишнюю вольность в привязанностях. Ее ловили с поличным. Секли. Но она не раскаялась. Похоже, их обитель – последняя надежда семьи.
Тильда фыркает, заливается краской и притворяется, будто занята делом.
Мари переводит взгляд на приорессу и, скривив губы, добавляет, что вообще-то эта девица – родственница Тильды. Четвероюродная сестра? Некая Авис де Шер.
Музыкальное имя, думает Мари, старой аббатисе Эмме понравилось бы, она снова и снова негромко его напевала бы.
Тильда со стоном роняет перо. Не может быть, отвечает она, Авис сумасбродка, обуздать ее невозможно. Она родную сестру сунула головой в навозную кучу и не выпускала, пока сестра не додумалась притвориться мертвой.
Что ж, я могу лишь попытаться ее обуздать, сухо отвечает Мари, но высшую узду избирает лишь Бог.
Простым земным смертным вряд ли удастся удержать Авис в монастыре, говорит Тильда.
Выбора у нас нет, произносит Мари, мы должны попытаться. И кончим на этом.
В день приезда Авис у Мари дела в городе, на улице ливень, ветер швыряет струи воды, и, покончив с обязанностями, Мари идет помолиться в собор. Приоресса и субприоресса провели все утро в молитве и теперь, прячась от ветра за дверью, ждут, когда на улице покажется новициатка.
