— Пустяк. Убить Макара.
— Макара?
— Макара.
— А какая, простите, связь между моей светлой частью и этим Хароном?
— Элементарная. Один последний грешок.
— Грешок? Последний? Да я, между прочим, кроме душегубства ещё и наркотиков не пробовал, гомосексуализмом не увлекаюсь. Так что у меня ещё непочатый край.
— У вас, знаете ли, низкая самооценка. При вашей-то хуле на Духа Святого вам действительно нужен всего один шаг. Кстати, Макар сейчас перевернулся на спину. Вы знаете, что он обычно спит на животе. А сейчас — тот редкий случай. Горло открыто. А рядом стоит остро отточенная лопата. Один удар — и договор подписан.
— И эта женщина?..
— И вы рядом с ней, — уклончиво ответил Джалиб.
— Да рядом я могу сколько угодно облизываться. Знаю я вас. Анекдот студенты рассказывали. Наркоман попал на тот свет. Стоит в центре поля конопли. Нашёл косу, косит. Голос сверху: да вон, там уже накошено. Он бежит туда. Точно — накошено. Начинает сушить. Голос сверху: да вон там уже насушено. Бежит туда, начинает срочно забивать косячок. Голос сверху: да вон — целый вагон папирос, сигарет, чего душа пожелает. Бежит туда, пихает папиросу в рот, судорожно ищет спички. «А спички где? Спички?!» — кричит наверх. Голос сверху: если бы были спички, тут был бы рай. Так что ваши уловки мне известны, почтенный Джалиб. Мне нужны гарантии.
— А так?! — Джалиб снова взмахнул рукой, и взору профессора открылся тот же берег, только вместо Елены там была, вероятно, ещё сотня обнажённых женщин, накрыты столы с яствами, и всё это на фоне бархатного заката.
— Банально, но завлекательно, — признал Михаил Давыдович. — Но хотелось бы и её… сюда.
— Она в доме, это я гарантирую, — твёрдо пообещал Джалиб. — Но ждёт она Макара. Сделайте так, чтобы ей некого было ждать.
— Отрубить его умную башку лопатой? — сам себя спросил Михаил Давыдович. — Но ждать она его не перестанет…
— У вас будет целая вечность, чтобы уверить её хоть в чём. Тем более вы друг Макара. Расскажете ей, как он копал могилы… Про могильную землю под его ногтями… Знаете ли, она весьма брезглива…
— Ход понятен, — Михаил Давыдович раздумывал, покусывая губы. — Но он, Макарушка-то, этакий прыткий. Я его лопату в руки только возьму, а он подскочит, и в морду мне. А?
— Ну, если вы ещё полчаса будете раздумывать, то он всяко подскочит, знаете ли.
Джалиб сделал вид, что профессор его разочаровывает и становится ему неинтересен. Он картинно вздохнул, так что воздух вокруг стал сероводородом, и собрался было уходить. Как бы на всякий случай, ко всему сказанному добавил:
— Вы, Михаил Давыдович, должны понимать, что я могу сделать подобное предложение и другим людям.
— Понять не могу, чем он вам так мешает?
— Да он вам мешает! — не выдержал Джалиб. — Мешает достичь гармонии, к которой вы стремитесь всю жизнь! Он же вас остановил! А нам он — тьфу! — Джалиб плюнул, и сгусток слюны взорвался под его ногами, оставив небольшую воронку. — Просто, по правилам игры, вы его обезглавливаете, и часть его силы переходит вам. И вы сможете кое-что для нас сделать.
— Ещё что-то? — насторожился Михаил Давыдович.
— Да почти ничего. Сдвинуть несколько крестов над могилами.
— Портал! — как и Макар, догадался профессор.
— Портал-мортал, — вдруг с восточным акцентом заговорил Джалиб, — какая разница? Вам предлагается кусочек рая для отдельно взятого человека. Фирма гарантирует. Всё, что вы так любите здесь, будет там в избытке. Там ваши лекции слушать будут разинув рты. Аудиторию обеспечим. Но вы, похоже, просто трусите.
— Не сметь! — взвился Михаил Давыдович, которому в его нынешнем состоянии было абсолютно всё равно, кто перед ним. — Вы мне своим метапсихозом голову не морочьте! Я стоял на баррикадах демократии, я боролся против любого иерархического тоталитаризма!..
— Знаю-знаю, — радостно подхватил Джалиб, — это вашу шевелюру можно увидеть у броневика, с которого выступал Ельцин, вы держали в руках оружие пролетариата — булыжник, но теперь осталось взять в эти руки другое оружие — лопату.
— Да, — крякнул профессор и решительно направился к лачуге Макара.
— Слова не мальчика, но мужа, — похвалил вслед Джалиб.
Шагая по аллее, Михаил Давыдович ещё не знал, сможет ли он убить Макара, который доставлял ему некоторое интеллектуальное удовольствие во время дискуссий, но подавлял его своим превосходством, порой грубым и физическим. Скорее, профессор пока что убеждал себя в том, что способен на этот поступок. И, собственно, череда последних событий к этому располагала. Никто его не хватится. Вон, почти весь город исчез. Хоронить далеко ходить не надо. Всё под боком.
Так убеждая себя, Михаил Давыдович подошёл к дверям лачуги, на минуту остановился, ещё раз взвешивая все за и против, но так ничего и не решив, открыл дверь. Открыл и сразу сник, увидев на пороге Таню с мальчиком, которого она держала за руку. Явление любимой его нисколько не удивило, он и ожидал чего-то подобного, ждал, как ему показалось в этот момент, с того самого дня, когда она выбежала из дома. И сразу понял: рядом с ней — его неродившийся сын.
— Таня, — сказал он, и больше сказать ему было нечего.
А Таня молчала и внимательно на него смотрела. Теперь, когда в чреве её не было ребёнка, она была так же прекрасна, как в дни их первых встреч. Даже ещё прекраснее. Женственнее. Свежее. И профессору захотелось заплакать. Злой человек в нём вдруг скукожился, упал куда-то на самое дно сознания и не мог подняться. Пронизывающий и светлый, без тени упрёка, взгляд Татьяны заставил всё недоброе и, собственно, гордыню Михаила Давыдовича в буквальном смысле забиться в угол. Он бы и разрыдался, но даже этого не мог, потому что только иссушающее душу опустошение росло в нём, выходило за пределы тела и капельками пота выступало на лбу.
Именно такую капельку Таня смахнула с его чела, поправила взмокшую непослушную прядь, и он буквально почувствовал её прикосновение, которое заставило содрогнуться всем телом. Он просто не смел податься навстречу, и потому обессиленно упал на колени, схватив её руку. Михаил Давыдович зажмурился и приложился к ней лбом и руками, не в силах смотреть в глаза мальчику, которые оказались на уровне его взора.
— Профессор с утра на коленях? У тебя что — дни поменялись? — услышал он бесцеремонный голос Макара.
Михаил Давыдович открыл глаза и увидел, что Тани и мальчика больше нет. Он с нескрываемым раздражением посмотрел на могильщика и равнодушно сказал:
— Циник ты, Макар.
— А ты белый, пушистый и летаешь, — так же равнодушно ответил Макар, направляясь в туалет.
— Я чуть не убил тебя!
— Да ну, тут тебе слабо, привет Джалибу, — догадался Макар.
Профессору почему-то захотелось, чтобы Макару стало так же больно, как и ему. Не со зла даже, а чтоб он понял его состояние. И это у него получилось.
— А твоя женщина неземной красоты. Таких не бывает. Просто быть не может. Это, наверное, фантазия твоя…
Макар остановился. Он не поворачивался. Глубоко вздохнул, так что профессор видел, как при этом поднялись и опустились его плечи.
— Молодец… Умеешь… — оценил попытку профессора могильщик.
— Не всё тебе меня цеплять.
— Согласен, — беззлобно отозвался Макар, — но она, Миша, была. Ей-богу, была. Эта африканская свинья тебе её показала?
— Да.
— Небось, кусочек рая предлагал?
— Н-ну… да…
— Не покупайся, Миша. Что ты мне не рассказал? О чём утаил? — он так и стоял спиной, и профессор не видел, что его собеседник тихо плачет.
— Я не рассказал тебе про Таню. Я этой девушке на колокольне рассказал. А тебе нет.
— Хорошая? — попросту спросил Макар.
— Очень, — так же попросту ответил Михаил Давыдович.
— Ты это, Миш, постарайся удержаться в этом состоянии…
— В каком?
— В состоянии любви. Это больно, но, как ни удивительно, это помогает… оставаться на стороне света. Пословица на ум просится.
— Какая?
— Что имеем — не храним, потерявши — плачем.
— У меня должен был родиться сын. Я его только что полюбил. Ты прав, это так больно…
— Да поплачь ты, наконец, — отрезал Макар и двинулся дальше.
6
На ночь больница замерла. Сёстры-добровольцы заснули на постах. Никто не торопился домой, ибо торопиться было не к кому. Некоторые сходили домой и, застав там пустоту, вернулись. Пантелей сбросил халат в ординаторской терапевтического отделения, сел на диван и долго бессмысленно смотрел на свои руки. Словно в них был ответ на какие-то вопросы. Потом его внимание привлекла нитка, торчавшая из шва джемпера. Почему-то она показалась ему до боли знакомой, как какая-то деталь родного дома. Именно в этот момент он понял, что дома его тоже никто не ждёт. От этого стало особенно грустно. Подумалось сначала о Сашке, потом о Вале. К храму на зов колокола она не пришла. Может, просто не пришла, а может, и нет её в городе. Нет, на зов колокола она бы пришла, потому что знала бы: Пантелей рано или поздно будет там. Значит, Вали здесь нет. Вообще, получается, нет…
