С улицы слева, где находились конторы законоведов, доносилось протяжное нытье нищего. Вновь и вновь доносились одни и те же слова. «Бедняга, — подумал Амар. — Сегодня точно останется голодным». Он двинулся дальше, уже не так бесцельно, как раньше, словно стал получать от блужданий какое-то удовольствие. Улочка свернула налево, стала еще уже и вывела Амара на крохотную площадь, по всему периметру которой располагались лавочки, где студенты Каруина покупали учебники. Голос попрошайки был по-прежнему отчетливо слышен. Амар повернул обратно и вниз — по переулку, где, как ему казалось, должен был сидеть нищий, но наткнулся на него чуть дальше. Тот привалился к стене, сжав одной рукой грубый посох и протяжно выводя свою бесконечную песню; лицо его с двумя кроваво-красными провалами вместо глаз было обращено вверх, к несуществующей толпе. Это был еще молодой человек с густой черной остроконечной бородой и ослепительно белыми зубами. Амар остановился, окинул нищего внимательным взглядом. Кто-то дал ему на удивление новую джеллабу, из-под которой торчали неописуемого вида лохмотья, а чалма вся пожелтела от пыли. С той стороны, откуда пришел Амар, вдруг, заглушая пронзительный тягучий напев нищего, донесся гул голосов и крики. Пока Амар решал, идти ли ему навстречу крикам или, наоборот, прочь от них, он понял, что они стремительно приближаются и что к ним примешиваются вопли, обычно сопровождающие уличные потасовки. На миг ему показалось, что лучше всего будет подойти к нищему, сорвать с него чалму, надеть, чтобы она прикрывала лицо, и усесться рядом. Но тут же ему пришло в голову, что слепой не сразу поймет, в чем дело, и, когда толпа окажется совсем близко, будет еще требовать объяснений. Так что Амар быстро вскарабкался по фасаду одной из лавок, опираясь на железные скобы босыми ногами. Ему стоило немалых усилий взобраться на крышу, потому что уцепиться было практически не за что, однако он проделал все быстро и бесшумно. Здесь, как и на других бесформенных крышах домов вдоль улочки, были свалены пустые картонные коробки, остовы сломанных кроватей, бумаги и тряпье. С одной из соседних крыш на него недружелюбно глядел тощий кот, развалившийся на груде рваных циновок. Амар осторожно лег и, спрятав голову за дырявым корытом, глядел из-за своего укрытия на улочку.
Вскоре показалась толпа, вздымавшая вокруг себя облака пыли. Около двадцати молодых людей довольно быстро двигались вперед тесной группой; в их кольце, изо всех сил стараясь вырваться наружу, подгоняемые пинками и тычками, спотыкаясь, шли двое крепко сложенных мокхазни, синяя форма свисала лохмотьями, и местами проглядывало голое тело. Когда они в отчаянии прижались к стене дома, окончательно отрезавшей им путь к отступлению, послышались странные, похожие на придушенные рыдания звуки, глаза у обоих вращались в орбитах, как у безумных. Лица солдат были разбиты, кровь капала, стекала на грудь. Впрочем, окружавшие были не меньше залиты кровью, чем пленники. В нескольких шагах позади, над переулком, по которому они шли, стояла пыль, теперь же, сойдя с мостовой, они неуклюже скользили в грязи. Если кто-либо из двоих падал, их заставляли подняться пинками со всех сторон. Краешком глаза Амар заметил, как кот, прижавшись к крыше, скрылся из виду, извиваясь, точно змея.
Перекрывая беспорядочный шум, голос нищего громче прежнего выводил свою безотрадную песню. Наверное, он сумасшедший, подумал Амар, раз не понимает, что творится рядом. И тут, когда толпа и ее жертвы оказались прямо под ним, так, что Амар мог бы до них доплюнуть, с более светлого конца улочки, со стороны Рас Черратин, донеслись крики и трели полицейских свистков. Казалось, всех внизу одновременно ударило током. Дальнейшее произошло молниеносно. Солдаты с нечеловеческой силой рванулись в разные стороны. Круг мгновенно раздался, несколько молодых людей, потеряв равновесие, упали, ударившись об стену, так, что Амар почувствовал, как она содрогнулась. Но в тот же миг лезвия ножей блеснули в солнечном свете. Один из мокхазни вскрикнул: «А-a-a», другой беззвучно повалился на землю. Молодые люди, натыкаясь друг на друга, спотыкаясь и падая, бросились бежать назад. Амар видел лица тех из них, кто задержался, чтобы в последний раз осыпать градом проклятий лежащих на земле людей. Они тоже похожи на безумцев, подумал Амар, но в нем возникло неистребимое желание оказаться на их месте, почувствовать то, что чувствовали они, когда лезвия ножей вонзались в тело врага.
Площадь обезлюдела, только нищий продолжал тянуть свою песню, как кузнечик в летнем поле; ему достаточно было вытянуть правую ногу, чтобы упереться в голову одного из мокхазши. Однако он сидел неподвижно, лицо его было по-прежнему устремлено вверх, а губы шевелились, повторяя святые стихи. Французы будут здесь через минуту и, уж конечно, потащат беднягу-слепого в участок как свидетеля-только они были способны на такую немыслимую глупость.
Не теряя времени, Амар поднял голову, изучая расположение крыш. Ему несдобровать, если его застанут здесь, но, даже если он спрыгнет вниз и побежит по улочке, то вряд ли доберется до ее конца до появления полиции. Пригнувшись, он поднялся на ноги и стал медленно пробираться по крышам, стараясь не шуметь, пока не оказался у стены высокого здания. Выступ вверху тянулся со стороны переулка, превращаясь в узкую стену, разделяющую два внутренних дворика. Не испытывая головокружения и стараясь глядеть только под ноги, Амар прошел по карнизу и перебрался на крышу соседнего дома. На мгновение оглянувшись, он увидел внизу во дворике старуху, с интересом следившую за его передвижениями. Вот это было уже плохо.
— Лучше смотри в другую сторону, бабушка, — сказал он, одновременно оглядывая чисто прибранную крышу похожего на куб строения, на которой очутился. Где-то рядом должна быть улица.
Снизу донесся голос старухи: «Да благословит тебя Аллах». Или она сказала: «Да покарает тебя Аллах»? Амар не был уверен: оба арабских слова звучали похоже. Дойдя до края, он взглянул вниз: там была еще одна широкая крыша, гораздо ниже той, на которой он стоял сейчас. Чуть поодаль он увидел мощенный мраморными плитами двор с росшими в каждом углу маленькими апельсиновыми деревцами, но угол был таков, что Амар не мог суверенностью сказать, есть ли там улица. Если он спрыгнет сейчас, то наделает много шума; все следовало делать быстро, а взобраться обратно на такую высоту уже не удастся. И не будь в городе беспорядков, если его поймают на крыше, неизбежно упекут за решетку: крыши отводились женщинам. Мужчина, карабкающийся по уступистым крышам, мог быть либо вором, либо прелюбодеем. А сегодня дела обстояли еще хуже. Его просто пристрелят, вот и все. Пробормотав короткую молитву, Амар свесился как можно дальше и отпустил руки. Если в здании были люди, они наверняка услышали шум его падения. Добежав до другого края, Амар увидел внизу пустую улицу и снова прыгнул, больно ударившись босыми ступнями о грязную мостовую. Он попал в маленький хитрый переулок со множеством тупичков, где со всех сторон были одни двери, и пришлось проплутать, пока не нашелся выход. Миновав три поворота, он очутился на улице. Даже зная расположение такого дерба наизусть, всегда можно обмануться. Здесь торговали корзинами, но каким неузнаваемым казалось сейчас это место — безлюдное, с наглухо запертыми ставнями! Если бы хоть одна из нескольких дюжин лавок работала, улицу можно было быузнать, но теперь знакомыми казались только круто уходящая вниз мостовая и бесчисленные грозди зеленого винограда, свисавшие с решеток.
Амар решил, что, по крайней мере, теперь он в безопасности, раз никто не видел, как он спрыгнул с крыши, и поэтому, не ускоряя шаг, двинулся вперед. Однако стоило свернуть на улочку, которая вела к воротам Мулая Идрисса, он понял, что идти следовало в другую сторону. Возле ворот, прямо перед ним стояло несколько французских полицейских. Недолго раздумывая, Амар повернулся, чтобы поскорее уйти.
— Eh toi! Viens ici![79] — крикнул ему один из полицейских.
Амар неохотно побрел навстречу. Зачем он пошел так? Выбери он другой путь, смог бы пройти через Герниз. Перед глазами у него мелькали картины пыток. Они могут засунуть руку в тиски и заворачивать до тех пор, пока не начнут трещать кости. Могут рассыпать по полу твоей камеры скользкую намыленную солому вперемешку с битым бутылочным стеклом, раздеть тебя и заставить ходить взад-вперед, и будешь падать на торчащие отовсюду стекла, пока не окажешься весь утыканный осколками, как верх ограды. Могут исхлестать тебя до полусмерти, обжигать кислотой, морить голодом, заставить тебя проклинать Аллаха, вводить тебе шприцем всякую отраву, так, что ты сходишь с ума и начинаешь отвечать на все вопросы, которые тебе задают. При этом они всегда смеялись, даже когда били тебя. Вот и сейчас они смеялись, глядя на него, — быть может, потому что он шел так долго: ему казалось, что он едва двигается. Когда он подошел уже совсем близко, тот, что окликнул его, стал что-то громко говорить остальным, но Амар не мог понять ни слова. Он остановился.
