Конечно, сын золотоордынского хана мог позволить роскошь добродушия.
Батый любил сына и надеялся на то, что судьба его Сартака будет гораздо счастливее его собственной судьбы. В этом-то как раз и таилось зерно всех бед, – никому, даже владыке владык нельзя в этом мире любить и надеяться.
Конечно, передать Сартаку войлок власти еще при жизни, став его советником, не составляло труда, однако Батый знал, что не пройдет и недели после его смерти, как Берке, его родной брат, найдет способ освободить войлок власти от Сартака.
Берке был моложе Батыя на пятнадцать весен, и обезопасить от него Сартака можно было единственным способом – умертвить брата. Но Берке, как и сам Батый, был Чингизидом, внуком Священного Воителя. Просто так, не имея причин и веских оснований, отправить его к праотцам было невозможно: триста лет татаро-монгольского ига были еще впереди, и поэтому Батый не знал того, что через семьсот лет будет знать на Руси каждый ребенок: «Кому много дано, с того много и спишется», «Закон, – что дышло…» ну, и так далее…
«Пусть Берке тропит путь к Новгороду. – подумал Батый. – Потерь будет много. Новгород – не Рязань, не Владимир. Большие потери – вина Воителя. Воитель – Берке. Я – великодушен. Отравить. Все ощутят мою любовь: яд избавил брата от позора казни».
Наконец-то гнездо разлетелось в облако мелких веточек, скорлупы и красных от крови перьев.
«И пусть Бушер сопровождает брата, помогает советами. Никто не знает, что Бушер бессилен в вопросах войны. Одним ударом – от обоих. Персидский мудрец стал слишком прозорлив, „его стало тут слишком много“, как сказала бы покойная Сабира. Надо только, чтобы кто-то объявил мою волю. Не следует это приказывать самому… Но кто?»
Взгляд хана скользнул по свите и остановился на Бушере, бывшем к нему ближе всех. Взгляды их встретились.
– Твой приказ, посылающий лучезарного Берке вперед… и меня вместе с ним, огласит Хубилай, – едва слышно сказал, слегка поклонившись, Бушер. – Я прикажу ему, твоим именем…
– Ты научился читать мысли, старик?
– О, нет, Повелитель! – ответил Бушер. – Это ты разучился скрывать их, Великий…
Батый промолчал, хотя знал, что язык человеку дан именно затем, чтобы скрывать свои мысли: за пятьдесят лет Батый уже устал их скрывать.
* * *
Медведев позвонил по внутреннему Бокову:
– Михалыч, я закончил отчет о ночных событиях, забеги ко мне, прогляди по диагонали, если время есть.
– Здорово! – похвалил Боков, прочтя. – Сам бы не видел, своими глазами, решил бы, ну вот, по рапорту судить – вас еще и наградить надо. Износ оборудования, недофинансирование, недопустимые замены комплектующих… Все знакомо. Полмиллиона долларов спалили спьяну, ну если откровенно? Наоборот: вы, получается, спасли основное – блоки питания и кадровый состав, людей. А в целом, выходит, никто и не виноват!
– Почему никто? Управление виновато. Мало денег дают.
– Это тебе-то мало?
– Конечно! Платили бы людям побольше раз в десять – другие люди бы были, другая дисциплина.
– Ну… – усомнился Боков. – Сколько вору ни плати – он воровать не перестанет. Российская история…
– Да бог с ней, с историей! Меня одно волнует – погибший офицер.
– Да почему ж – погибший? Сам же говорил…
– Ну, пусть живой, не будем спорить. Скажу аккуратней: ушедший из жизни. Ушедший навсегда.
– А куда его, вы не уточняли еще?
– Да в глубокое прошлое, куда-то в интервал от десятого до четырнадцатого, пожалуй, века. Точнее сказать невозможно. Где-то там.
– И что ж, оттуда – никак?
– А как? Откуда там стартовый комплекс, чтобы его назад откинуть?
– Так стартовый комплекс можно туда по блокам послать? И там на месте, в прошлом, смонтировать!
– Ага, – саркастически хмыкнул Медведев. – В придачу с электростанцией… Да и куда? Мы же точно не знаем – не то что в каком году-месяце, но даже век… – Медведев пожал плечами. – А хоть бы и знали, стартовиков кто потом будет оттуда вынимать? Следующих присылать? Там что, база такая появится – вроде международной космической станции со сменным экипажем? Кто ж это разрешит-то в прошлом хозяйничать? В прошлом году хотели было там, сверху, охотнички, перед самым пожаром тысяча восемьсот двенадцатого года слетать, Москву почистить… Все равно ж сгорит! А драгоценности там были немереные! Сплошной антиквариат вдобавок. Ох, сприватизировать-то как ручонки чесались! До президента дошли – не дал! Ты там, в прошлом, собаку пнешь шелудивую, а здесь цены на нефть упадут! Опасно. Очень опасно! Какая выйдет загогулина, кто знает? Да и вообще – кто выделит миллионы, считай, на спасение какого-то там старшего лейтенанта? Гори он огнем!
– Да ты же только что сказал «меня волнует погибший офицер»? – удивился Михалыч.
– Волнует – в другом смысле! Был бы он в составе экспедиции, списал бы я его в расход тем же рапортом, вместе с техникой. Но ведь нельзя! Он во всех списках, еще с Москвы, – отдельно, не в составе! Значит, делать ему на пусковой было нечего. А он там был, понимаешь? И деться тут некуда, признать умершим все равно придется. Он же у тебя в личном составе числится, стоит на довольствии? Да! А по сути это вакансия. Сына он один воспитывал? Один. Отец-одиночка! Как сыну пенсию оформлять по потере кормильца? Как мальчика в детский дом отправишь? Одни вопросы!
– Ну, это вопросы-то юридические. А у меня есть вопрос посерьезней. Что сыну сказать?
Медведев задумался.
– Вы вот что! Ты ничего пока не говори. И не предпринимай. Договорились?
– Это проще всего. Всю жизнь молчу, ничего не предпринимаю. И вот, полковник…
– За неделю, за две утрясем. Я еще посоветуюсь кое с кем наверху, сам подумаю.
– Я тоже подумаю. Событие не из приятных. В полку уже пять лет потерь не было. И на тебе! Надо теперь по-людски, надо готовиться. Пусть все будет по-человечески, раз уж так вышло…
– Пока никому ни звука!
– И так все уже знают, – пожал плечами Медведев. – Как скроешь-то? Приказа о командировке не было, в отпуск не собирался. Есть график дежурств, занятий, начфинштаб, кадры… Не-е-т, надо готовиться!
– Но сыну пока – ни гу-гу! Скажи сыну – в командировке отец. В далекой, в секретной…
– В предельно опасной.
* * *
– Татары! – крикнул дозорный с крыши ближайшей избы.
К Берестихе приближался усиленный татарский разъезд. В первом ряду Аверьянов сразу разглядел татарина в богатой красной шапке с опушкой из рыжей лисицы. В морской тридцатидвухкратный бинокль хорошо было видно его злое мстительное выражение лица.
– Я тебя знаю… – вполголоса произнес Коля себе под нос. – Ты с пруда смылся, – думал, я не видел… Кодлу привел. Своих вытаскивать. Понятно…
Коля опустил бинокль на грудь и повернулся к мужикам.
Внутри крепостишки, вдоль четырехметрового тына, состоящего из вкопанных в землю вплотную друг к другу бревен, стояли наспех сооруженные козлы с настилом.
Защитники Берестихи стояли на «высоте»: острия тына были у них на уровне лиц. Слегка присев или согнувшись, можно было укрыться, наблюдая за противником сквозь щели меж бревнами; стоя же во весь рост, было удобно стрелять из лука. При этом даже стоящий в полный рост высокий боец был надежно защищен от стрел вплоть до уровня солнечного сплетения.
– Что, братцы? – сказал Коля. – Пленных под замок – и до ментов, а диким этим, блатным, – он указал в сторону надвигающегося разъезда, – кренделей дать придется!
– Да где ж кренделей-то взять? – удивился кто-то. – У нас и хлеба не густо!
– До урожая надо дожить!
– Ошибся, – поморщился Коля. Он жестом и мимикой изобразил то, что хотел сказать, не в силах подобрать слово, понятное местным жителям.
– А-а! – закивали мужики, схватывая мысль на лету. – Этого насыпем!
– По самое, по «не балуйся»!
* * *
Оглобля уже стоял с краю толпы, – среди баб, – и изо всех сил вникал в ситуацию:
– И что говоришь, девок наших захапать хотели?
– Ну, так!
– Вот же разбойники, во оглоеды!
– Ироды.
– …Так, так! Этого простить не можно! Никак!
Со стены кто-то зычно крикнул:
– Приближаются, бабы! Давайте-к отсюда!
– Ты, дедушка, – обратился Аверьянов к старику Афанасичу. – Давай, иди татар сторожить, до ментов. Замки у вас здесь отстойные, могут не выдержать…
– Это чего ж я-то? – обиделся Афанасич. – Я не стар, еще и семидесяти весен не прожил… Стрелой – белке в глаз…
– Тогда ты давай! – Коля повернулся к женщине, любовавшейся его трехцветкой. – Петровной звать тебя? Постережешь?
– Еще чего! Я мужу во всех делах помощница…
– Так, верно! – кивнул Глухарь. – Завсегда.
Коля обвел взглядом людей, ища самого слабого…
– А я! – вызывается трусоватый Оглобля. – Постерегу, чего уж… да и накажу…
– Давай, – кивнул Коля, не обратив в пылу накатывающейся стычки на последнее слово Оглобли. – А где же старший-то у вас? – вдруг осенило Колю. – А, мужики?
