Бог знает откуда на свет божий стали выползать и ребятишки…
– Люди! – сказал Афанасич сверху, поднявшись на крыльцо княжеских хором. – Поблагодарим князя иноземного, спасителя животов наших!
Все молча земно поклонились.
– Дай Бог тебе!
– Такой колдун большая редкость…
– В летах столь юных!
– Сердце доброе: главного убил!…
– Молоньей с громом!
– Только шапка отлетела!
– Дай тебе Бог к старости летать выучиться!
– Будешь к нам прилетать…
– Спасибо тебе!
– Кланяемся низко!
Коля, растроганный, только кивал головой…
– Люди! – обратился тем временем Афанасич к народу. – Нам надо уходить отсюда.
– Сегодня же! – согласились берестихинцы.
– Скарб собирайте. Уйдем в ночь, на закате. В медвежье урочище в темноте Жбан с Шилом проведут, а рассветет, уйдем подале, в рютинские топи. Я знаю куда. – Афанасич повернулся к Коле. – А ты, князь, – с нами?
– Нет. Я не могу уйти.
– Здесь погибнешь!
– Не факт, – качнул головой Коля. – Я не могу далеко отходить от контейнера. То есть того, на чем я сюда прилетел.
– А на чем ты сюда прилетел?
– Штука такая, как изба… У прудика стоит. В лесу.
– У Матрехинского пруда, – уточнила Олена.
– Как изба из железа…
– Да, – кивнула Олена. – Как яйцо огромное, покрытое серебряным горностаем.
– Оно бесшумно летает…
– А когда появляется, березы ломает и с корнями из земли вырывает… – подтвердила Олена.
– Свят-свят… – пронеслось по толпе берестихинцев.
– Сила нечистая, знать!
– Дьявола игрушка!
– Да мы вам правду говорим! – Олена прижала руки к груди.
– В пламени горит оно, яйцо-то?
– Не знаю, – ответил Аверьянов. – Но думаю, что нет, не горит.
– А надо сжечь! – заметил кто-то.
– Я вам сожгу! – пригрозил Николай. – Так сожгу, что мало не покажется!
– Он вас сожжет! – уверенно, по инерции подтвердила Олена.
– Он нас сожжет?!
– Чего-чего?!
– Берестиху сжечь грозится!
– Да он же сам злой дух! – «сообразил» кто-то.
– В яйце летает. Татарский огонь потушил, сам сжечь собрался!
– Дьявола посланник! Вези-вола!
– Вельзевула!
– Да что вы, братцы, я ж крещеный!
– Перекрестись!
– Да вот, пожалуйста!
– А молитву своему святому, Николаю Чудотворцу, – прочти!
– Сейчас…
Он не то чтоб не помнил, а никогда и не знал этой молитвы.
– Забыл, что ли? – ехидно спросил кто-то.
– Забыл, забыл… – понеслось отовсюду с угрозой в интонации.
– Да вовсе не забыл, а просто вспомнить не могу. Ну, кто подскажет мне?
В толпе началось мычание на все голоса…
– У нас, видишь, дьяк уехал…
– А я сам, видите ли, уехал от дьяка… – усмехнулся Коля.
– Пусть десять раз перекрестится и крест свой на шее покажет.
– С удовольствием! – согласился Аверьянов, истово крестясь, затем продемонстрировав нательный крест. – В общем, уйти далеко от этой самой яйца-избы я не могу. Там, в нем, в яйце, радиомаяк… – Поняв, что народ потерял нить, Коля пояснил: – Сюда за мной прилетят.
– По воздуху?
– Надеюсь.
– Кто прилетит?
– Да те, кто меня сюда закинул!
– А кто тебя закинул?
– Не могу сказать, – пожал плечами Коля. – Сам не знаю.
– Ну, ты кивни тогда, раз говорить не можешь. – Берестихинцы решили, что Коля не имеет права назвать имена. – Перун?
– Ярило?
– Христос, сын Божий?
– Да нет. Мужики. Обыкновенные. Такие же, как вы.
– Как мы?
– Пообразованней, конечно. Академики всякие. Доценты с кандидатами. Наука надурила, яйцеголовые.
– Люди – и вместо голов яйца? – прозвучал напряженный, испуганный вопрос.
– Да нет, голова нормальная, но без волос.
– А яйца? – спросил с интересом Жбан.
– С волосами, – уверенно кивнул Шило.
– Ну, в общем, мне это трудно объяснить… Я главное сказал: я остаюсь! Мне нельзя уходить! Тем более что я на службе. Числюсь, наверное, в командировке. Случайно оказался на задании… – Он на секунду задумался. – А может быть, и не случайно…
* * *
Вечером Катя Бокова позвонила в дверь квартиры Аверьяновых.
– Привет! Заходи.
– Ты чего ужинать к нам не пришел-то?
– Извини, дела были.
– Знаешь, чего тебе принесла?
– Если жратву, то я уже пожрал. Спасибо.
– Я тебе клад, можно сказать, принесла.
– Да ну? – Алексей вернулся к включенному компьютеру. – Ты извини, посиди пять минут, я должен добить… Значит, клад.
– Ну, не сам клад, конечно, а легенду. Про клад…
– Понятно… – Аверьянов, не отрывая взгляда от монитора, кинул через плечо: – Большой клад-то? Дорогой?
– Думаю, да.
– Понятно… Сколько тонн баксов потянет, как думаешь?
– Не знаю… Тонн двадцать – тридцать… А может, и сто…
– Понятно… Но не меньше, чем…?
– Не меньше пяти штук.
– Думаешь?
– Уверена!
– Понятно… А где зарыт?
– Ха-ха! Так это и неизвестно. А то его давно бы не было! …Его найти надо!
– Это понятно… Я в смысле, что он где-то здесь, а не в Крыму и не в Сибири?
– Не волнуйся, в нашем районе. Местный клад. Наш. Районный.
– Понятно… А откуда дровишки?
– Чего?
– Информация откуда?
– У отца было. Он в молодости, еще когда капитаном сюда приехал, искал… Говорит, чуть не спился…
– Почему?
– А вот такая легенда про этот клад… алкогольная.
– Забавно…
– Слушай, может, ты отвлечешься от ящика своего?! – обиженно сказала Катя.
– Ага. Сейчас дочитаю только…
– Что ты там жучишь такое интересное?
– Перехват шифрованных телефонных разговоров Медведева с Центром, с Москвой…
– Шифрованных?
– Криптографированных. Но мне расшифровали, конечно. Есть такая штука – СОРМ, содействие оперативно-розыскным мероприятиям… Любой оператор связи обязан предоставлять спецслужбам возможность прослушки и дешифровки на основании санкции прокурора.
– А где ж у тебя санкция?
– Санкций у меня нет, зато друзей много. Надо же выяснить, куда отец делся!
– Выяснил?
– Въезжаю понемногу… Его по ошибке куда-то в раннее средневековье запузырили… От одиннадцатого до пятнадцатого века. В тринадцатый, в среднем. Точно неизвестно.
– Ужас какой! Это ж такое время – татарское нашествие, ливонцы, шведы, Литва, поляки… Сплошные войны и изуверство. Ужасные времена!
– Ну да, я вот думаю: а вдруг он там в январь попал? Или в февраль? По-летнему одет, без шапки…
* * *
– Люди! – вруг раздался за спинами рев Глухаря. – Сюда!
Толпа расступилась, и Глухарь вытащил за шкирку на середину Оглоблю, сильно толкнув его. Оглобля, влетая в людское кольцо, упал. – Что ж ты, пес шелудивый, сделал?!
– Что сделал? – испуганно попятился народ.
– Татар заклеймил.
Глухарь указал в сторону кузницы. Там кучкой стояли связанные татары, захваченные Колей и Игначем у пруда.
– Связал их всех… По одному их в кузницу мою… И заклеймил!
– Конечно, – вставая, взъерепенился Оглобля. – Клеймо им – как скотине. Не щупай девок!
– Да ты убить – убей! Да не глумись.
– Оглобля – изувер.
– Да кто ж не знает-то! В то лето, помнишь, что Оглобля сделал?..
– Как не помнить!
– Ты разве ж человек?
– Зверь!
– Убить Оглоблю!
– Стоп-стоп! – вмешался Коля. – С ним тоже разберутся! Под замок его!
– Вот это правильно! – кивнул Жбан. – Мы уйдем за топь, за рютинскую, а татарва придет, найдет его и разберется!
– Верно, Жбан!
– Пошли!
– Тащи его!
…С силой брошенный в сарай, Оглобля упал на сено. Дверь захлопнулась. Огромный кованый засов щелкнул, задвигаясь.
* * *
– А с татарами что?
– Отпустим их? А?
Глухарь взял нож и подошел к татарам. Те отшатнулись в ужасе.
– Да не боись! – Глухарь бесцеремонно повернул татарина к себе спиной и перерезал веревки, скручивавшие ему руки.
У Аверьянова в голове закрутилась вдруг какая-то существенная мысль, но сразу потерялась…
– Сказать что хотел?
– У вас темница-то одна?
– А для чего вторая-то? – удивился Афанасич. – Одной-то много. В Берестихе воров не рожают.
* * *
– Господи, а вот внучки-то их в старости спросят – а что у тебя на лбу, дедушка? – вздохнула Петровна, провожая взглядом бредущих от Берестихе к лесу татар.
– Да что тут скажешь, – пожал плечами Жбан.
– Позор Оглобля свой потешал, – добавил Шило.
– Когда еще хуже кому, чем тебе, – таким это всласть… – вздохнул Афанасич. – Чего стоишь, Лукерья? – повернулся он к бабе. – Кончай глазами хлопать, беги сбираться.
– А я-то с вами, Афанасич, не пойду, – спокойно ответила Лукерья. – Че я, мать, что ль, оставлю тут? Она уж третье лето как обезножела.
– Мать понесем.
– А мою корову? – спросила Петровна.
– Чего – корову?
– Корова рютинскою топью не пройдет.
– Оставь корову.
– Так татарва сожрет! Она не заслужила.
