времен, проведенных за игрой в итальянском районе Ньюарка. Мы смотрели, выключив звук, и Джек перечислял мне имена игроков с их показателями отбивания и объяснял про фолы, страйки и дабл-плеи.
Если я что-то недопонимала, он повторял и прекращал объяснения, если видел, что я уже не перевариваю; он был рад и просто молча посидеть перед мигающим экраном телевизора. Бейсбольный сленг проник в мой словарный запас, и хотя я понимала, что Джеку для счастья болтовня не нужна, благодаря беседам о специфике игры я стала лучше понимать английский. Бейсбол меня успокаивал; каждая ситуация и каждая ошибка имели соответствующие последствия, любой поворот событий определялся сводом правил, которые я могла затвердить наизусть. Я думала, отцу бы наверняка понравилась эта игра с ее неспешным темпом бросков и отбиваний, ритмичных, как тихий напев, а развитие событий в иннингах – словно сказка на ночь.
А когда «Метc» неизбежно проигрывали, Джек выключал телевизор и опять, раскачиваясь, принимался бренчать. Я ложилась, прижимаясь ухом к кожаной обивке дивана, и выравнивала дыхание в такт отцовской музыке.
Хотя сейчас еще был не сезон, да и слишком поздно для бейсбола и Джек наверняка уже спал, я до последнего пыталась переждать эти тревожные часы без сна, пока меня не затянуло в ночные кошмары.
– Ну как ты, хорошо спала? – спросила Лора наутро.
– Кошмар приснился.
– Так и подумала, что это ты кричала.
– Говорила во сне.
В детстве я по нескольку раз на неделе будила ее таким образом.
– А в университете тоже такое бывает?
– Слава богу, нет.
– Точно не хочешь ни о чем поговорить? Ты ведь так и не рассказывала, как там все прошло в ООН.
– Давай не будем, – отрезала я, хотя мне самой противно стало от презрительного тона в собственном голосе. – Пойду погуляю.
Я ушла к себе в комнату, натянула джинсы со свитером и уже собиралась на выход, как вдруг в прихожей краем глаза увидела в зеркале, какой у меня растрепанный вид, и вернулась причесаться. Волосы отросли уже ниже лопаток и с возрастом потемнели – в темно-русый цвет с каштановым отливом, как у отца. Веснушки на переносице поблекли с зимы, но их еще прибавится с первым же проблеском солнца. Будучи подростком, я стеснялась своих карих, до черноты темных глаз, несообразных, казалось бы, ни с моей бледностью, ни с образом голубоглазой блондинки из американской рекламы и журнальных обложек. Но теперь я поняла, что они мне явно достались от матери – возможно, единственное наше внешнее сходство. Я стянула волосы в хвост и спустилась вниз.
Все утро и первую половину дня я просидела в кофейне – построенной под старину два года назад – над докладом про «Безбрежное Саргассово море» и все раздумывала, как же так получается, что нахожусь я тут, а чувство такое, словно мое место совсем не здесь. На автоответчик пришло сообщение: Брайан спрашивал, не хочу ли я вместе поужинать. Я перезвонила, но, к моему облегчению, трубку он не взял. Я набила текстовое сообщение, мол, уехала повидаться с семьей, но готова пересечься в воскресенье, извинилась, что не позвонила заранее. На пару минут я оставила мобильник на тетради, вдруг Брайан ответит, но сообщения от него не пришло.
За стойку из подсобки вышел парень, на которого я как-то запала в старшей школе, и принялся вычищать кофейную гущу из кофемашины. Я тронула его за плечо, и мы неуклюже обнялись через стойку.
– Тоже на весенних каникулах? – спросил Зак.
– Ага, – соврала я.
– Но подработку не брала?
Он кивнул на супермаркет по ту сторону парковки, где я обычно подрабатывала летом.
Я ответила, что в этот раз мне нужно подналечь на учебу, но я рада с ним повидаться, и нехотя вернулась к стопке домашних заданий.
– Вообще-то я как раз хотел сходить пообедать, – сказал Зак и вышел из-за барной стойки. – Хочешь, вместе сходим? Как в старые добрые?
В наших с Заком школьных компашках были общие друзья, и мы периодически друг с другом заигрывали через сарказм и бейсбольный жаргон. Он болел за «Филлис», я же решила ратовать за «Метc», и каждый раз, встречаясь на какой-нибудь вечеринке, мы препирались на тему того, чья команда хуже играет. Сами мы сдружились на последнем году старшей школы и повадились сидеть у Зака в машине на заднем сиденье, слушая по радио спортивные передачи и целуясь.
Летом, перед отъездом в колледж, Зак частенько бегал ко мне через парковку, и мы в подсобке играли в вифлбол. Теперь мы прошмыгнули через раздвижные двери и пошли за битой в спортивный отдел.
– Ты все еще встречаешься с тем парнем из универа?
– Ага.
– Очень жаль.
Мы нашли местечко в отделе мебели для сада, и Зак устроил показ упражнений на растяжку для питчера.
– Я рад, что ты еще с нами. Как ни приеду, этот городок становится все мельче и страннее.
– Он всегда был странноватый, – заметила я.
– А родители потихоньку седеют.
– Вот это откровение. У родителей цвет волос поменялся.
– Тоже мне, умная.
Он кинул мяч сильнее, чем следовало, и тот приятно шмякнулся о биту у меня в руках. Проскочил весь отдел мебели для террас и влетел в ряды товаров для красоты и здоровья, вызвав бедственное обрушение с полки дезодорантов, попадавших, как домино. Из-за развалин показалась артритического вида женщина в красной безрукавке и кинула на нас презрительный взгляд.
– ОХРАНА-А-А-А-А-А-А! – прорычала она, хоть этот рык и не вязался с ее хрупким телосложением.
Со склада вышел толстяк со взмокшими подмышками; я его узнала, а вот он меня – нет, или просто плевать хотел. Он воззрился на дезодоранты, потом перевел взгляд на нас и поправил на ремне чехол с фонариком.
После обыска на предмет мелкого воровства нас выдворили из магазина, и я проводила Зака до его кафе.
– Я тебя понимаю – в смысле, про странное чувство, когда возвращаешься.
– Я знаю, – отозвался он и расцеловал меня в обе щеки.
– Как по-европейски.
На самом деле я даже опешила. Я пыталась вспомнить, не сболтнула ли по пьяни что-нибудь о своем прошлом, но ничего такого точно не было. Уже за стойкой Зак намешал мне какой-то карамельный напиток, и я еще час просидела, листая заметки и сверля взглядом чистый блокнотный лист, но в итоге, выдавив одно-единственное предложение, вернулась домой.
Той ночью Рахела в пижаме пришла ко мне в комнату.
– Че делаешь?
– Домашку. А ты?
– Я ходила пописать. Опять не спишь?
– В универе вообще никто не спит, – ответила я и даже
