О, Побирушка проклятый, как зловонный ст …[226] портит воздух своим дыханием.
Удивительно противный человек! И знает ведь, поганый, что его терпят только до тех пор, пока он пугает. И выбросят при первой возможности…
Мама говорит:
— Всякого, когда он выдохнется, можно выбросить. А князя Андроникова выбросить недостаточно. У него надо выбросить язык и отрезать обе руки, чтобы ни сказать, ни написать ничего не мог.
Он этого дождется.
18 ноября—10.
Мама говорит:
— Если я все прощу этому мерзавцу кн. Андроникову, то за последнюю измену старцу я когда-нибудь с ним рассчитаюсь! Вырвать поганый язык и отрубить обе руки, пусть он задыхается от всех тайн, которые не может выплюнуть! Эти тайны, как змей, его задушат!
Дело в том, что Мама уверена, что это он внушил Бадмаеву мысль передать все сведения о старце в Государственную Думу[227].
Навела справки.
Дело обстояло так:
Когда после беседы с Папой Родзянко[228] сказал кн. Андроникову: «Государь, слава Богу, открывает глаза, и судьба этого проклятого мужика на днях решается», князюшка Побирушка забил тревогу, убедил Сову Бадмаева повернуть руль, сойтись с Думой. А для того, чтобы сойтись, надо прислужиться, а чтоб прислужиться[229], надо кого-нибудь.
И как Иуда предал Христа, так они предали его лучшего сына на земле — святого старца.
И как распяли Христа, так он предает распятию, осмеянию святого старца.
И чем больше будут над ним издеваться неверные, тем ближе он будет сердцу Мамы и моему любящему сердцу.
Запрос в Думе о старце[230], как и надо было ожидать, был праздник для Гневной и её компании, но они праздновали недолго. Когда на третий день после запроса Родзянко был с докладом у Папы, Мама, когда он вышел, не подала ему руки. И вышла, не удостоив его поклоном.
Когда, после его ухода. Папа зашел. Мама, сказала:
— Неужели мы предадим того, кто своей молитвой вернул нам нашего наследника?
И еще тише прибавила:
— Уйдет он — уйдет и наша благодать.
Папа сказал:
— Когда я слушаю тебя, — знаю, что ты права и точно вижу его перед собой, а когда слушаю Думу, то чувствую какой-то позор, какое-то страшное, неведомое носится над нами. И еще должен сказать, что их требования более разумны.
Папа ушел подавленный.
5 декабря — 12.
Папа был у меня. Глаза в тумане. Голова опущена. Глубоко вздыхает. Угнетен.
— Аня, Аня. Мама больна, Мама очень больна! Она говорит: «Уйдет старец — уйдет благодать». Я чувствую, что в ней говорит болезнь и страх, и она этой болезнью меня заражает. Что нам делать? Что нам делать?
И точно не я, а какой-то внутренний голос шепнул за меня:
— Позвать старца… и Мама поправится. И он скажет, что делать.
И лицо Папы прояснилось, и он сказал:
— Я и сам так думал. Но не хотел, чтоб это решение исходило от меня. Я уже себе, как и Маме не доверяю…
Сегодня вызвала старца.
9 декабря — 12.
Старец говорит:
— Мне легче дерево с корнями вырвать, чем Папу в чем убедить. Легче суковатое дерево зубами изгрызть, чем с царями говорить!.. Ведь я им не свои слова говорю, а то, что мне из нутра кричит!
Была утром у Мамы. Пришли Папа со старцем, говорили относительно в. к. Михаила Александровича[231]. Старец говорит:
— Он тебе кровный?
Папа молчит.
Старец стукнул кулаком по столу. Маленький закричал. Мама побледнела. Папа подошел.
— Видишь, — говорит старец, — дитя чистым сердцем почувствовало, что кровному надо на все сердцем отозваться. А ты своих умников слушаешь.
Мама поцеловала руку старца, и Папа сказал:
— Подумаю…
А потом тихо прибавил:
— Ты прав, мой мудрый учитель, и будет так, как ты сказал.
А Маленький сказал:
— Папа будет всех любить! — и весело так засмеялся.
Когда Маленький смеется, то Мама говорит:
— Ангелы …[232]
Потом старец сказал:
— C Папой говорить — камни ворочать!
10 января.
По моему мнению Воейков играет скверную игру. Он боится старца, боится меня, вьется, а чуть-что — за спиной гадит.
Старец об этом знает и говорит:
— Он пустой, такие не страшны.
А все же я лично думаю, что Воейков придет с повинной раньше, чем даже старец ожидает. Он не притти не может, потому что у него есть заинтересованность в том, чтобы устроилось дело со шпалами.
23 июня — 13.
Мума[233] в отчаянии: предсказание Петровнушки сбылось, генерал отъехал.
Вчера были у старца. Приехала какая-то из Москвы. Очень изящная, красивая, держит себя независимо. Из купеческих. Из семьи Высоцких. Маша[234] говорит, на ней одних только камней столько, что можно купить особняк на Мойке. Намекнула на особняк, купленный князем Мещерским для этой цыганки. Кстати — говорят, что он готовит да неё что-то вроде Гриппы. Говорят, что он ее выдвигает, как замену старцу.
Старый осел!
Кстати, на какие деньги купили особняк? По имеющимся сведениям, были даны какие-то деньги на газету, и еще на поддержание в провинции «союзников». Кто их разберет! Мутная водица с запахом гнили. И новый пакостник на пакостнике.
Возвращаюсь к москвичке.
Маша говорит:
— Она все время заигрывает со старцем. Видно по поведению — кокотка…
А старец смеется:
— Пускай, — говорит, — попрыгает, накинем узду!
— Однако, — говорит Маша, — нам неудобно. Это так не вяжется с тем, как мы относимся к старцу. Для нас всех он такой светлый, такой святой. А она с ним так пошло затеивает.
Ну и доигралась.
Что у неё было со старцем, я не знаю, Маша, говорит, что он ее лечил от припадков.
Только на днях явилась она. Пришла, когда полный стол молящихся. Вдруг она это врывается, подбегает к старцу и громко так на всю комнату кричит: «Со всеми б… Всех… А теперь вместе молитесь?» Старец взял это ее за руку и крикнул: «На колени! Молись!… И мы за тебя помолимся!» Она еще громче, и его и всех назвала б… Все встрепенулись. Подошла к ней Акулина[235], а она, поганая, ей прямо в лицо плюнула и скверно обозвала. Старец взял со стола соль и сыпнул ей во след с криком: «Уйди, поганая!» Она нейдет. Он ее швырнул, она упала и завыла. Он сказал всем: «Помолитесь за одержимую!» А она что-то крикнула…
Мума[236] не разобрала, только помянула Илиодорушку, ну, и Маму.
Ее вывели. Она арестована.
