Мне был доверен пост в соседней комнате: я должен был сидеть в темноте и следить, не появится ли за деревьями что- либо движущееся. Хауфман, получив такие же наставления, был отправлен в западную спальню, а детектив остался в комнате Хауфмана.
Я с опаской подобрался к окну, стараясь обходить широкий лунный луч, и заметил слева отблеск света. Оттли зажег лампу: так поступил бы Хауфман, готовясь отойти ко сну. Минуты через три свет погас — и началось напряженное ожидание.
Ветра почти не было, но и слабого дуновения воздуха было достаточно: тополя колыхались и издавали тот таинственный шепот, что ранее слышали мы с Клау. Луна, невидимая из комнаты, плыла в безоблачном небе, внизу лежала черная тень дома с резкими, словно в тропиках, очертаниями. Широкая полоса блестящей под луной травы и гравия переходила в сумрак аллеи, испещренный пятнами мрака. Справа от тополей находились заросли кустов, а за ними сад, простиравшийся до самой восточной стены. С левой стороны млечно отсвечивали стены небольшого домика. Один из прежних жильцов построил для себя каретный сарай, теперь же там стоял автомобиль Хауфмана. Верхние комнаты домика в настоящее время пустовали.
Не могу точно сказать, когда я впервые расслышал нечто в свисте ветвей — некий звук, что не был вызван ветром. Вдруг я осознал, что уже давно прислушиваюсь к этому звуку. Я глядел прямо перед собой, всматриваясь в тени тополей; пригнувшись у окна, я чувствовал, что мои нервы натянуты до предела. Легкий скрип, который донесся слева, дал мне понять, что кто- то тихо приоткрыл окно. Это был Оттли — он намеревался выбраться на балкон. Он тоже что–то услышал!
И тогда, с ужасающей внезапностью, случилось необъяснимое.
Короткий пронзительный крик нарушил тишину, заглушив волну шепота. Тотчас раздался выстрел — и за ним другой. Чье–то тело с глухим звуком упало на дорожку. Я подскочил к окну, широко распахнул его и выскочил на балкон.
— Оттли! — закричал я. — Хауфман!
Где–то хлопнула дверь, и я услышал приглушенный голос Хауфмана:
— Вниз! Спускайтесь!
Я выбежал из комнаты и бросился вниз по лестнице в холл. Хауфман возился с засовами. Его раненая рука все еще плохо слушалась, и я поспешил ему на помощь.
— Боже мой! — вскричал он, оборачивая ко мне побледневшее лицо. — Оттли исчез! Вы что–нибудь видели?
— Нет! А вы?
— Проклятье! Нет! Отошел от окна, чтобы взять репетир! Но голос–то вы слышали?
— Да, совсем ясно!
Дверь распахнулась, и мы выскочили на дорожку.
Оттли нигде не было видно, и мы на мгновение застыли, не зная, что предпринять дальше. Затем, у самой кромки тени, мы увидели на земле тело детектива.
Решив, что Оттли мертв, мы подняли тело и понесли его в дом. Заперев дверь, мы положили Оттли на диван в маленькой столовой. Лицо его покрывала смертельная бледность, кровь текла потоком из страшной раны на голове. Но самым странным была открытая рана прямо над правым запястьем. Кожа вокруг раны изменила цвет, точно от ожога. Оттли не подавал никаких признаков жизни, и мы, двое откровенно испуганных мужчин, замерли над телом.
— Ничего не поделаешь! — медленно произнес Хауфман. — Один из нас должен остаться и присмотреть за Оттли, а другому придется бежать за врачом! Телефона в усадьбе нет!
— Есть поблизости врач? — спросил я.
— Дом на углу, у первого поворота направо.
— Оставайтесь здесь! — сказал я.
Признаюсь без всякого стыда, что с того мгновения, как за мной затворилась дверь, я помчался со всех ног по тополиной аллее и продолжал бежать без оглядки, пока не оставил за собой ворота! Меня подгоняла не тревога, ибо я не сомневался, что Оттли был мертв, но страх, неизбывный страх!
III
Морис Клау аккуратно расположил на веранде большой саквояж и портплед.
— Добрый день, мистер Хауфман! Добрый день, мистер Сирльз!
У открытого окна появилась фигура сиделки в белом фартуке.
— Добрый день, сиделка! Я прямо из Парижа. Случай сей не должен рассматриваться в рамках теории Циклов преступления, и не кажется мне, что имеет он отношение к истории «Парка». Но мысли суть вещи, мистер Хауфман. Сколь полезно это понимать!
Прошло сорок восемь часов с тех пор, как мы с Хауфманом нашли Оттли в тополиной аллее и принесли его бесчувственное тело в дом. Теперь он лежал в кровати, поставленной в бильярдной, словно подвешенный между нашим и иным миром. У меня имелись все основания подозревать, что врач, лечивший его, был немало озадачен некоторыми из симптомов пациента.
Хауфман изумленно поглядел на Мориса Клау, не совсем понимая смысл его слов.
— Если бы только Оттли мог нам рассказать! — пробормотал он.
— Он еще много дней ничего нам не расскажет, — заметил я, — если, конечно, когда–либо снова заговорит.
— Ах, — вмешался Морис Клау, — со мною он будет говорить! Как? Сознанием! Нечто — предстоит нам еще узнать, что именно — сразило его в ту ночь. Нападение, если то было нападение, произвело на мозг его воздействие столь острое, что ничто иное не успело проникнуть в его сознание! Прекрасно! Тот удар все еще сохраняется в пределах его сознания. Нынешней ночью стану я спать рядом с его постелью. Я не сумею одичес- ки стерилизовать себя, но надеяться должны мы. Средь фан- тазмов, что отбросит сей больной мозг на астральную пленку — на окружающий эфир — смогу я, надеюсь, обнаружить мысль, последнюю мысль пред горячечным бредом!
Хауфман слушал, как громом пораженный. Я успел поделиться с ним некоторыми теориями Клау, и тем не менее он был донельзя удивлен. Клау, однако, не обратил на это никакого внимания. Он принялся внимательно разглядывать деревья и садовый домик.
— Отрадно мне, — внушительно прогрохотал он наконец, — что смогли вы сохранить дело в тайне. Определенно, у нас появился теперь шанс.
— Шанс на что? — вскричал я. — Все это не поддается рациональному объяснению! Как вы истолкуете происшествие с От- тли и его состояние? Что за непредставимое существо бросилось на него из тополиной чащи?
— Не существо! — отвечал Морис Клау. — Отнюдь не существо, дорогой мой друг!
— В таком случае, в кого он стрелял?
— Целился он в каретный сарай!
Я встретил взгляд странных глаз Клау, устремленных на меня сквозь пенсне.
— Посмотрев на трубу, — продолжал он, — вы заметите отверстие, проделанное его пулей!
Я быстро повернулся. Даже на значительном расстоянии был ясно виден след от пули: треугольная выщербина на красном кирпиче у верхнего края трубы.
— Что же, ради всего святого, все это означает? — спросил я, совершенно озадаченный.
— Значит это, что мистер Оттли — умный человек, знающий свое дело; и означает сие, мистер Сирльз, что должны мы заняться поразительным этим делом, начав там, где остановился бедняга Оттли!
— Что вы предлагаете?
— Предлагаю вам устроить себе несколько дней отдыха, как сделал и я. Оставайтесь здесь. Не позволяйте врачу узнать, что вы находитесь в доме. Вам придется довериться сиделке, я полагаю. Мистер Хауфман, — обратился он к американцу, — вы займете старую свою комнату. Умоляю вас, ни по какой причине не покидайте дома после темноты. Если вы услышите это снова — тот зловещий шепот — воспользуйтесь парадной дверью и держитесь в тени. Фонари не берите с собою. Главное же, не выходите на балкон!
— Как я понимаю, вы не сможете остаться?
— Остаться не смогу я, — был ответ, — ибо отправлюсь в Брайтон, дабы поговорить с мисс Гретой, чего так желал бедняга Оттли!
— Вы ведь не предполагаете, что ей что–либо -
— Известно ей не более, чем нам, мистер Сирльз! Но думаю я, что она располагает ответом, пусть сама того и не сознает! Час подремлю я — я, подобно черепахе знающий, что спать означает жить — подремлю я у постели больного. И тогда посмотрим!
IV
Было без четверти семь, когда Морис Клау вошел в комнату больного. Оттли пребывал в состоянии, подобном трансу, и эксцентричный исследователь, чьи действия весьма не одобряла сиделка, устроился в плетеном кресле у кровати и, взмахнув рукой в знак того, что нам с Хауфманом пора уходить, поместил большой шелковый платок на свой едва покрытый растительностью череп и приготовился отойти ко сну.
Мы оставили его там и на цыпочках вышли из комнаты.
— Не расскажи вы мне о его прошлых заслугах, я решил бы, что ваш старый приятель давным–давно рехнулся! — прошептал Хауфман.
Большой пустой дом был пугающе тих; мы курили, дожидаясь окончания необычного телепатического эксперимента Мориса Клау, и почти не разговаривали друг с другом. В восемь часов человек, чьи поступки так сильно отдавали шарлатанством, но известный мне как один из ведущих криминологов мира, появился в дверях, увлажняя лицо вербеной.
