Наша троица — Реджинальд Барнс, Хьюго Бэринг и я, — сложив наши капиталы, сняли роскошное бело-розовое бунгало под тяжеловесной черепичной крышей, с глубокими навесами на белых гипсовых колоннах, увитых алой бугенвиллеей. Стояло оно на огражденном участке площадью акра в два. От нашего предшественника нам достались сотни полторы прекрасных розовых кустов: «Маршал Ниель», «Франция», «Слава Дижона» и так далее. Сами мы выстроили большую глиняную конюшню, крытую черепицей, со стойлами для тридцати лошадей и пони. Наши дворецкие образовали триумвират, в котором разногласий не возникало. Мы поровну складывались в общий котел и избавляли себя от бытовых забот ради одного серьезного дела.
Дело это было поло. На нем, помимо службы, сосредоточились все наши помыслы. Но для того чтобы играть в поло, нужно иметь пони. Еще в плавании мы основали полковой клуб поло и из умеренных, но регулярно вносимых всеми офицерами пожертвований создали фонд, способный предоставлять солидные кредиты на приобретение этих верных соратников. Приехавшему из метрополии полку примерно года два нечего было и мечтать о том, чтобы добиться значимых результатов в индийском поло. За такой срок только и можно, что подобрать подходящих пони. Но после долгих и горячих дискуссий президент нашего клуба и старшие офицеры нашли умное и неординарное решение. Бикулахские конюшни в Бомбее служат главным рынком, через который арабские скакуны попадают в Индию. Местный полк легкой кавалерии, Пунский конный, где заправляли офицеры-британцы, имел, благодаря постоянному дислоцированию, безусловное преимущество в приобретении арабских пони. Проезжая через Пуну, мы испытали их пони и провели серьезнейшие переговоры. В итоге было решено, что наш полковой клуб приобретает у Пунского конного всех их поло-пони (числом 25); им предстояло стать ядром, вокруг которого мы сплотим силы для нашей будущей победы в Межполковом турнире. Не могу даже передать, с какой целеустремленностью мы все включились в это дерзкое и немыслимое предприятие. В истории индийского поло не было случая, чтобы кавалерийский полк из Южной Индии завоевал межполковой кубок. Мы понимали, что это потребует двух-трех лет самоотречения, сосредоточенности и тяжелого труда. Но мы были уверены, что, если не разбрасываться, успех вполне достижим. Поставив перед собой задачу, мы посвятили себя ей всецело.
Не забуду сказать, что было еще множество служебных обязанностей. Каждое утро, еще не светает, а вы уже видите перед собой смутный силуэт, и мокрая рука дерет вам вверх подбородок и несет поблескивающую бритву к намыленному беззащитному горлу. Около шести часов смотр полка, выезжаем на открытое место и полтора часа проделываем всяческие маневры. Потом возвращаемся в свои бунгало, принимаем ванну и идем в столовую завтракать. С девяти до половины одиннадцатого манеж и канцелярия; потом домой в бунгало, пока не началось пекло. Расстояния в широко раскинувшемся лагере столь велики, что пешком их не одолеешь. Мы перемещаемся только верхом. Но задолго до одиннадцати свирепое дневное солнце загоняет всех белых людей в укрытия. В половине второго мы бежим, обдаваемые жаром, на ленч и возвращаемся спать до пяти часов. Потом все оживает. Наступает час поло. Вожделенный час. В те дни я стремился отыграть столько периодов, сколько мне перепадало. С утра определялся порядок для гарнизона; шустрый маленький вестовой составлял списки офицеров с указанием количества периодов, в которых они желают участвовать. Цифры усреднялись, дабы принести «наибольшее благо наибольшему числу людей». Я редко играл меньше восьми, обычно десять или двенадцать «чакэ».
Когда тени на поле удлинялись, мы, потные, еле переводя дух, трусили к себе, чтобы принять горячую ванну, отдохнуть и в половине девятого сесть за обед, протекающий под бряцание полкового оркестра и клацанье льдинок в стакане. Потом старшие офицеры вовлекали невезучих в скучную, модную тогда игру «вист», остальные покуривали под луной, и в половине одиннадцатого, самое позднее в одиннадцать, давался «отбой». Вот таким, три года кряду, был для меня «долгий-долгий индийский день», и, добавлю, день неплохой.
Глава 9
Образование в Бангалоре
Только зимой 1896 года, когда я отгулял на земле двадцать два года, меня вдруг потянуло к учебе. Я начал ощущать свое полнейшее невежество в очень многих наиважнейших областях знания. У меня был недурной словарный запас, я любил слова и ощущение, когда они с поразительной точностью ложатся во фразу, словно пенни в щель игрального аппарата. Я ловил себя на том, что употребляю много слов, точного значения которых не знаю. Мне они очень нравились, но я стал их избегать, боясь оскандалиться. Как-то, еще в Англии, приятель сказал мне: «Христово Евангелие было венцом этики». Красиво закручено, только что такое этика? О ней нам ничего не говорили ни в Харроу, ни в Сандхерсте. По контексту я заключил, что это что-то вроде «школьного братства», «командного духа», «esprit de corps», «благородного поведения», «патриотизма» и так далее. Потом от кого-то я услыхал, что этика не только предписывает нам делать то-то и то-то, но и объясняет, почему поступать нужно так, а не иначе, и это предмет многих трактатов. Я бы заплатил какому-нибудь книгочею не меньше пары фунтов, если бы он за час-полтора просветил меня насчет этики. Какой круг явлений охватывает эта дисциплина, на что подразделяется, какие вопросы поднимает и перед чем встает в тупик; кто в ней главный авторитет и где основополагающие труды? Но здесь, в Бангалоре, ни одна живая душа ничего не могла мне поведать об этике — ни по дружбе, ни за деньги. В тактике я разбирался, на политику имел свой взгляд, но краткий очерк этики был диковиной, которую здесь, на месте, я получить не мог.
И это всего лишь одна из дюжины одолевавших меня теперь духовных потребностей. Конечно, я знал, что университетские юнцы в девятнадцать-двадцать лет напичканы всей этой белибердой и загонят вас в тупик вопросами либо срежут ответом. Но мы ни во что ставили их самих и их показное превосходство, мы помнили, что они книжные черви, а нам доверены солдаты, мы защищаем Империю. Однако порой меня задирало то, что кто-то из них обладает нужными и разнообразными знаниями, и я жаждал заполучить сведущего наставника, чтобы ежедневно около часа слушать его и расспрашивать.
А тут кто-то обронил: «Сократический метод». Это что такое? Выясняется: это вовлечь приятеля в спор и хитрыми вопросами заманить в приготовленную яму. Сам-то он кто, Сократ? Грек, спорщик, жена у него злыдня, и самого в итоге заставили выпить яд, потому что надоел всем до смерти! Но вообще-то крупная личность. Его высоко ставили просвещенные мужи. Мне хотелось разобраться с Сократом. Почему столько веков держится его слава? Что побудило афинских заправил приговорить его к смерти только на основании того, о чем он разглагольствовал? Ведь серьезнейшие, наверно, были побуждения: власть имущие и этот болтливый учитель! Такие противостояния из-за пустяков не возникают. Ясно, что Сократ тогда открыл нечто страшно взрывоопасное. Интеллектуальный динамит! Нравственную бомбу! Об этом воинский устав молчал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
