Федя Пырков евреев ненавидел, сколько себя помнил, с детства, не особенно задумываясь о том, что же всё-таки лежит в основе той ненависти, ненавидел и всё. Впрочем, так же, наверное, как и большинство евреев не удосуживаются озаботиться размышлениями, за что же именно их ненавидят так много людей, едва ли не всех населяющих планету прочих народностей, разве что довольствуются стандартным объяснением – за то, что мы умные очень.
Ещё когда Федя был мальчишкой и обитал с родителями в большой коммуналке на Таганке, в их подъезде жили три еврейские семьи и по достатку они превосходили всех своих соседей, хотя также как и прочие существовали в крайней тесноте. Естественно, другие жильцы им завидовали, завидовали и родители Феди. От их разговоров типа: «во жиды живут, и холодильник ЗИЛ у них, и машина, и дача …», у Феди тоже как аппетит у недоедающего развивалась зависть. В классе, где Федя успевал в основном на тройки, училось четверо евреев и все они успевали на четыре и пять, и здесь это вызывало нездоровую зависть у многих, в том числе и у Феди. Хотя круглыми отличниками были и двое русских, толстая белобрысая девчонка и очкастый тощий парень, но почему-то никто не верил, что они добьются чего-то в жизни, даже если и получат медали. А вот евреи… никто не сомневался – эти своего не упустят. После школы все эти отличники поступили в серьёзные ВУЗы, а Федя с грехом пополам в мало престижный мясомолочный институт при мясокомбинате, благо дядя, брат матери на том комбинате работал снабженцем и был кое-куда вхож. Федя по инерции продолжал ненавидеть евреев, за то, что лучше учатся, умело устраиваются в жизни, даже воруют умело, но ненавидел спокойно, как бы про себя, тихо, неактивно.
Незадолго до крушения Союза Федя окончил институт и стал работать на молокоперерабатывающем заводе. Завод в постсоветскую эпоху не приватизировали аж до двухтысячного года, и благодаря этому Федя там ни шатко ни валко прокантовался, получая мизерную зарплату. В эти годы он женился, переехал от родителей к жене, благо она жила одна, у них родился сын, а Федя постепенно превратился в лысеющего, невзрачного тридцатипятилетнего мужичонку. Но тут впервые в его жизни случилось настоящее потрясение – завод приватизировал какой-то банк и назначил своего директора… еврея. Когда новый директор знакомился со служащими, он встретился взглядом с Федей. Этого «столкновения» оказалось достаточно, директор каким-то пятым еврейским чувством безошибочно распознал Федю, а так как он начал свою деятельность с сокращения персонала… В общем, вскоре Федю с работы уволили.
Так окончательно создались предпосылки, когда из антисемита тихого Федя готов был превратиться в антисемита воинствующего. Вообще среда безработных очень питательна для подобного рода настроений. До того не особо интересующийся политической жизнью, Федя стал посещать собрания организаций типа Национально-державной партии, Чёрной сотни, читать соответствующие газеты (если они раздавались бесплатно). Так он узнал про миллиардные состояния, сколоченные буквально за несколько послесоветских лет Березовским, Ходорковским, Абрамовичем, Фридманом… Попутно он узнал и про своих бывших одноклассников-евреев: двое эмигрировали и их следы затерялись, двое других, как и ожидалось, процветали. Один делал деньги на фондовой бирже, второй рулил преуспевающей фирмой. А вот его русским одноклассникам-отличникам, как и ожидалось, их медали не осветили дальнейшего жизненного пути: и та девчонка-толстушка и парень-очкарик никуда не пробились, ничего не возглавляли, а получали небольшую зарплату госслужащих. Зато полной неожиданностью стала новость, которую Федя тоже узнал на очередной встрече выпускников в своей школе. Такой же, как он троечник оказался в нынешней жизни депутатом Мосгордумы, а первый школьный хулиган, которому пророчили «небо в клетку»… он действительно отсидел два срока, зато теперь входил в совет директоров крупной экспортной фирмы. Впрочем, последние известия Федю хоть и удивили, но не особенно уязвили.
То, что троечник стал депутатом… ну так он и в школе мог без мыла куда угодно залезть. И то что малолетний хулиган, превратившись в матёрого бандита, сейчас ворочает такими делами – ну так время-то какое, бандиты вообще «на коне». Но вот, как евреям удаётся при всех властях… Невероятно, они ведь, ни в морду дать, ни убить не могут, и трусы все до одного. Ну, как у них всё это получается? Много думал Федя, скрипя зубами от негодования, ведь свободного времени у него теперь было много.
2
Жена растолкала Федю довольно бесцеремонно:
– Вставай… хватит дрыхнуть. Вчера опять на свои собрания ходил, патриот долбанный. Ты понимаешь, что я не высыпаюсь из-за тебя? Только засну, тут ты припёрся, корми тебя, слушай всю эту чушь, которой там тебя шпигуют. Чем допоздна по этим сборищам шататься, лучше бы работу искал, дармоед!
Федя тяжело, как с похмелья встал, оделся и стал понуро ожидать «руководящих указаний». Но жене всё было некогда, она сначала собирала в школу сына, потом собиралась на работу сама. Наконец, уже уходя, она указала на лежащую на комоде сторублёвку и список на четвертушке бумаги:
– Сходишь в магазин и на рынок, купишь всё строго по списку. Хватит мне одной на всю семью ишачить, по две сумке в каждой руке после работы таскать. И смотри, за каждую копейку отчитаешься…
После ухода жены Федя прочитал список. Предстояло, как обычно сходить в магазин за хлебом и, что для него было внове, купить на рынке овощи. Впервые жена «взвалила» на него рынок, до которого было, во-первых не близко, во-вторых, судя по оставленным деньгам, идти предстояло пешком.
Позавтракав без настроения, Федя взял авоську, спустился на лифте на первый этаж. На первом этаже сразу две смежные квартиры купила какая-то большая армянская семья. Сейчас они их объединили, сделав один общий тамбур с мощной стальной дверью. Федя не любил и армяшек… за то, что дружные, деловитые, домовитые и, главное, тоже все богатые и так ловко умеют устраиваться в любом месте. Но в отличие от евреев, про эту нелюбовь Федя почему-то не решался говорить вслух.
Ближайший магазинчик, где торговали хлебом, в свою очередь принадлежал азербайджанской семье, и когда Федя к нему подходил, рядом стояла машина и шла разгрузка товара. Один из владельцев магазина тучный азербайджанец покрикивал на грузчиков и одновременно недружелюбно разговаривал с неким типом, у которого явно «горели трубы».
– Ну, ты что… пузырь, что ли продать не можешь? Тебе же это минутное дело, – наседал на азербайджанца парень пролетарского вида.
– Нэ видышь… товар прынымаю… через полчаса подойды! – хозяин магазина пересчитывал товар, что ему привезли, и жаждущий опохмелиться субъект ему сильно мешал.
Однако парню тоже не хотелось ни ждать полчаса, ни топать до ближайшего универсама, к тому же там не торговали «четвертинками», которую он и хотел купить. Парень завёлся:
– Ты что чурбан, не понимаешь, не могу я ждать?!
– А мнэ насрат… можешь – нэ можешь. А за чурбана я тибэ сичас кадык вырву! – кажущийся просто огромным в раздувшейся куртке и кепке-аэродроме азербайджанец угрожающе надвинулся на тщедушного страждущего и тот поспешил поскорее отойти и уже с безопасного расстояния принялся поливать хозяина магазина бранью:
– Чурки проклятые, всю Россию скупили!..
Федя и азербайджанцев не переносил, за то, что они так споро и умело торговали, но вступиться за парня он почему-то не решился. Пожалуй, если бы на месте азербайджанца был еврей, он бы не сдержался, кинулся. Ведь он не сомневался, что в подобной ситуации еврей наверняка испугается, «не примет боя», струхнёт, да и родичи за него мстить не станут, а вот с кавказцами совсем другое дело – не испугаются и мстить будут. Федя, втянув голову в плечи, прошёл мимо, решив хлеб купить на обратной дороге.
Таким образом, сначала предстояло идти на рынок. Федя давно не преодолевал пешком таких расстояний и уже минут через десять основательно устал. Так хотелось сесть на автобус… всего-то четыре остановки и он на месте. Но, увы, сейчас не советское время, сейчас в каждом автобусе кондуктора, зайцем никак не проскочить, а на билет жена-кормилица денег не дала.
Решётчатую загородку с арбузами Федя заметил издали. День выдался ясным, и хоть температура была ещё по раннему времени невысока, но на солнцепёке, да и от ходьбы ему стало жарковато, захотелось утолить возникшую жажду сладким, сочным. Но и расходы на арбуз предусмотрены не были. Загородка была ему не совсем по пути, но Федя решил сделать небольшой крюк, чтобы пройти рядом и хотя бы от вида полосатых плодов астраханских бахчей испытать хоть некоторое облегчение. Подходя ближе, он и здесь услышал разговор на повышенных тонах. Почуяв и там конфликт, он решил близко не подходить, но с расстояния метров в двадцать видел всё достаточно хорошо. Напротив продавца арбузов стоял высокий плечистый русский мужик и что-то громко и недружелюбно выговаривал ему. И он был явно под «градусом». Продавец, невысокий мешковатый азербайджанец, что-то в ответ объяснял, но мужик этим не удовлетворился и уже почти заорал:
