Бломберг оглянулся: сзади ревел дизель семитонного грузовика, едва не касавшегося тяжелым бампером кузова «штайера». Сманеврировать и повернуть назад было уже невозможно.
Наконец из темноты долетел протяжный гудок паровоза, и вскоре, прогрохотав на стыках рельсов, мимо промчался экспресс.
Но прошло еще несколько долгих десятков секунд, прежде чем, прочертив красную дугу фонарем, поднялся шлагбаум. Бломберг стремительно пересек пути и прибавил газ. Где-то позади тяжело, надрывно загудел дизель грузовика, вспугивая темноту, завыла и тут же смолкла сирена уходившей назад полицейской машины.
Бломберг напряженно всматривался в белый пунктир разграничительной линии шоссе. Она стремительно пролетала мимо «штайера», и только по ее мельканию сейчас угадывались повороты дороги, ощущалась бешеная скорость.
Шоссе было пусто. Мари посмотрела на стрелку спидометра. Она то взлетала, то падала и казалась ей живым пульсом машины, которой передалось нервное дыхание пассажиров.
Потом ритм работы мотора заметно изменился. Машина преодолевала крутой подъем. Дорога сузилась и запетляла. Они достигли наконец предгорий Альп. И тут на одном из поворотов кабину осветила яркая вспышка. Слепили фары машины, появившейся за их спиной.
Бломберг до предела выжимал педаль акселератора. Двигатель ревел. Стрелка прибора, регистрирующего нагрев воды в радиаторе, угрожающе подползала к роковой отметке кипения.
Инженер-майор отвернул зеркальце над ветровым стеклом.
Оно только мешало, ослепляло отраженным светом фар быстро настигавшей их машины, которая начала подавать громкие сигналы, требуя, чтобы «штайер» остановился. Тут же прогремел выстрел, потом другой…
Бломберг расстегнул кобуру, выхватил пистолет и открыл верх кабины.
— Садись на мое место, — быстро сказал он Мари. — Поведешь машину. Я попытаюсь отвязаться от них.
Когда Мари заняла место за рулем, Бломберг поднялся во весь рост, просунув голову и плечи в открытый люк крыши, и начал стрелять по гнавшейся за ними машине. Недоброе предчувствие щемящей болью сдавило сердце Мари.
Впереди мелькнули указатели дорожного перекрестка или развилки, и в ту же секунду длинная автоматная очередь прошила кузов «штайера». По стеклам, пробитым пулями, молнией разбежались трещины. Мари с ужасом увидела, как Бломберг сполз на сиденье и ничком ткнулся в приборный щиток…
Гестаповцы в «мерседесе» не успели даже понять, как удалось водителю «штайера» проделать головоломный разворот, — с ходу, в долю секунды, — как «штайер» устремился под уклон, навстречу «мерседесу».
Уклониться от лобового удара «штайера» было невозможно. Справа высокой стеной дорогу прижимала к обрыву скала. Слева узкая обочина шоссе сливалась с мраком ущелья.
Дробным, яростным эхом прогрохотали и оборвались автоматные очереди, нацеленные гестаповцами в стекла «штайера». В последний момент Эйхенау попытался было выскочить из машины, но не успел. Раздался страшный удар, и, вспыхнув красным огненным факелом, обе машины, сцепившись, закувыркались в пропасть…
В ФАШИСТСКОМ ЗАСТЕНКЕ
Старик Вок, опираясь на трость, с трудом поднимался по высоким ступеням лестницы. Лифтом разрешалось пользоваться только сотрудникам гестапо. Тем, кого вызывала сюда повестка, приходилось отсчитывать ступени самим. Чаще всего сюда были вынуждены идти старые люди, чьи сыновья и дочери томились в тюремных застенках или ждали последнего часа в камерах смертников.
Длинным коридором с высокими сводчатыми потолками Вок прошел к двери, на которой чернел квадрат с номером, проставленным в его повестке. Прежде чем войти, Вок отер со лба мелкие капельки пота и отдышался. Потом постучал. С той стороны донеслось громкое «войдите!».
Дежурный гестаповец оценивающе окинул взглядом сгорбленного годами и свалившимся на него несчастьем старого машиниста. Гестаповец прикидывал, какую «дань» можно будет вытянуть с этого просителя, он наверняка приполз ходатайствовать о снисхождении к своему чаду. Даже если его приговорили к смерти, можно будет содрать несколько марок за оформление разрешения на выдачу личных вещей казненного, урны с прахом… Этот, судя по всему, будет просить направить в Берлин ходатайство о помиловании или пересмотре дела. Много их уже побывало в этой комнате. Сотни прошений были направлены в Берлин и даже самому фюреру. Но еще ни разу оттуда не приходило снисхождение. Только отклонение. Так было, и гестаповец твердо знал — так будет и впредь. А он и ему подобные чиновники гестапо будут по-прежнему лгать отчаявшимся старикам, отцам и матерям узников, внушать им несбыточные надежды и выуживать их последние сбережения…
Вок протянул гестаповцу повестку. Тот взял и пробежал ее глазами, равнодушно посмотрел на старика и нажал кнопку селектора.
— Господин штурмбаннфюрер, отец ефрейтора Вока явился по вашему вызову.
Он молча указал Воку рукой на дверь, обитую черным дерматином. На ней не было ни номера, ни таблички с фамилией.
Вок нажал на ручку и вошел в кабинет гестаповца, которого не знал по имени, лишь только догадывался, что тот может решить судьбу его сына.
Штурмбаннфюрер Вольт встал ему навстречу.
— Жизнь вашего сына в ваших руках, герр Вок. Сумейте на него повлиять, и завтра же он будет на свободе, дома, вернется к матери, обнимет свою невесту! И это не пустое обещание. Мы уже отпустили с миром фрейлейн Эльзу…
Ефрейтор Вок был арестован после того, как гестапо потеряло надежду на то, что постоянная слежка за ним даст какие-нибудь результаты. Гестаповцы арестовали его, надеясь, что он не выдержит пыток и расскажет все, что знает. Но дни проходили за днями, а Вок упорно молчал. Теперь Вольт решил испробовать последнее средство.
— При аресте вашего сына мы заметили, как он проглотил бумагу, на которой были записаны имена целого ряда лиц, замешанных в преступной антигосударственной деятельности. Ефрейтор Вок не захотел назвать имена своих сообщников, хотя мы и пытались его убедить всеми имеющимися в гестапо способами… Упрямство вашего сына напрасно. Рано или поздно мы все равно узнаем имена тех, с кем он был связан. Но фюрер мог бы простить его, если бы он согласился сотрудничать с нами. Вы отец, и, думаю, вам не безразлично, чем обернется для вашего единственного, сына пособничество врагам рейха и фюрера. Постарайтесь повлиять на него, склонить к чистосердечному и откровенному признанию. Будьте же наконец благоразумны хоть вы, пока еще не поздно…
Вок молча повернулся, с неожиданной силой рванул дверь на себя.
