- Идемте, профессор, - вздохнула девушка Анна Стогова. - Я думаю, Вам стоит еще немного показать город, может быть, зайти в магазин, а после — успеть к отлету глайдера. Вы ведь не собираетесь всерьез добираться до Проекта пешком? Даже если и собираетесь, я — против!
Возразить было нечего: мы пошли.
По дороге я, делая снимок очередного советского здания, современного и интересного, снова уронил элофон.
За последние несколько дней это превратилось в настоящую проблему: аппарат выскальзывал из лап почем зря, в любой ожидаемой и неожиданной ситуации, будто стремясь скоропостижно скончаться. Накануне я даже носил элофон в техническую службу Проекта: там устройству починили чуть треснувший экран, зашлифовали царапины, и, на всякий случай, сменили демона-прошивателя на более смирного и современного.
Падать аппарат от этого не перестал, и мысль о насущной необходимости прочного чехла преследовала меня уже второй день.
Купить чехол получилось далеко не сразу. Оказалось, что в Союзе выпускается всего девять моделей элофонов, от простенького Oktyabrenock до ультимативно-навороченного Bolshevick. Внутри каждого модельного ряда различались только версии эфирнотехнической начинки, год за годом помещаемые в совершенно внешне одинаковые корпуса.
Соответственно, типов чехлов тоже оказалось всего девять: я уже понял, что по неистребимой советской привычке к экономной стандартизации, промышленность Союза просто не выпускала ничего лишнего. Раскраску же граждане придумывали сами, развлекаясь кто во что горазд: официально запрещены были только некоторые символы, включая безобидное контрсолнце, а также нанесение знаков регалий теми, кто не имел на них, регалии, права.
Бесконечный поход по одинаковым, в плане ассортимента, магазинам, мне вскоре наскучил, и я приобрел не совсем то, что собирался. Впрочем, универсальная сумка-полиморф, способная при нужде становиться хоть суперобложкой для книги, хоть кобурой для табельного оружия, оказалась удобной и прочной. Еще она позволяла пользоваться элофоном, не вынимая тот из самой сумки, и качества эти меня полностью устроили.
Тем временем, променад наш слегка затянулся, и девушка Анна Стогова прямо заявила, что нам пора выдвигаться в сторону авиапорта, причем или бегом, или на такси: мы уже слегка опаздывали.
Опаздывать было неправильно, и мы резво двинулись в сторону ближайшей стоянки таксомоторов.
Неприятность, которую я невнятно и подспудно ожидал в течение всего этого замечательного дня, случилась внезапно и в месте неожиданном: у пешеходного перехода через широкий и светлый проспект.
Я встал, будто вкопанный: меня, оттерев в сторону моего гида и переводчика, плотно окружила небольшая группа личностей, сильно друг на друга похожих и почти одинаково неприятных. Нюх донес до меня запах не очень регулярно мытых тел, давно не стиранного исподнего, алкогольного перегара (его я, по понятной причине, ощущал особенно сильно), и, почему-то, серы. Пахло — опасно.
Шерсть встала дыбом, вместе с ней приподнялись уголки губ: показались клыки, из глотки рефлекторно донеслось негромкое рычание.
- Ono esche i rychit, suchje plemya! - сообщил непонятное, но, видимо, бранное, очевидным подельникам самый крупный и наглый из местных люмпенов. - Zemlitsu nashu topchet, padla diavolskaya!
- Dyadka! - явственно возразил хулиган поменьше и помоложе. - Mojet, on ne iz etikh?
Я, было, расслабился, но тут меня не подвел нюх: молодой-сомневающийся пах точно так же, как и старый-уверенный: агрессией и нехорошим предвкушением.
«Театр,» - отчетливо понял я. «Вернее, с поправкой на обстоятельства, цирк!»
Пёс мой внутренний, альтер эго прямого потомка Ульфа Хальфдана, великого воина и знаменитого правителя, просыпается всякий раз по-разному: качество, да и скорость пробуждения его сильно зависят от обстоятельств. В этот раз он стал мной, а я — им, в считанные доли секунды.
Вот еще только что я стоял посреди чистого и безопасного советского города, и люди вокруг меня были исключительно улыбчивые и симпатичные…
Развернулась во всю ширину ментальная сфера: город вокруг потерял в красочности и объеме, дальние строения и вовсе воспринимались как неумело и наспех построенные архитектурные модели.
Странным образом остановилось время. Голоса хулиганов, да и другие звуки, я слышал отчетливо и в нормальном жизненном темпе, но движения их — и даже скорость проезжающего на зеленый свет эсмобиля — стали очень медленными и плавными, будто двигались они в какой-то вязкой среде, даже не в воде, а и вовсе попав в прозрачный клей.
Внезапно и очень вовремя выяснилось, что Волк Полудатчанин понимал то ли архаичный вариант советского языка, то ли какой-то из языков прямо предшествовавших советскому. Речь пока-еще-не-нападающих стала почти понятна, разве что звучала, через призму древнего опыта, совершенно по-идиотски.
- Ты, юнак, зырь на его зенки бесстыжие, - принялся играть уже свою роль вожак банды. - Темный да светлый! Кто у нас еще таков?
- Да неужто Мрачный? - делано ужаснулся грязноватый юноша. - Но тот, вроде, не сукин сын-то?
Постановка была так себе, на D с двумя минусами. Нарочитая попытка маскироваться под местное простонародье провалилась, даже не начавшись, хотя бы потому, что немытые тела несли следы спешно замаскированных татуировок. На тыльных сторонах ладоней и открытых предплечьях явственно читались бледные надписи «S.L.O.N.» и «ne zabudu mat’ rodnuju», а также просматривались сюжеты совершенно тюремные: игральные карты, татуированные перстни и другое всякое.
Татуировки были выполнены символично, в нарочито примитивной манере, примерно так же, как это делают уголовники у нас, в Европе, и это символизировало.
То же, что пойдя на дело, граждане предпочли спрятать признаки своей социальной принадлежности, символизировало уже окончательно.
Еще я обратил внимание на то, что обступившие меня бандиты явственно пугают местных жителей самим фактом своего присутствия: вокруг стало тихо, относительно заполненный народом проспект в ближней его части внезапно опустел.
Несколько в отдалении обнаружилась девушка Анна Стогова: она прислонилась к монументального вида тумбе, и что-то говорила в элофон, видимо, вызывая полицию.
Все это я, спасибо предку, понял как-то вдруг, не тратя времени на обдумывание. Оппоненты мои, тем временем, развивали сюжет постановки, рассчитанной, видимо, на меня одного.
Несмотря на опыт и навыки предка, понимал я бандитов с пятого на десятое, но слушал внимательно и старался запоминать: я был уверен, что выживу и не особенно даже пострадаю, ловить же преступников будет тем проще, чем больше всякого я смогу о них в полиции рассказать.
За неполные три минуты выяснилось, что точно такими же — разноцветными — глазами отличался некий Mrachnyi Inspektor, чуть было не устроивший локальный армагеддон, но не здесь, в Мурманске, а в далекой Moskau, и довольно давно — на самой заре народной власти. Что где-то рядом должен ошиваться кот, черный, мордатый и наглый, а даже если и нет, то и не надо. Что такого опасного меня нужно немедленно razjasnit’ (это слово, как и некоторые другие, перевести не удалось), и процесс этот ожидается скорым и справедливым. Что, наконец, надо уже поторопиться, так как девка явно zvonit mentam.
Хорошо, что смещенное восприятие времени не позволило мне расслабиться: последние слова матерого уголовника сопровождались быстрым и сильным тычком куда-то в район живота. В руке негодяя, при этом, оказался странной формы нож — как будто кто-то вручную выточил лезвие из некоего импровизированного материала, но менее опасным орудие потенциального убийства от импровизации этой не стало.
Будь я хомо сапиенс, стой я так, как стоял и не отреагируй на переход от слов к делу, кустарный кинжал вонзился бы мне аккурат в печень. Убить бы не убил, во всяком случае, не сразу, но ранение обещало быть тяжелым, и чреватым непредсказуемыми последствиями.
