На лавках, расположенных вдоль дома, в разного рода живописных позах восседали и возлежали немногие избранные: все они были одеты в старинные доспехи и даже подпоясаны мечами, но вели себя, на удивление, спокойно.
- Разве сейчас не утро, и им не положено биться? - удивился я. - Брони, смотрю, вздели…
- Мало ли, что им там положено. У них, понимаешь, Хмурое Утро: как напьются накануне меда под свинятину, так наутро и страдают, животом да головой. В таком состоянии какие битвы? - предок посмотрел на похмельных лентяев неодобрительно. - Впрочем, хватит.
Туман вернулся так же быстро, как и пропал.
- Ты здесь по двум причинам, и смерть не является ни одной из них, - заметил предок. - Первая причина в том, что ты очень крепко ударился головой, когда падал. Сердце твое в полном порядке, пуля его не задела и даже не прошла рядом — сам все увидишь. Вторая же причина в том, что мне надо дать тебе два совета.
- Каких же? - я решил попробовать сыграть по странным правилам этого странного мира.
- Первый совет: купи себе новый элофон, - и, потешаясь над видом ошарашенного меня: - Второй совет: доверяй мыши больше, чем кошке! Теперь — ступай. Той же тропинкой, вниз, под горочку, там недалеко.
Вопросов у меня осталось гораздо больше, чем я успел задать, но кто-то или что-то вдруг взяло надо мной верх: даже не попрощавшись, я решительно развернулся через левое плечо и двинулся вниз по склону холма.
Последнее, что я ощутил в этом удивительном мире — звук набегающих со спины шагов и приложение к мохнатой моей заднице совершенно сокрушительного пинка: я прямо взлетел, и понесся по диагонали куда-то ввысь.
Просыпался я крайне неохотно. Вернее, не так. Проснулся бы я охотно, но тут, скорее, приходил в себя, и процесс этот управляем был мной не целиком.
…- Таким образом, врачи утверждают: нет совершенно никаких причин держать нашего профессора в стенах здешней больницы дольше необходимого. Строго говоря, его можно забирать прямо сейчас, - знакомый голос девушки Анны Стоговой, говорившей, отчего-то, на британском, окончательно убедил меня в том, что пробуждение состоялось.
Немилосердно саднила грудь, гудела черепная коробка, по ментальной сфере метались не до конца оформившиеся мысли, но, в остальном, я ощущал себя почти нормально и даже хорошо. Восхитительно живым, если вы понимаете, о чем это я.
- Zdravstvuite, tovarischi! - я поспешил обрадовать собравшихся в помещении, похожем на приемный покой, людей бодрым своим голосом и даже немного видом. Единственная из достоверно заученных мною советских мантр годилась для этого наилучшим образом.
Обрадовал и немедленно сел: голова не закружилась, грудь не дернуло, даже хвост отлежать не получилось. Лежал я, кстати, в какой-то пижаме, легкомысленной, но надежно обеспечивающей рамки приличия.
- Долго меня тут… Держат? - решил уточнить я у девушки Анны Стоговой, как у человека, во-первых, явно бывшего в курсе дела, во-вторых, лучше всех говорящего на британском.
- На самом деле — меньше двух часов. Вас просто погрузили в искусственный сон на время обследования: слишком сильно Вы, по мнению лечащего врача, приложились затылком о бордюрный камень, - сообщила мне, лучась энтузиазмом, переводчик. - И Вас прямо сейчас выпишут, поскольку, по словам врача, на вас уже все почти зажило.
Набившую оскомину уже шутку про то, что это самое всё зажило, как на собаке, девушка Анна Стогова деликатно не озвучила, хотя врач явно сказал именно так.
- И мы сразу же можем вернуться на Проект? - я обрадовался. Впечатлений от замечательного города Мурманска на первый раз было многовато.
- Извините, не сразу. Сначала надо побеседовать с товарищами из внутренних дел, - сообщила Анна. Кстати, она сказала именно так: не «полиция», не какие-нибудь органы охраны правопорядка, а именно «внутренние дела».
Я, на всякий случай, напрягся.
Здание, занятое местной криминальной полицией, не воодушевляло. Было ли дело в самой сути службы, по умолчанию изуверской и человеконенавистнической, или, может, в общем моем неважном состоянии…
- Вот! - девушка Анна Стогова противоречивых чувств моих не разделяла совершенно, более того, она, как будто, радовалась предстоящему визиту в оплот репрессий невиновных и угнетения непричастных. - Народная милиция!
- Э… При чем тут ополчение? - оторопел я. - Мне казалось, что нас ждут в местной криминальной полиции, а не в офисе ополчения, тем более — народного.
- Разница терминологии, профессор, - услышал я уже во второй раз за этот долгий день, правда, от другого собеседника и по совершенно иному поводу. - В СССР милиция выполняет те же функции, что полиция у вас на Западе, но само слово… Излишне дискредитировано. - Девушка перевела дух.
- Полиция угнетала порабощенные народы Империи еще до Великого Октября, полицией называются силы, подавляющие протесты трудящихся в САСШ и других странах капитала, и, наконец, отряды предателей-коллаборационистов, организованные армией Кромешного Пакта в ту войну, тоже назывались именно так!
Серые бетонные стены, решетки на окнах всех трех этажей (до этого я решеток на окнах в Союзе не видел вовсе) и внушительный отряд вооруженных людей в униформе, занявший всю округу, говорили об одном: эти ребята то ли постоянно находятся в осаде, то ли в любой момент готовы в нее сесть. Удивления это не вызывало: в конце концов, примерно так и положено вести себя ополчению, хоть народному, хоть нет.
Внутрь бетонной коробки идти не хотелось, однако — пришлось.
Внутри бетонный монстр оказался заведением вполне презентабельным. Не знай я точно, куда именно мы шли и пришли, и не ряби уже в глазах от обилия людей в серой и темно-синей униформе, их знаков различия и энергичного поведения, я мог бы подумать, что мы в гостях у какой-нибудь совершенно мирной конторы. Например, торговой, заготовительной или даже учебной.
Непосредственно с моим случаем предстояло разбираться ополченцу, пребывающему в звании капитана. Узнав об этом у дежурного сотрудника, я слегка воспрял духом: капитан — это очень серьезно, это полицейский офицер высокого ранга и вполне приличных полномочий, и, значит, мое дело будут разбирать всерьез и обязательно разберут.
Очередному сюрпризу я даже не стал удивляться: искомый капитан, вместо того, чтобы по примеру западных коллег, ютиться в узком пенале между двух наполовину стеклянных и не доходящих до потолка несерьезных стен, занимал целый большой кабинет. Причем, занимал он его в гордом одиночестве: на служебной двери красовалась табличка, из которой следовало, что внутри комнаты работает doznavatel, kapitan justicii Lisin V.V.
Спасибо девушке Анне Стоговой: во избежание, видимо, эксцесса непонимания, она придержала меня под локоть, и быстро объяснила, что конкретно написано на двери. Еще она предупредила, что внутрь мы пойдем вместе: беседовать с человеком, совершенно точно не знающим советского языка, офицеру ополчения полагалось исключительно в присутствии сертифицированного переводчика.
Капитан Лисин действительно занимал комнату целиком один, вольготно расположившись за солидным на вид столом. Стол стоял у самого окна, и потому в кабинете оставалось очень много свободного места: это место я и пересек, войдя в дверь и, получив через переводчика предложение проходить и садиться.
Капитан Лисин оказался представителем еще одной народности человекозверей, правда, ради разнообразия, не киноидом, а урсуноидом. Росту он был огромного и весу немалого: он умудрялся быть почти вровень со мной в холке, даже сидя, а я, между прочим, низкорослым себя не считаю! Медведем он, кстати, был невероятно редкого подвида: передо мной, поставив на столешницу локти рук в закатанных по середину плеча рукавах, возвышался весь будто плюшевый, но крайне матерый, большой панда.
Я уселся, повернулся, улыбнулся. - Zdravstvujte, tovarisch!
- И Вам здравствуйте. Эм… Вы же не говорите по-советски? - на том же языке удивился ополченец. Я бы его, конечно, не понял, но девушка Анна Стогова немедленно перевела мне вопрос.
