Тяжкие муки терзали меня. Ужасающее преступление, — а от меня требуют, чтобы я на все закрыл глаза и промолчал о злодеянии, погубившем невинных молодых девушек. Вскоре я узнал и о том, каково желание чахтицкой госпожи.
Явился Фицко и сказал, что у него ко мне важный разговор. Он запер дверь горницы и, убедившись, что никто нас не подслушивает, продолжал со смехом.
«Не дрожи так, пастор. Ни один волос не упадет с твоей головы, если в ней есть хоть малость разума и послушания. Госпожа ничего от тебя не требует — за исключением одного похорони девушек, умерших из-за своего непослушания, в гробнице Орсага — по крайней мере после смерти они будут со своим господином под одной крышей, ха-ха! И еще — держи язык за зубами. Гробы мы пронесем в храм тайком».
Потом он взял со стола драгоценный нож для заточки перьев, подаренный мне еще графом Ференцем Надашди в пору, когда я начал писать чахтицкую хронику.
«Взгляни-ка на этот нож! — И Фицко всадил его в стол. — Куда легче войдет он в тело человека, нежели в твердое дерево. Не послушаешься — так в поле за Вишневым сегодня же найдут недвижно лежащую девушку с воткнутым в сердце ножом, хорошо известным каждому. Тело принесут в Чахтицы, вокруг соберутся люди, и раздадутся крики «То была пасторова любовница! Я видел однажды их вместе! Это священник ее убил, чтобы избавиться от нее!»
Я едва не потерял сознание, опустился на стул и ладонями сжал седую голову — от напора страшных мыслей она бешено гудела.
«Да мало ли других тяжких грехов, которые можно на тебя взвалить. Всякий не прочь языком хорошо подзаработать. После чего разгоряченная толпа подастся в приход. Прихожане, еще вчера слушавшие тебя как святого, забросают тебя каменьями, ха-ха-ха!»
Боже всемилостивый! Вот и исполнил я желание госпожи. Похоронил я в гробнице девять жертв дьявольского лиходейства..
Прости мне, Творец небесный, мое слабодушие, прости, что помог скрыть злодеяние, что молчу и сейчас, когда должен был бы громогласно кричать, дабы душегубство было наказано.
Час идет за часом, за темной ночью следует ясное солнце, но в душе моей густая тьма и сон не касается усталых век.
Чувствую — дни мои сочтены. Сжалься надо мною, милосердный Боже, сжалься и призови поскорей в вечное лоно Твое.
В муках дописываю я историю сего дня и нынче или завтра тайком припрячу листок в один из гробов, дабы ты, возлюбленный брат во Христе, узнал о моих страданиях и, простив мне слабость мою, помолился за меня.
Вот и рассвет.
Открываю окно. В комнату врывается майское благоухание, птичье пение. Тут появляются гайдуки, они с громким хохотом волокут сани по устланной соломой дороге. Это совершает утреннюю прогулку граф Иштван Батори, приехавший как раз во время похорон и известный в округе тем, что зимой и летом катается на санях. Он яростно нахлестывает коней, запряженных в сани. У прихода останавливается возле гайдуков и стегает их кнутом. «Вы что же, бездельники, не смогли заснежить соломой дорогу получше?» — кричит он и продолжает орудовать кнутом.
Один из гайдуков покорно стоит как вкопанный, кнут хлещет его, обвивается вокруг тела, по лицу из длинного тонкого шрама течет кровь.
Господин размахивает кнутом, слуга, покорнее собаки, дает себя бить, а из раны кровь хлещет и хлещет…
О, Боже, Боже, почему я так слаб!
Андреас Бертони,
священник еванг. церкви в Чахтицах».
С болью в сердце дочитал Ян Поницен полученное послание. Несчастному старцу Бертони было более восьмидесяти пяти, когда он писал эти строки. Кто решится кинуть в него камень за проявленную слабость? На следующий день после тайных похорон он лежал в четырех стенах, не в силах пошевелиться, а через несколько недель, уснув, больше не проснулся…
А потом на его место был назначен он, Ян Поницен. Здесь, в этой горнице, пережил мучительные часы старенький Бертони. Но насколько страшнее муки совести, которые терзают душу его преемника!
Резкий топот копыт оборвал раздумья Яна Поницена. Он открыл окно. В лунном свете он увидел Фицко, который произнес со злобной ухмылкой:
— Молись за своего любимчика, пастор, может, схлопочешь ему в аду тепленькое местечко!
И тут же умчался, а вслед за ним с гиком проскакали гайдуки и наемники.
От своего батрака священник узнал, что произошло в замке. Калину под утро повесят на площади, а заодно с ним, по всему видать, и тех разбойников, которых сейчас ловят.
— У чахтицкой госпожи нет никакого права судить и вешать! — воскликнул священник, грозный вид которого даже напугал батрака.
Ян Поницен накинул на плечи плащ, взял трость и покинул приход. Он намеревался посетить Алжбету Батори и укорить ее за допущенные злоупотребления и беззакония.
Однако недалеко от прихода его остановил член магистрата:
— Святой отец, вам сейчас же следует явиться к господину голове на срочное совещание.
— Хорошо, — ответил он, и в душе вспыхнула искорка надежды: должно быть, весь город собирается выразить свое недовольство. Возможно, так и удастся освободить Калину из когтей чахтицкой госпожи.
Но ждет ли его лучшая судьба, если он предстанет перед законным судом?
Птица в железной клетке
Хозяйке замка очень хотелось знать, что же произошло с Магдулой Калиновой.
Совсем недавно это ее вовсе не занимало. Но с той поры, как она прочла угрожающее письмо ее брата, она многое бы отдала, лишь бы заполучить девушку в свои руки. Особенно теперь, когда мятежник и разбойник Ян Калина в темнице. Вот будет забавно наблюдать за поведением девушки, когда та увидит, как вырывают раскаленными клещами пальцы рук злодея, а потом накидывают ему на шею петлю под виселицей. Как она будет, наверное, трястись от ужаса и жалости, как будет мучиться своей беспомощностью…
— Говори скорей, Дора, доложи, что ты узнала, — торопила она служанку.
Илона и Анна тоже следили за каждым словом Доры — ведь по их вине Магдулы Калиновой до сих пор не было в замке. Это они подстерегали девушку в тот день, когда вдова Сабо, отдаленная знакомая матери Яна, принесла подложную записку и Магдула отправилась поухаживать за больной теткой в Старую Туру. Служанки собирались схватить ее и подземным ходом потащить в замок.
Они ее и схватили, но кто мог подумать, что девчонка окажется такой прыткой и ловкой, что вырвется из их рук и убежит? До самой полуночи они гнались за нею, рыскали повсюду, искали следы, но все понапрасну. Оставалось доложить госпоже о своей полной неудаче.
Дора была как нельзя больше польщена, когда на следующий день хозяйка замка именно ее послала на поиски в ближние и дальние окрестности с приказом не возвращаться без беглянки. И Дора лезла из кожи вон, чтобы выполнить приказ. С озабоченным видом она выспрашивала каждого встречного, не видал ли он такую-то девушку, словно речь шла о пропавшей собственной дочери.
— Ваша милость, — смиренно призналась она госпоже под злорадные ухмылки двух других служанок, — я исколесила всю округу, не дозволяла себе ни минуты отдыха. Однако никому не попадалась на глаза девушка, которая бы походила на Магдулу Калинову.
Владычица замка сурово глянула на любимую свою служанку.
— Стыдно тебе, Дора, — изрекла она, — ты так и не выполнила мое пожелание. А ведь девушка именно сейчас мне крайне нужна. Коли ты и вправду не дозволяла себе ни минуты отдыха, так не дозволяй и впредь. Отправляйся без промедления, ищи где хочешь, но без Магдулы не показывайся мне на глаза.
Дора поняла, как несладко ей придется, если она не выполнит желания госпожи, и поплелась вон, точно побитая собака. Могучая ее мужицкая стать показалась теперь Илоне и Анне до невероятности щуплой и несчастной.
Тут Илона, спеша подольститься к графине, предложила:
— Позволю себе заметить, ваша милость, что клин обычно клином и вышибают. Коли Магдула Калинова в бегах, так ведь можно пока привести Маришу Шутовскую.
Лицо Алжбеты просияло.
Мариша Шутовская! Та самая особа, что проводит целые дни с матерью злодея, ходит вместо нее на барщину, влюблена в Калину, а он без ума от нее. Иначе зачем бы ему в наглом его письме предостерегать, чтобы она не чинила зла ни сестре с матерью, ни семейству Шутовских?
— Я ее тотчас же приведу! — вскричала Анна, позеленевшая от зависти и злости, что не она первая высказала эту мысль.
— Да при чем тут ты? Я и приведу! — вскинулась Илона.
Решила спор сама госпожа:
— Пусть приведет ее Илона!
Сопровождаемая ненавидящим взглядом Анны, старая служанка поспешила вон. На площади она остановилась и, прячась за спинами зевак, любовно оглядела виселицу, белевшую в лунных лучах. Все было готово для казни, только лебедки не видно было на перекладине, висевшей над головами гайдуков.
Сквозь ставни все еще пробивалось сияние светильников и свечей. Чахтицы лихорадочно бодрствовали. До этого дня ни разу на площади города не возводили виселиц, никого не вешали. Да и кто заснет, когда за Вишневым кипит бой не на жизнь, а на смерть — между наемниками и молодцами Дрозда. Хоть бы взяли верх разбойники — не то висеть на перекладине и Калине, и всем остальным его дружкам. Люди ничем не могли помочь ни Яну, ни Андрею, ни их отважным товарищам, зато от всего сердца желали им удачи.
