Сид видел, что у него получалось. Она входила в семью, исподволь становясь её частью. По рассказам Фиргалла и крохам, добытым в истрёпанных свитках, она создавала в своей голове образы родителей, и он знал, что отец занимал там особое место. Фиргалл преклонялся перед Этайн, и она представала для Гнеды светлой богиней, прекрасной, безукоризненной, но далёкой и недостижимой. Отец же, неприязни к которому сид не мог и не собирался скрывать, нуждался в защите девушки, в её оправдании. В своём несовершенстве Ингвар был гораздо ближе дочери, и Фиргалл понимал, что сам виноват в этом.
Он смотрел на Гнеду, видя, как в её глазах вместе с вопросом нарастает беспокойство. Только теперь, наблюдая за девушкой со стороны, сид осознал, насколько сильно она изменилась за время, проведённое под его и Айфэ опекой. Нынче в ней почти не осталось ничего детского — ни во взоре, который стал умнее и проницательнее, ни в теле, которое вытянулось, хотя и не приобрело особенной округлости. Ежедневные упражнения, прогулки верхом и частая походная жизнь закалили и укрепили её, развив природные склонности. Гнеда была меткой и ловкой, хотя и не отличалась выдающейся силой. Фиргалла восхищали её выносливость и упорный дух, но он замечал, что сильные переживания могли подорвать во всём остальном довольно хорошее здоровье.
Другой неожиданностью для сида стал податливый и открытый ум девочки. Она на лету схватывала новое, быстро и без видимого труда осваивая сразу два незнакомых языка. Гнеда обладала отличной памятью и точно воспроизводила однажды увиденный чертёж. Её суждения были ёмкими и дельными. Несомненно, часть этой заслуги принадлежала старому Домомыслу, с детства окружившего девочку книгами. И пусть Фиргалл не раз мысленно фыркал над их содержимым, когда Гнеда делилась воспоминаниями – трудно было ожидать, чтобы в глухой деревушке имелся доступ к передовым знаниям, – она была грамотна и привычна к умственному труду. Гнеда была прекрасной ученицей.
Её любил Айфе, и немудрено — сына покорили добрый нрав, искренность и трогательная ранимость.
К своему неудовольствию Фиргалл не мог не признать. Она нравилась ему. И, если бы у него была дочь, Фиргалл хотел бы видеть её похожей на Гнеду.
Сид нахмурился и отвернулся от девушки, без объяснений разрывая зрительную нить.
У него нет и никогда не будет дочери.
Он не позволит себе к ней привязаться.
Фиргалл прекрасно знал правила игры. Ведь он сам её придумал.
***
Жизнь в Кранн Улл текла по-старому, но Гнеда знала, что после произошедшего лёд между ней и опекуном треснул. Что-то незримо изменилось, словно воздух вокруг перестал быть разреженным и стало легче дышать. Теперь сид брал её на прогулки, во время которых, к удивлению девушки, вместо уроков они могли просто беседовать. Конечно, Гнеда никогда не чувствовала себя с Фиргаллом так же свободно, как с его сыном, но и прежней скованности возле наставника она больше не ощущала.
Зима подходила к концу, но Айфэ всё не возвращался, и Гнеда подозревала, что это происходило по воле Фиргалла. Отчего-то ему претила их дружба. Возможно, потому что само нахождение рядом с ней было опасным.
Весна наступила быстро и неожиданно. Казалось, ещё вчера ничто не предвещало перемены, но вот уже послышалось журчание невидимых ручьёв и под стремительно истлевающим саваном снега зачернела обнажённая земля, заставляя зверей и людей жадно принюхиваться к забытому за зиму густому, влажному запаху жизни.
Всё вдруг пришло в движение. Первыми оживились снегири и синицы, выбравшиеся из зимних укрытий и наперебой начавшие прославлять вновь повторившееся торжество света над тьмой. Скотина, влекомая первобытным зовом, забеспокоилась в стойлах, предвкушая скорую волю. Мужчины и женщины, переполошённые в преддверии пашни и сева, суетливо и весело мелькали во дворе, отворяя окна и ворота, перетряхивая сундуки, доставая с поветей плуги и бороны. Вся усадьба казалась заражённой лихорадкой, и только хозяин Кранн Улл не поддавался ей, оставаясь неизменно собранным и бесстрастным.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Нам необходимо уехать, Гнеда, — заявил Фиргалл в один из тех неприкаянных вечеров, когда ещё слишком холодно, чтобы сидеть на улице, но уже невмоготу оставаться дома, и девушка, отложив неладившееся вышивание, уже поднялась, чтобы уйти спать.
Сид смотрел на неё, сложив руки на груди. У него был вид человека, давно и безуспешно борющегося с непосильной задачей.
Гнеда замерла в дверях.
— Уехать? Куда? Что случилось?
Сид утомлённо потёр лоб, словно пытаясь разгладить складки, в последнее время всё чаще появляющиеся на его челе.
— На Айфэ напали.
— Что? – выкрикнула девушка и накрыла рот обеими ладонями.
— Он цел и невредим, — устало сказал сид. – Мой сын умеет за себя постоять.
— Когда это случилось? Что с ним?
— Ещё зимой. Он не пострадал.
— Мы должны были поехать к нему! – Её брови взметнулись в возмущённом неверии.
— Я же сказал, с ним ничего не стряслось, — раздражённо обрезал Фиргалл. – Но теперь начали происходить и другие вещи. Мои любезнейшие родственники решили воспользоваться положением и вмешаться в наши и без того непростые отношения с отцом. — Его губы надломились в презрительной усмешке, но Гнеда достаточно узнала сида, чтобы распознать ярость, стоявшую за ней. – Они пытаются устроить всё для того, чтобы я впал в немилость князя Ангуса, и, кажется, преуспевают в этом. – Фиргалл уставился на серебряную чернильницу, которую мучил, без конца приподнимая и закрывая крышку. – Если я лишусь поддержки отца, Финтан может осмелеть настолько, чтобы напасть на нас прямо в Кранн Улл.
— Но зачем им понадобилось вредить Айфэ? – тихо спросила Гнеда.
— Чтобы поставить меня на место. Отвадить от задуманного. – Он по-прежнему не смотрел на неё.
— Неужели это стоит того? – ещё тише произнесла девушка.
Фиргалл резко вскинул на неё нахмуренный взор.
— Дочь Этайн должна быть восстановлена в своих законных правах. Я поклялся в этом и осуществлю, во что бы мне это ни стало! — Он свёл челюсти так, что побелели желваки.
— Что, если мне не нужна эта клятва? — Гнеда едва слышала себя.
Брови сида окончательно сошлись на переносице. Он открыл рот, но слова застыли на его подрагивающих от гнева губах. Фиргалл с лязгом захлопнул крышку, так что брызги чернил окропили лежащие рядом свитки, и опёрся подбородком о сведённые в кулак руки.
— Как бы то ни было, задерживаться здесь просто неблагоразумно, — вымолвил сид, возвращая самообладание. — Я мог бы поехать к отцу на поклон, но это, во-первых, займёт время, во-вторых, не известно, чем закончится, и, в-третьих, оставит тебя в уязвимом положении.
— Куда же мы отправимся? – упавшим голосом спросила Гнеда. Мысль об отъезде из Кранн Улл почти телесно ранила её.
— В Залесье.
17. Кровь на руках.
Слуга, доставивший страшную весть о нападении на Айфэ, привёз с собой и неожиданный гостинец для Гнеды. С тихой, немного застенчивой улыбкой он передал девушке перчатку, к которой должиком была пристёгнута птица, показавшаяся Гнеде крохотной по сравнению с Гобаханом. Гнеда никогда не видела подобных птах раньше, но не сомневалась, что разъярённый комочек бурых перьев был пустельгой. Маленьким бориветром. Хранителем её угасшего рода.
От мысли о том, что там, вдали от Кранн Улл Айфэ всё равно помнил и заботился о ней, стало тепло на душе.
Гонец рассказал, что везти своенравную птицу было то ещё удовольствие, и Гнеда, глядя на отчаянно шипящего и расправляющего крылья в тщетной попытке казаться больше соколка, охотно верила его словам.
Девушка не смогла скрыть разочарования от того, что Айфэ не прислал с птицей хотя бы клочка бересты, но, значит, тому были причины. Слуга удалился, оставив Гнеду наедине с озлобленным и напуганным существом, и девушка с тревогой думала о том, как справится с ним без помощи друга.
Фиргалл с сомнением оглядел растрёпанного и заморенного дорогой сокола во время прогулки, на которую Гнеда взяла его на следующий день. Заявив, что судя по серому оперению на голове и малому росту, это челиг, сид утратил всякое любопытство к птице.
