Молодой бердник грыз травину и лихорадочно соображал, чтобы такое придумать, чтобы такое соврать, на какой кривой кобыле подъехать к деду, чтоб его приезд, выглядел, как можно естественней и был действительно необходим. Как вдруг, из-за глухого, высокого частокола, раздалась пьяная песня. Нудная, слёзно печальная. Кайсай напрягся.
Пьяный бас был не деда, но прислушавшись, он его узнал — это был голос Олкабы! А тут и дедов голос принялся подвывать, и они завыли на пару. Притом песня была, до безобразия исковеркана. Кайсай даже не сразу её узнал, а слов, так, вообще, разобрать было невозможно.
Складывалось впечатление, что они уже там не просто пьяные, а допились до полусмерти. Золотце с Калли, тут же выскочили из воды, как ошпаренные и принялись одеваться, прямо, на мокрое тело, с недоумением посматривая на Кайсая и забыв про изящество движений и соблазнительность процедуры одевания.
— Кто это? — спросила напугано Золотце, натягивая штаны.
— Как кто? Деды, — не прекращая грызть травину ответил Кайсай.
— Какие деды? У тебя их что, несколько было?
— Был один. Теперь, вон, два голосят и судя по вою, с ними уже разговаривать бесполезно.
— Откуда-второй-то взялся?
— Ты что, Золотце, — удивился Кайсай, — ты, этот дивный голосок, соловьиного разлива, не узнаёшь, что ли?
— На Олкабу похож, — предположила Калли, прислушиваясь.
— Правильно. Он и есть. Это я его сюда отправил. Опыт, так сказать, перенимать. Вон, слышишь, как опыта набрались, аж из ушей плещет, — тут он призадумался, ибо планы надо было резко менять, — вообще-то, я думал он уже давно отсюда уехал, но, видно, ошибся.
Девы оделись, коней оседлали.
— Ну, что делать будем? — спросила с пританцовывающего коня, настороженная Золотце, смотря на рыжего.
— Не знаю, — задумчиво проговорил Кайсай, пожимая плечами, срывая очередную травину и засовывая кончиком в рот.
Они перешли неглубокую речку верхом, даже не замочив ног. Подъехали к заимке. Ворот, как таковых у двора не было. Просто, кусок частокола, почти в два аршина шириной, выпадал из общей стены внутрь, и в эту дырку, размером в одного наездника, осуществлялся вход, а затем, обратно поднимался и запирался изнутри хитрым бревном-запором.
Подъехав к проходу, Кайсай встал на седло, заглядывая через частокол. Песня, вернее то, что они из неё изображали, извергалась где-то поблизости, но видно, никого не было. Рыжий, недолго думая, лихо перемахнул вовнутрь. Через какое-то время, нытьё прекратилось, а ещё чуть погодя, вывалился кусок частокола, открывая проход. Девы въехали во двор.
В углу, у конюшни, где стаяла пара скакунов, на куче соломы валялась пара дедов, ни один из которых, не только не поднялся, гостей встретить, но даже ногой не дрыгнул. Над ними стоял Кайсай, толи, разглядывая обоих, толи, просто, о чём-то думая, смотря на них. Девы въехали, рассредоточились, но с коней слезать не стали.
— Всё красавицы, приехали. Хозяева дома, но дома никого, — проговорил Кайсай, направляясь к Золотцу, — ну, что? Здесь заночуем или дальше двинем? Для разговоров, они совсем непотребны.
Поляницы дружно и с любопытством осматривались по сторонам. Им, похоже, ни разу не приходилось видеть подобной берлоги. Так как главной в их походе, номинально считалась Золотые Груди, то она и приняла решение:
— Ладно, — устало проговорила она, — заночуем здесь. Надеюсь еда у них хоть какая-нибудь осталась, а то жрать хочется.
Она спрыгнула с коня и похлопав его по шее, направилась к валяющимся в «умат» пьяницам. Кайсай посторонился, пропуская золотую деву, посмотрел ей в след, зачем-то опустив взгляд ниже спины и ничего нового там не обнаружив, отправился своего Васа заводить внутрь, уже на ходу услышав разговор Золотца с ни кем, так, сама с собой:
— Так, что мы здесь пьём, — и после небольшой паузы, — м-м, смотри-ка медовуха, — когда рыжий, уже выходил в проход, она, видно оторвавшись от меха, произнесла удовлетворённо, — вкусно.
Его, как будто по затылку кто врезал. Он дёрнулся, остановился, сам не понимая в чём дело. На душе стало мерзко и тревожно. Рыжий тут же прижался к земле, схватившись за рукоять меча, настороженно озираясь по сторонам, переводя все органы чувств в боевое состояние.
Сигнал тревоги пульсом застучал в голове, но тщательно осмотрев поле, реку и прилегающий лесок, никого не обнаружил и не почувствовал. Прислушавшись к себе, Кайсай отчётливо понял, что причина тревоги в неправильности происходящего вокруг.
Это умение чувствовать несуразность, у него было выработано с детства и всегда срабатывало независимо от его желания и готовности, это воспринимать. Ощущение, какой-то неправильности, возникло у рыжего ещё на том берегу, откуда он наблюдал за заимкой, усилилось, когда он увидел дедов, а вдарила по голове, когда заговорила Золотце… Тут она, похоже, ещё раз, оторвавшись от меха, обратилась к Калли:
— Калли, медовуху будешь? Свежая. Вкусная. Ядрёная, язычок пощипывает, — довольно причмокивая, рекламировала она найденное пойло, — всё равно сегодня уже никуда не поедем.
— Фу, — тут же брезгливо ответила вторая Матёрая, — как ты можешь пить эту дрянь?
И тут до него дошло. Он понял в чём вся неправильность! Какая к драным собакам, может быть медовуха в это время? Из какого мёда? С мать-и-мачехи что ли? Расплываясь в кривой ухмылке, он хотел было крикнуть Золотцу, чтоб та не смела пить эту отраву, если рядом с дедами лечь не хочет, но тут же передумал. Ну, а что? Будет очень любопытно на неё полудохлую, да не шевелящуюся посмотреть. Интересно, что из себя обездвиженная и беспомощная стерва представляет.
Когда он завёл коня во двор, Золотце уже устроившись рядом с Дедом и Олкабой, сидела на охапке сена, пьяно улыбаясь, сама себе довольная, расфокусированным и мутным взглядом осматривая, мельтешащих перед ней, туда-сюда, подчинённых. Калли во дворе не было.
Пока Кайсай распрягал Васа и отводил его к стойлу, Золотце уже дошла до кондиции, приняв положение лёжа и смотря в вечернее небо, вполне мило улыбалась. Рыжий подошёл к ней, забрал из обессиленных рук мех, на что она даже не отреагировала, понюхал содержимое и стал с улыбкой разглядывать пьяную красавицу.
Такой он её, ещё, действительно, не видел. Странно, но беззащитная и обессиленная, она ему нравилась больше, и он с удивлением отметил, что в штанах даже зашевелилось. Пьяная Золотце его возбуждала, и он не противился этому! Сзади неслышно подошла Калли и задала самый глупый вопрос, который можно было только задать в данной ситуации:
— Что это с ней?
Кайсай вздрогнул слегка, от неожиданности, ибо, увлёкшись любопытным зрелищем, не услышал, как чернявая подкралась, и ничего не отвечая, лишь протянул второй сестрице мех, продолжая давить лыбу.
— Медовуха отравлена? — ужаснулась Калли.
— Нет, — утешил её рыжий, демонстративно глотнув, чуть-чуть и протягивая вновь мех Калли, — будешь?
Та отпрянула, как от отравы, выставив даже руку вперёд, защищаясь.
— Я такую дрянь не пью, — и тут же с удивлением, как будто до неё только что дошло, поинтересовалась, — так что, она уже такая пьяная, что ли?
— Ну, видать хорошо приложилась, да, на голодное пузо, почитай почти весь день не ела — ответил рыжий, взвешивая мех в руке, в котором, в самом деле, оставалось не так много.
— Позор, — прошипела смуглая «мужеприбивалка» и резко развернувшись, ушла в сторону дома.
Кайсай бросил мех с пойлом на солому и пошёл осматривать свои бывшие владения. Зайдя в дом, он поразился, в первую очередь, тому бардаку, что творился внутри. И тут осознал, что мужики пьянку, затеяли давно. Видать, поначалу, приговорили все запасы Деда, а когда не хватило, то от безысходности сварили эту медовуху из первосбора, прекрасно понимая последствия.
Тут, на заваленном и ещё неочищенном от остатков еды столе, он неожиданно обнаружил четыре искусно выточенных игральных кости, как специально положенных для него. «Вот и подарок для лешего», подумал Кайсай. Только таких у деда не было. Вероятней всего, это Олкабы.
