мне возможность его защищать.
Улыбка застыла на лице Мартемьяна, он переводил взгляд то на Асташку, то на Филиппа.
Плененный Асташка, увидев приказчика в ужасе замычал.
– Овчина! Тащи этого паразита в приказную избу! – крикнул Мартемьян и поглядел на Завадского с тем же интересом, с каким глядел в первый день их встречи.
***
Последние часы обратной дороги больно было смотреть на Данилу. Он пытался держать себя в руках, но больше чем на десять минут его не хватало.
– Верно ли что на пятнадцатую? – спрашивал он у всех, так что под конец пути это стало походить на паранойю.
– Точно, так, – отвечали все ему по очереди.
Когда показались вдали первые тайные приметы, Данила соскочил было с телеги, на Антон с Завадским вовремя поймали его. И удерживали даже когда телеги со скрипом ехали по опустевшему поселению общины. Из распахнутых дверей изб выходили коты и куры, по дворам и улицам бродил выпущенный скот. Немного дернулся Данила, увидев свой пустой двор. Дверь тоже распахнута и из сеней в горницу, так что видно было люльку, которую постоянно качала Федора. Взять себя в руки Данила сумел, только увидев обложенный сухими бревнами и хворостом «храм». По приглушенному хоровому пению стало понятно – успели в последний момент. У дверей Вассиановой избы стояли двое самых преданных ему людей – Антип и Егорий. В глазах даже не преданность, а тупая уверенность. Такие взгляды доводилось встречать Завадскому и в своей прежней жизни и никогда не сулили они ничего хорошего. По братскому обычаю староверов – все поклонились друг другу. Перед тем, как войти к Вассиану, Филипп обернулся и посмотрел в лица Антона и Данилы. Те ответили ему молчаливыми взглядами.
Богатая изба Вассиана пропиталась ладаном. Четыре масляные лампадки курились дымками вокруг домашнего алтаря. Сам старец сидел под иконой всевидящего ока на короткой лавке со спинкой и специальной подставкой для ног. Заметно похудевший, постаревший. Впавшие глаза все так же строги и немилосердны, округлены и горят гневом непримиримого праведника. Не дай Бог попасться на суд такому взгляду. Подле старца почтительно склонился его верный раб – худосочный Ермил, помогал ему завязывать подрясник.
Филин бросился к старцу в ноги.
– Благослови, владыко… и помолись за Потешку, сгубили разбойнички ево.
Старец перекрестил великана двумя перстами и коснулся рукой его русой макушки.
Взгляд все это время его ходил мимо Завадского, будто он был мебелью – по новым одеяниям Данилы и Антона – новеньким казачьим кафтанам. Очевидно, судьба Потехи его тоже интересовала мало, особенно накануне столь великого события.
– А вы я вижу благословение уже обрели? – спросил он с едва уловимой иронией. – В мановениях Божиих нужды боле нет?
– Вассиан, я… – начал Антон, но Завадский перебил его:
– Просто они знают, что ты задумал.
– Молчи! – площадным гласом воскликнул старец, так что все вздрогнули разом вспомнив, что когда-то этот старец умел сводить с ума целые толпы. – Блядский сын! Как смел явиться ты милостью пущенный амо диавол направеше? Искушай плоть мира пагубного, коей ты грязного семени отродье!
Старец поморщился, видимо от боли и сощурил лукаво глаза, спокойно возложив руку на стол рядом с крестом.
– Ин аще так, исть воля наша, а воли Божия всех рассудит. Возьмем его на причастие. Авось ево душа черная светлее станет. Токмо сведите его, диавол супротивится буде. Данилко! Егорий! Хватайте подлеца и вяжите. Да рот кляпом заткните!
Егор шагнул к Завадскому, но Антон и Данила резво выхватили из-под кафтанов данные Мартемьяном Захаровичем пистоли и нацелили их на людей Вассиана.
Все замерли. Старец захлопал глазами.
Завадский, стоявший все это время смиренно опустив голову, медленно поднял взгляд.
– Филин, – сказал он негромко, глядя своими небесными глазами в слюдяное оконце между Вассианом и Филином, – если ты еще думаешь, какую сторону выбрать, то время определяться настало.
Великан обвел всех хмурым взглядом и остановил его на Вассиане. Тот глядел в ответ на Филина с жадным нетерпением.
Медленно, будто старый медведь, сдвинулся Филин, подошел к Завадскому и встал за его спиной. Шаги его тяжелые в абсолютной тишине оглушали. Все так же хмур был его взгляд, смотревший с тем же спокойствием на Вассиана, который тоже не спускал с него глаз и, казалось, потерял дар речи.
– Я слишком долго молчал и слушал, – сказал Филипп, стоя меж Антоном и Данилой, продолжавших держать в обеих руках пистолеты, – среди прочего шума, громче всех звучала твоя лживая болтовня. Но лишь однажды твои слова задели меня. В тот день, когда ты назвал меня вором. Посаженный тобою на цепь, я долго думал над ними и понял в чем дело. В тот единственный раз ты сказал правду.
Завадский медленно двинулся к Вассиану. Егор дернулся было, но Антон поднял ему в лицо пистоль.
– Я вор, хотя ничего не крал. Я сын вора и вор по духу. – Подойдя вплотную к старцу, Завадский наклонился, и почти прошептал ему в лицо: – Но с чего ты взял, старый маньяк, что вор не сможет стать королем?
Вассиан сидел, замерев с открытым ртом, не спуская глаз с бывшего преподавателя. Похоже, будто он и впрямь потерял дар речи. Впрочем, узнать об этом было уже не суждено.
Филипп развернулся и спокойно, ни на что ни глядя направился к выходу.
Первый выстрел грянул, когда он выходил из горницы, второй – когда выходил из сеней. Следом раздались крики. За спиной Завадского двигались силуэты Антона и Данилы стреляющих поочередно из однозарядных пистолей. Последним выстрелом в голову был убит Антип. Старец с кровавой раной на груди мертвыми глазами смотрел на Филиппа через два дверных проема, но тот даже не обернулся. Он втянул свежий предгрозовой воздух, закрыл ненадолго глаза и открыв, спокойно посмотрел на храм перед собой.
Глава 12
Страшно оказаться в молчаливой толпе ожидающих смерти. Он испытал давно забытое волнение. Опытный преподавательский глаз разом оценил – человек за двести и взгляды всех устремлены на него. Никто не спит, не болтает и не смеется. Только приглушенно воет младенец где-то в углу под клиросом. Вассиан не терпел крика младенцев и запрещал брать их на проповеди, но теперь собрал всех. Храм без окон, похожий на вытянутый амбар с пятиметровыми стенами, вдоль которых лавки в несколько рядов, немного свечей, больше лучин, почти мрак. Все понимали зачем они
