— Правильно, — ответил Валига, — я не из тех, кому одного раза за ночь хватает, да к тому же раз в год.
Все грохнули. Засмеялся и Адам. Он не понимал, в чем соль таких шуток, но ему нравилось смеяться вместе с другими.
— Здорово, Адам, — окликнул его Молнар и подошел к нему.
Все затихли в ожидании новой шутки. Он должен был как можно скорее ее выдумать, даже если б и не хотел, — надо было выдумать. Но в такую жару ничего не приходило в голову, видно, поэтому он немного и пересолил.
— Ты знаешь, как звали первого человека?
Чудак забеспокоился.
— Кажется, Адам!
— А случайно это был не ты?
Адам растерянно засмеялся, но остальные молчали — это они слышали уже много раз.
— Если ты, — продолжал Молнар, — то и наделал же твой грех нам беды. Вон у Фацуны уже девятый ребенок. — Он отчаянно пытался выдумать что-нибудь, чем действительно мог бы рассмешить людей.
— И эта вот засуха, — подсказал кто-то.
— Да, и эта засуха, — ухватился он за подсказанную мысль. — Ты как тот Иона среди нас — видит тебя господь бог, такого грешника, поэтому и дождя не дает.
Рот у Адама растянулся — не то он смеялся, не то плакал.
— Оставь его, отец! — сказал Павел.
— Посмотрите-ка, — поддержал шутку Валига, — такие дела у него на совести, а он еще смеется.
— Адам, Адам, — воскликнул серьезно Молнар, — ведь сколько раз мы тебе говорили, чтоб ты как-нибудь да искупил свой грех.
Адам только головой вертел. Но сбежать ему было некуда.
— Мы, пожалуй, смоем с тебя грех, — решил Молнар, — что нам еще остается?
— В воду его, в воду! — закричали вокруг.
— В водичку нельзя!
Адам боялся воды, сам уже не помня почему, но страшно боялся, крестился, когда приходилось переходить мост, а во время дождя завешивал окно старыми тряпками.
— В водичку нельзя? В водичку можно! — кричали люди.
Они схватили его тщедушное тело и понесли к реке. Молнар остался стоять на месте, он жевал сигарету и тщетно пытался ее зажечь.
— Отец, — сказал Павел, — ты пьян! Как свинья!
Молнар резко повернулся и, не говоря ни слова, дал ему пощечину.
— В водичку нельзя? В водичку можно!
Руки взметнулись над берегом. Уже давным-давно отец не бил его, оба не помнили, когда это было. Павел сбежал вниз.
— Отпустите его! — кричал он. — Оставьте его в покое.
Люди не обратили на него никакого внимания. Павел пытался пробиться через толпу, но было уже поздно, тело пролетело по воздуху и шлепнулось в воду, жалобный крик на какое-то мгновение заглушил смех.
— Вы скоты!
Штефан Валига положил ему руку на плечо.
— Чего орешь, за ним хочешь?
Он бил ногами, дрался, ему расцарапали лицо, но в конце концов его все же оторвали от земли. Вода сомкнулась над ним, было мелко, он ударился о что-то головой, потом спиной и на мгновение потерял сознание.
Когда же наконец он выкарабкался из воды, все стояли на берегу и визжали от удовольствия; над толпой возвышался отец, он уже зажег сигарету.
— Свинья пьяная! — еще раз тихо повторил Павел.
По лицу его стекала вода, он протер глаза и отошел в сторону подальше. Все повернули обратно и вскоре исчезли за поворотом, только фигура отца виднелась на фоне неба. «Кабан, пьяный, пьяный!» — повторял он про себя, потом вышел на берег, утомленно растянулся на теплой земле и закрыл глаза.
Скорей бы уж вечер, мечтал он, вечером пойду к ней. Скорей бы уж вечер, отдам ей этот платок.
Потом он услышал над собой тихие шаги и увидел бесхитростный взгляд Адама.
— Ты ничего не делай, Павлуша, — шептал ему, задыхаясь, Адам. — Я уже знаю, что делать.
4
Темнело медленно — свет уходил все дальше, в самую глубину пустынной равнины, — он крепко держал девушку за талию. До сих пор звучал в нем громкий смех, мерещился силуэт отца на бледном небе; слава богу, у него есть она; если бы он ее потерял, остался бы совсем один. Жил бы в пустоте, и незачем были бы все его старания, все его намерения.
Он думал, что работа, которую он нашел, сама по себе наполнит смыслом его жизнь. Но сегодня утром он понял, что это не так. Работа сама по себе не могла иметь смысла. Ничто само по себе не имело смысла.
Он хотел об этом поговорить с ней и стал рассказывать об Адаме и об утренней купели. Она не понимала, почему все это так его волнует. Она вдруг представила себе, как они выбираются из воды, и рассмеялась.
— Расскажи еще что-нибудь такое, — попросила она.
Ее беспокоили другие мысли — что произойдет потом, беспокоили широкие просторы, по которым они шли и в которых останутся потом одни, она еще не знала, как будет себя вести, и пыталась гнать все эти мысли.
Было что-то особенное в ее состоянии, но с тех пор, как они снова стали видеться, она ни разу не подумала, случится это или не случится, не думала и о будущих днях. Виделись они всегда на небольшом участке дороги, которая вела к трактиру, их свидания были единственной возможностью вырваться из скуки, пронизавшей всю здешнюю жизнь. И даже тогда, когда он начинал ее целовать, она все равно не думала о будущем, а целовалась она уже не в первый раз, и это ничего не означало. Но однажды, когда они шли молча к трактиру, она вдруг испугалась — не обидела ли она его? — испугалась, что он больше за ней не зайдет и тогда она останется дома одна. Поэтому она сказала ему, чтобы он ждал ее вечерком, но тут же подумала, что они присядут где-нибудь недалеко от замка: в крайнем случае, если закричать, ее могут услышать в ближайших домах. Но они не присели там, а шли все дальше и дальше в глубокий вечер, в темный простор, и теперь она уже думала о том, что может произойти.
«Ясно, он захочет меня», — пришло ей в голову. «А что, — продолжала она думать, — возможно, я на нем и остановлюсь». Вся жизнь ее до сих пор была не такой, какой она ее себе представляла. Все равно никто не даст того, чего бы ей хотелось.
Вероятно, только один человек сумел бы это сделать — Йожка Баняс. Но он куда-то исчез.
Теперь она уже не внимала словам Павла, не слышала их. Вспомнила, как гуляла тогда с Йожкой. Наверно, надо было с ним пойти — обиделся и уж больше ни разу не заходил к ней. Она осторожно расспрашивала о нем и узнала, что он купил себе еще две машины и что где-то у него есть любовница, разведенная женщина с детьми, держит гостиницу.
Сукин сын, негодяй, свинский потомок дурака-трактирщика… На глазах ее выступили злые слезы — она все еще видела перед собой его красивое лицо с тонким носом и большими губами.
Павел заметил, что она расстроена, и ему почудилась в этом реакция на его слова. Он обнял ее покрепче, счастье его было безграничным.
Так подошли они к самому берегу реки, и тут он вспомнил о сверточке в кармане.
— Это для меня?
Он кивнул, она развернула бумагу — платок был тонкий и прозрачный, цвета тающего снега, на зеленых ветвях сидело много пестрых птиц. Сумрак приглушал сочность красок, придавал им темно-пастелевый оттенок, но, как ни странно, вечерние краски были еще красивее дневных.
Она с осторожностью держала платок, чтобы нечаянно не порвать его грубым движением. Склонившись над водой, она ощущала каждое прикосновение к этому редкому материалу. «Кто бы мог ожидать такого…» — подумала она счастливо, и только сейчас ей пришло в голову, что надо что-то ему сказать. Она еще раз наклонилась над водой и увидела свое отражение рядом с темной тучей и улыбнулась ей:
— Вытащи-ка!
Потом она прижалась к нему. Она все еще не знала, как себя поведет дальше, но уже перестала думать о Йожке; злость, которую она еще минуту назад испытывала, уступила место тихой, блаженной и нерушимой пустоте.
— Говори что-нибудь, — приказала она, — что-нибудь веселое!
Она смотрела на него утомленными глазами: сумрак округлял его мальчишеские черты, и это ей нравилось.
— Мне хотелось бы все делать для тебя, — сказал он ей. — Все, что я теперь буду делать, все будет для тебя. Всегда!
Он замолчал, она тоже молчала и ждала, что же он станет делать.
— Подожди, — решила она наконец и, сняв платок, тщательно сложила его. Всю ее наполнила нежность. «Ах ты, мой козлик неловкий!» — говорила она про себя, будто долго ждала этих чувств, и так ей было легко, хорошо. Она положила платок на землю и стала дожидаться, когда же он ее обнимет.
А когда он поцеловал ее, она закрыла глаза и какое-то освобождение сошло на нее в эту минуту, оно заполнило ее мечтой о нем, о его прикосновениях.
Целовались они долго, потом он прошептал:
— Я тебя… я тебя… люблю, очень теперь люблю. — И снова хотел ее поцеловать.
Она оттолкнула его и встала. Он тоже поднялся. Но она повернула его спиной к себе, так что теперь он видел только темную воду, в которой отражался восходящий месяц, и слышал, как за его спиной шуршит сухая трава.
