— Марсия?
— Да, Филипп, я слушаю.
— Я звоню, чтобы сказать, что на сегодня почти управился с работой и вернусь домой пораньше.
— Во сколько?
— Как повезет с пробками. Минут через двадцать буду. Может быть, через полчаса.
В углу прихожей я вновь вижу пятно Мукора, который следит за мной единственным воспаленно — гноящимся глазом. С того момента, как мы сели пить чай, плесень не издала ни звука. Она явно чего-то выжидает. Тут я вспоминаю, что для сока мне понадобятся стакан и открывалка.
— Эй, Марсия, ты там не умерла?
— Нет-нет, все в порядке. Просто я вспомнила, что до сих пор ничего не достала из морозилки. Боюсь, до ужина продукты не успеют разморозиться.
— Насчет еды не беспокойся. Не волнуйся. Кстати, когда я приеду, нам нужно будет кое о чем поговорить.
Теперь из гостиной раздается вопль Де Хоха. Он зовет меня и требует, чтобы я принесла ему два яйца — сырое и вареное. Он очень нетерпелив.
— Хорошо, обязательно поговорим. Все, пока, Филипп. Жду тебя.
Я кладу трубку и снова иду на кухню. Здесь я ставлю вариться яйцо, а тем временем складываю на поднос то, то нужно нести в гостиную. Странно, что Филипп не спросил о том, как мы с подругами посидели утром за кофе. Из гостиной доносится какой-то шум, глухие удары и чье-то хихиканье.
— Марсия, иди сюда скорее! Нам без тебя не справиться.
К тому времени, когда я снова захожу в гостиную, здесь уже все снова тихо и спокойно. Большинство гениев вновь расселись по местам; Дарвин и Тейяр завели серьезнейший спор на тему, является ли грязь и процесс ее регресса частью единого Божественного Плана. Дарвин считает, что нет. Тейяр утверждает — да. При этом в воздухе просто висит ощущение затаенного веселья. Гении отдыхают. Леонардо, предусмотрительно спрятавшись за спинами Блейка и Де Хоха, очень вежливо предлагает мне раздеться и тоже немного расслабиться.
— Спасибо, но мне пока хватает забот с ковром.
Дарвин, заполучив кукурузные хлопья, раздирает коробку и впивается взглядом во внутренний прозрачный пакет. Он то и дело встряхивает его и завороженно созерцает стохастические узоры, возникающие в процессе беспорядочного перемещения мелких крошек кукурузных хлопьев ко дну пакета. Но всех, кроме Тейяра, интересует, что же будут делать с яйцами. Их заказал Леонардо, но, несколько застеснявшись, попросил Де Хоха прокричать заказ за него.
Взяв оба яйца, Леонардо кладет их на стол и крутит. Яйца вращаются не в такт друг другу — с явно разной скоростью. Всем видно, что вареное (всмятку, варить в кипящей воде три минуты) яйцо крутится медленнее, чем сырое. Вскоре вареное останавливается, а сырое продолжает вращаться еще в течение некоторого времени.
— В этом нехитром опыте, господа, — говорит Леонардо, — мы видим действие энергии круговорота жизни. Сырое, то есть живое, яйцо все еще движется, тогда как из вареного выкипела всякая жизнь, и оно уже неподвижно.
— При всем моем к вам уважении позволю себе заметить, что это полнейшая чушь! — восклицает юный Гальтон. — То, что мы видим, есть всего лишь иллюстрация действия принципа крутящих моментов в приложении к жидкостям и твердым телам. Смотрите еще раз!
Он хватает яйца и запускает их вертеться. К сожалению… увы, он делает это слишком резко и энергично; как следствие — сырое яйцо скатывается со стола и разбивается на ковре. Там уже лежат несколько кукурузных хлопьев, выпавших из раскрывшегося пакета. Я уже готова наорать на гостей, но тут подряд происходят два отвлекающих меня события. Во-первых, вновь трезвонит телефон, а во-вторых — Де Хох вдруг валится на пол. Сначала я думаю, что старик переволновался, глядя на опыты с яйцами, и ему просто стало дурно. Вот только что-то я не припомню, чтобы люди так страшно стонали и хрипели перед тем, как упасть в обморок. Затем он затихает — ни дать ни взять самый натуральный покойник. Телефон все звонит. Неужели сердце старого художника не выдержало испытания такими спорами и весельем? Или он отравился, съев кусок заплесневевшего дарвиновского кекса? Видя искреннюю скорбь на моем лице, гости почему-то давятся от смеха. Наконец Тейяр помогает мне сориентироваться в ситуации.
— «Убийца-моргун», — говорит он мне. — Знаешь такого, Марсия? Как? Ты не знаешь «убийцу-моргуна»? Понимаешь ли, таксономия разных типов грязи и реконцептуализация разложившихся мыслительных констелляций — вопросы, конечно, важные, но, как видишь, совместные усилия наших блестящих умов привели к тому, что предварительные ответы мы получили достаточно легко. Вот нам и стало скучновато. И пока ты была в кухне, мы решили сыграть в «убийцу-моргуна», чтобы повеселиться и сделать путь к достижению окончательного ответа более увлекательным.
Ну почему этот чертов телефон все звонит и звонит?! Тейяр продолжает объяснять мне правила игры в «моргуна». Его голос словно сливается с настойчивым трезвоном телефонного аппарата. Диккенс предложил сыграть в «Мориарти, ты здесь?», чем вызвал восторг большей части присутствующих. Эта веселая игра заключается в том, что двое играющих с завязанными глазами ложатся на пол рядом друг с другом. Одной рукой каждый держит руку партнера, в другой сжимает свернутую в трубку газету. Один из них кричит: «Мориарти, ты здесь?» В это время, ориентируясь по слуху, второй участник игры должен попытаться огреть его по макушке той самой газетой. Двое лысых членов компании — Леонардо и Дарвин — накладывают вето на этот шедевр остроумия. Довольно быстро все сходятся на менее разрушительном «убийце-моргуне». В этой игре участники тянут жребий. При этом тот, кому досталось быть водящим, то есть убийцей, ничем себя не выдает. Затем можно продолжать нормальный разговор. Когда «моргун» считает это возможным, он «убивает» своих партнеров. Убийство выражается в неожиданном подмигивании кому-нибудь втайне от других. Жертве полагается со стонами и воплями рухнуть на пол, чтобы на миг привлечь к себе общее внимание и затруднить вычисление «убийцы», чем и остается заняться поредевшей компании.
Я не верю своим ушам. Тейяр заканчивает объяснение правил игры и замолкает; в этот же миг замолкает телефон. В повисшей тишине я обрушиваю на них свой гнев:
— Совместные усилия блестящих умов, для которых нет слишком трудной (или легкой) задачи? Чушь! Пока что все, чего вы добились, — это окончательно изгадили ковер. И не утруждайте себя объяснениями на тему того, для чего вам понадобился томатный сок. Ясное дело — для того, чтобы развести еще большее свинство. Хорошо устроились: они, понимаете ли, решают мировые проблемы, играя при этом в идиотские игры, а тем временем женщины, словно бессловесная прислуга, обслуживают и обстирывают вас, успевая еще и разгрести завалы остающейся после вас грязи! Три тысячи лет искусства и науки — три тысячелетия электронных микроскопов и телескопов, элегий, подвесных и консольных мостов, фресок, но стал ли жребий обычной домохозяйки менее тяжким, чем те же три тысячи лет назад? И учтите, я говорю о почти половине человечества.
— Наука дала тебе пылесос, — выговаривает мне Тейяр.
— Но уборка занимает у меня по-прежнему почти весь день, столько же, сколько у моей бабушки. А у нее, между прочим, пылесоса и в помине не было. К тому же мой пылесос сломан, а от вас всех толку — ноль. Эх вы, а я-то думала, что вы — настоящие друзья! — Тут я понимаю, что начинаю шмыгать носом и уже готова разреветься. — Последняя надежда осталась — Институт Белизны.
— А что такое — этот Институт Белизны? — В голосе Блейка соседствуют заботливые нотки и живой интерес ко всему новому.
— Институт Белизны — это группа мужчин и женщин, посвятивших себя помощи домохозяйкам в их священной битве с грязью, пылью и прочими силами зла. Они не только занимаются теоретическими изысканиями и экспериментами, но и реально помогают.
Я представляю себе, как должен выглядеть этот Институт: большое, сверкающее белоснежное здание, сплошь — испытательные стенды, лаборатории, компьютерные терминалы. Все серьезно, но тем не менее не оторвано от жизни и уровня ее понимания домохозяйками. Это вам не какая-нибудь Шамбала, запертая за стенами Гималаев. Институт мгновенно отвечает на запросы обычной хозяйки и помогает ей сделать ее дом более приспособленным для жизни, в идеале — стопроцентно чистым. Институт Белизны — это настоящий антипод храма Сил Зла.
Блейк тоже представляет себе Институт. По всей видимости, его образ получился куда менее благостным, чем мой.
— Ангел мой, не доверяйся мертвым вещам. Твой Институт запросто может оказаться холодной гробницей, фантастической пирамидой, выстроенной людьми, чьи мозговые извилины давно отпечатались и застыли в разводах мрамора.
— Действительно — фантастика! — вступает в разговор Диккенс. — Ни за что не поверю в то, что такой Институт на самом деле существует.
