Взгляд ее остался прежним и неподвластным годам, очарование маленького эльфа – тоже. Это была она, повзрослевшая, похорошевшая, но, конечно же, она.
Лицо ее подернулось дымкой – это слезы навернулись мне на глаза.
– Да, – сказал я через силу. – Да, это Рикки.
– Нэнси, тебе не следовало показывать эту фотографию, – заметил мистер Ларригэн.
– Ну тебя, Хэнк. Что от этого – земля треснет?
– Ты же знаешь правила, – он повернулся ко мне. – Мистер, я уже говорил вам по телефону, что мы не даем сведения о наших клиентах. В десять часов откроется контора, вот тогда и заходите.
– А еще лучше, подходите к восьми, – добавила его жена. – Как раз придет доктор Бернстейн.
– Ты бы помолчала, Нэнси. Если ему нужны сведения, он должен выйти на директора. У Бернстейна нет времени отвечать на вопросы. К тому же, курировал ее не он.
– Хэнк, не петушись. Наши правила – это еще не заповеди Христовы. Если он торопится ее увидеть, в десять часов он должен быть уже в Браули. Возвращайтесь в восемь, это вернее всего. Мы с мужем и в самом деле ничего путного не знаем.
– А что вы говорили насчет Браули? Она что, поехала в Браули?
Если бы рядом не было ее мужа, она, похоже, сказала бы больше. Она замялась, он строго посмотрел на нее, и она ответила только:
– Вам нужно увидеться с доктором Бернстейном. Вы завтракали? Здесь поблизости есть поистине чудесное местечко.
Я нашел это «поистине чудесное местечко», поел, умылся, купил в одном из автоматов тюбик с депилятором для бороды, а в другом свежую рубашку, сняв и выбросив старую. К назначенному часу я выглядел вполне респектабельно.
Похоже, Ларригэн уже напел про меня доктору Бернстейну. Доктор был из молодых, да ранних, и говорил со мной весьма жестко.
– Мистер Дэвис, вы утверждаете, что сами были Спящим. В таком случае, вы, конечно, должны знать, что есть преступники, которые используют в своих целях только что проснувшихся Спящих, доверчивых и плохо ориентирующихся в современном мире. Большинство Спящих располагает значительными средствами, и все они, что называется, не от мира сего. Им еще предстоит найти себя, они одиноки, ранимы и, как никто другой, нуждаются в защите.
– Но ведь я только хочу знать, куда она направилась! Я ее кузен, но я лег в анабиоз задолго до нее и даже не знал, что она последовала моему примеру.
– Вот и преступники, как правило, называются родственниками, – он пристально посмотрел на меня. – Мы раньше не встречались?
– Сомневаюсь. Разве что на улице. Всем почему-то кажется, что они уже когда-то видели меня. Лицо у меня самое стандартное. Десятицентовая монета в куче ей подобных даст мне сто очков вперед по части внешней выразительности. Доктор, почему бы вам не позвонить доктору Альбрехту в Соутелл насчет меня?
Он холодно глянул мне в лицо.
– Возвращайтесь к десяти часам и обращайтесь к директору. Он свяжется с Соутеллским Санктуарием… или с полицией, если сочтет нужным.
Я ушел ни с чем. И тут же крупно сглупил. Мне бы повидаться с директором – он вполне мог (после консультации с Альбрехтом) дать нужные сведения, а я вместо этого схватил первый попавшийся джампер и помчался в Браули.
Там я за три дня напал на след Рикки. Да, она жила здесь вместе с бабушкой, это я выяснил быстро. Но бабушка умерла за двадцать лет до того, как Рикки легла в анабиоз. Браули со своим стотысячным населением – совсем не то, что семимиллионный Большой Лос-Анджелес, и разобраться в записях двадцатилетней давности не составило труда. Но одна бумажка, которой и недели-то не исполнилось, меня обеспокоила.
Дело в том, что Рикки путешествовала не одна, с нею был какой-то мужчина. Мне тут же вспомнилась ужасная история о хищных жуликах, которую поведал Бернстейн.
Некий ложный след привел меня в Колэксико, потом я вернулся в Браули, снова покопался в архиве и нашел ниточку, которая тянулась к Юму.
В Юме я узнал, что Рикки вышла замуж. Когда я увидел эту запись, меня словно громом поразило. Я бросил все на свете и рванул в Денвер, задержавшись лишь затем, чтобы послать Чаку открытку. Я попросил его выгрести все из моего стола и отослать мне на квартиру.
* * *
В Денвере я задержался – зашел в зубопротезную лабораторию. Последний раз я был в Денвере после Шестинедельной войны. Он тогда только начал превращаться в настоящий город. Помнится, мы с Майлзом проезжали его по пути в Калифорнию. Теперь город поразил меня. Господи, я даже Колфакс-авеню сразу не смог отыскать. Ясно, что все более или менее важные объекты правительство запрятало под землю. Но и неважных было ужасно много – казалось, народу здесь больше, чем в Лос-Анджелесе.
В зубопротезной лаборатории я купил десять килограммов золотой проволоки, изотоп 197. Пришлось выложить восемьдесят долларов десять центов за килограмм. Дороговато, если учесть, что килограмм технического золота стоил долларов семьдесят. Эта коммерция нанесла смертельный удар моему тысячедолларовому бюджету. Но дело того стоило: для моих целей нужно было натуральное, добытое из руды золото, а в техническом было слишком много всяческих добавок, иначе оно не было бы техническим. Изотопы 196 и 198 мне не годились – не хватало еще, чтобы мое же золото поджарило меня. В армии я уже набрался рентгенов и хорошо знал, что это такое.
Я обмотал проволоку вокруг талии и отправился в Боулдер. Десять килограммов – вес хорошо набитого чемодана, но по объему это сокровище не должно было превышать кварту молока. Однако, проволока – совсем не то, что целый слиток, посему не рекомендую вам носить такой пояс. Правда, со слитками было бы много возни, а так мое золото всегда было при мне.
Доктор Твишелл жил все там же, хотя и бросил свою работу. Он был, что называется, профессор в отставке и большую часть своего времени проводил в баре при факультетском клубе. Чужаков туда не пускали, и я потерял четыре дня, пока не подловил его в другом баре. С первого же взгляда мне стало ясно, что подпоить его будет трудно.
Это был трагический персонаж в классическом древнегреческом смысле, великий человек, даже более, чем просто великий – и он был на пути к гибели. Он мог бы по праву стоять в одном ряду с Эйнштейном, Бором и Ньютоном. Немногие специалисты по общей теории поля могли постичь всю значительность его открытия. А теперь этот блистательный разум был отравлен горечью разочарования, подточен возрастом и пропитан алкоголем. Я словно посетил развалины некогда величественного замка – крыша обрушилась внутрь, половина колонн повалена, и над всем этим царствуют развалины и заросли дикого винограда.
Но и в этом состоянии он был гораздо умнее, чем я в свои лучшие времена. Я впервые в жизни встретил настоящего гения и смотрел на него с болью, представляя, чем он был раньше.
Когда я подошел к нему, он поднял голову, посмотрел мне прямо в лицо и сказал:
– Опять вы.
– Сэр?
– Разве вы не учились у меня?
– К сожалению, нет, сэр. Я не имел этой чести, – как и всем, ему казалось, что он уже видел меня когда-то. Теперь я решил в меру сил сыграть на этом. – Может быть, вы имеете в виду моего кузена, профессор? Он поступил в 1985 году и одно время учился у вас.
– Наверное. Как его успехи?
– Ему пришлось уйти из университета, сэр, диплома он так и не получил. Но о вас у него остались самые теплые воспоминания. Он всем и каждому хвастался, что учился у вас.
Если хотите понравиться мамаше, говорите, что ее ребенок – чудо. Доктор Твишелл пригласил меня сесть и великодушно разрешил заказать для него выпивку. Его ахиллесовой пятой было тщеславие. Те четыре дня не пропали для меня даром: я собрал о нем кое-какие сведения, выяснил, какие газеты он выписывал, каких степеней и научных званий удостоен, какие книги написал. Одну из них я попытался прочесть, но увяз на девятой странице. Зато нахватался кое-каких словечек.
Я представился ему писателем-популяризатором, сказал, будто собираю материал для книги «Непризнанные гении».
– И о чем она будет?
Я смущенно признался, что книга еще в стадии замысла, но мне хотелось бы начать ее с популярного рассказа о его жизни и работе… если, конечно, он поступится своей широко известной скромностью. Конечно, я бы хотел получить материал из первых рук.
Это была грубая лесть, и он, конечно, на нее не клюнул. Но я напомнил ему о долге перед будущими поколениями, и он согласился подумать. К следующему дню он надумал, что я собираюсь посвятить ему не главу, а всю книгу, проще говоря – написать его биографию. Поэтому он говорил и говорил, а я записывал… по-настоящему записывал. Блефовать было нельзя – время от времени он прерывался и просил прочесть ему мои заметки.
Но о путешествии во времени он помалкивал.
Наконец, я не выдержал:
– Доктор, правду ли говорят, что какой-то полковник буквально выбил у вас из рук Нобелевскую премию?
